— Вот уже много лет для меня все дни одинаковы — не считая Рождества, конечно, — так что и вспомнить нечего. Нет, не подскочил бы.
— А ты, Ральф? — спросила Сибил.
— Ну нет, — ответил Ральф. — Но задумался бы наверняка. Скотланд-Ярд все-таки.
— Как невинна старость, — сказала Сибил, улыбаясь Аарону. — Я бы тоже не подскочила.
— Ну, тетя, ты у нас ни от чего не подскакиваешь. — Ральф широко улыбнулся. — Когда та девица в гостиной грохнула целый поднос с фарфором, ты только и сказала: «Бедняжка, как она расстроилась», и заворковала вокруг нее, прямо как горлица у гнезда.
— Она и в самом деле расстроилась, — ответила Сибил. — Испугалась и расстроилась. А что касается поведения ваших животных, мистер Ли, у вас есть какое-нибудь объяснение?
Аарон слегка пожал плечами и развел руками.
— Ну что тут скажешь? Звучит невероятно, но фигурки словно притягивают их. Видимо, какая-нибудь месмерическая сила… магнетическая склонность.
— Магнетическая склонность у котов? — удивленно переспросила Сибил. — Мне это никогда в голову не приходило. Но вы ведь не заставите моего котенка биться о дверь, правда? По крайней мере до тех пор, пока мы не попытаемся ублажить его каким-нибудь другим способом.
— Я послежу за ним, — пообещал Аарон. — Мне все равно предстоит присматривать за Джоанной, ну а она пусть присматривает за котенком. Кота ей можно доверить смело, ведь несчастная помешана на Египте. Сам Ра, бог Солнца, изображался в кошачьем облике.
— Никогда не слышала, улыбнулась Сибил. — Возможно, этот котенок — сам Ра, и я сегодня вернула домой бога солнца. Но, похоже, у бога солнца это был не лучший день в жизни.
Некоторое время все невольно прислушивались к метели; потом Сибил взглянула на часы.
— Надеюсь, вы извините меня, мистер Ли, — сказала она. — Надо бы мне проведать брата. Он будет рад. Все трое поднялись одновременно.
— Еще раз приношу свои сожаления, — поклонился Аарон. — Случай совершенно из ряда вон… и последствия — весьма удручающие.
Сибил склонилась в ответном реверансе.
— Благодарю вас, — мягко проговорила она. — Пусть Лотэйр так и думает. Но сама-то я так думать не могу, ведь, насколько я понимаю, бурю-то вызвал Генри…
Аарон вздрогнул, отступил на шаг и сказал немного громче, чем того требовала ситуация:
— Эта буря — просто обычный зимний снегопад.
— По-вашему, зимний снегопад и ураган — одно и то же? — спросила Сибил. — Но все равно это божественно красиво. Извините меня; я все-таки хотела бы подняться к Лотэйру, — она повернулась и вышла из комнаты.
— Тетя Сибил, — проговорил Ральф после ее ухода, — найдет божественной даже камеру пыток. Равно как и вдребезги разбитый форд. Или микстуру от кашля. Или анаконду.
Глава 12
ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ
В тайных покоях Аарона шум урагана почему-то слышался особенно сильно. И Сенри, и Нэнси отметили это, как только вошли. Но за двойными тяжелыми драпировками наступила перемена. Дикий рев неуловимо изменился и теперь больше напоминал отдаленное торжественное пение. Сжимая руку Генри, Нэнси замерла на пороге комнаты.
— Ты слышишь? Дорогой, ты слышишь? — воскликнула она.
— Слышу, — сказал он. — Это буря ловит нас, Нэнси.
— Я не об этом, — Нэнси досадливо поморщилась. — Она звучит здесь иначе. Послушай!
Генри выпустил из рук тяжелую портьеру и вслушался. Их встречала привычная слабая музыка, всегда звучавшая в этой комнате Нэнси подумала, что создают ее легкие движения танцоров, сам ритм танца, и никакому шуму в мире не заглушить его.
— Карты у тебя, милый?
Генри молча протянул ей масти Скипетров, Монет и старшие карты Жезлов и Чаш.
— Интересно, сможем ли мы обойтись только этими, — задумчиво проговорила Нэнси. Впервые с тех пор, как они встретились на террасе, Генри посмотрел ей в глаза.
— Не знаю. Я о таком не слышал. То, что я пытался сделать, теперь разрушилось; может, оно и к лучшему. Я-то думал, что делаю то, что нужно…
— Я понимаю, — ответила Нэнси. — Генри, ненаглядный мой, я действительно понимаю. Между нами теперь ничего нет. Ты делал, и я делала, а теперь вот мы здесь. Но ты говорил, что мы можем обратиться к Старшим Арканам и что они управляют младшими…
— Так и есть, — кивнул он. — Сила мастей, даже полных, меньше, чем сила Арканов. Но вторгаться к ним вот так, без подготовки, как мы сейчас, может быть очень опасно.
— Но мы ведь не можем ждать? — сказала Нэнси. — Если даже время и терпит, то мое сердце — нет. Послушай, как оно бьется. Поцелуй меня, Генри, и, если нас разведет в разные стороны, помни, что я всегда хотела любить. А теперь займемся делом. Кто будет держать карты, ты или я? И как нам вообще действовать?
— Делай так же, как той ночью, — сказал он, — а я положу руки на твои и буду держать восемь оставшихся у нас старших карт, а потом двинемся к столу. В тот раз мы остановились на полпути. Пусть в этот раз Господь поможет нам, если Он есть. Я боюсь представить, что будет, если мы войдем в ритм танца с неполной колодой.
— Все будет хорошо. Все будет просто замечательно, — шепнула она, занимая свое место.
Все было как в прошлый раз, только теперь Генри боялся больше, чем она. Протянув развернутые веером карты Таро в сторону танцоров, они вместе сделали первый шаг. Почти сразу же над столом взлетела золотая дымка, колыхнулась им навстречу, окутала и стала направлять, как и две ночи назад. Но сегодня намерения Нэнси были настолько ясными и сильными, что она даже не взглянула на Генри. Он же наоборот, бессознательно ища поддержки, заглянул ей в лицо и поразился его отрешенному выражению. В следующий миг все заслонили их собственные огромные руки, державшие карты, каждая из который была уже размером с газетный лист. А потом раскрашенные фигурки двинулись и, словно обретая собственную волю, поплыли из рук смертных существ.
Неуверенность, владевшая Генри, только оттеняла решимость Нэнси. Она дюйм за дюймом, шаг за шагом неуклонно продвигалась вперед, и Генри с иронией отчаяния подумал, что совсем не так представлял себе победу над тайнами Таро. Он хотел прийти властелином стихий, подчинившим ум и сердце одной-единственной цели, и привести за собой возлюбленную, друга, единомышленника.
Генри не замечал, что отводит Нэнси роль слуги и орудия. С помощью ее преданности он надеялся овладеть секретом могущества, открыть тайну обители, откуда посылаются в мир завоеватели, герои, мессии, несущие людям знаки горней власти. И вот итог: он послушно, как бычок на привязи, идет за Нэнси. Она указывает путь вовсе не потому, что он так решил. Такова ее собственная воля.
Занятый горькими мыслями, Генри не мог представить, насколько мужество и устремленность Нэнси зависят от него самого. Да, она пользовалась его знаниями, его силой, но если бы они не были созданы друг для друга, не помогла бы никакая воля. Никто кроме Нэнси не смог бы стать острием его силы, дать ей возможность концентрироваться и незаметно расти. В этой мистерии, в этом золотом тумане она была жрицей, но право управлять таинством давал ей он, Генри. Сама Нэнси готова была постичь любые тайны земные и небесные, но думала она при этом, конечно, не о себе.
Она сделала еще один шаг. Огромные листы карт дрожали, разлетались по ветру, который вдруг обнаружился и здесь, в самом центре золотого облака. Одна за другой карты покидали ее руки, преображались в живые существа. Вот мелькнула полупрозрачная, освещенная малиновым и лазурным светом, Дама Чаш. Отдалившись, она вдруг стала отчетливо видимой женщиной в короне и длинном одеянии с малиновой чашей в руках. Возник ненадолго Валет Денариев, но облако почти сразу же поглотило темнокожего юношу в чужеземных одеждах с сияющей монетой.
Полупрозрачные руки Нэнси уверенно и быстро сновали в тумане. Они были величественнее и прекраснее, чем вылетавшие из них и уносимые ветром видения, а рядом она видела прикрывавшие и поддерживавшие ее ладони сильные руки Генри. Никак иначе его присутствие не осознавалось; просто если бы не эти другие руки, она осталась бы одна. Но Генри был рядом, и теперь четыре руки стремились вернуть назад стихию, которую по неосторожности высвободили две из них. Сила Нэнси, порождение ее преображенной Любви, уничтожала самосознание, плескалась в ней и рвалась навстречу откровению, где ждала ее сила еще более могущественная. Нэнси продолжала идти.
На четвертом шаге Генри потерял ее. Он никак не мог избавиться от своей горькой иронии, он все еще воспринимал мир разделенным: он — и Нэнси; они с Нэнси — и карты Таро, карты — и золотые фигурки. Целостного, единого видения не получалось. В очередной раз пожалев, что все обернулось так не правильно, он отвлекся всего на мгновение — и Нэнси исчезла. Его руки были пусты, облако по-прежнему клубилось вокруг, но рядом больше никого не было. Он сделал еще шаг и остановился. Ветер ударил в лицо так крепко, словно, похитив девушку, хотел теперь разорвать его в клочья. Вместо редких дуновений на Генри надвинулась сплошная стена. Ему пришлось сильно податься вперед, с трудом удерживая равновесие. Он все еще словно сражался с метелью на террасе. Но если там он был умелым чародеем, управлявшим стихиями, насылавшим их, чтобы сокрушить врага, то теперь все изменилось. Его надежды развеялись в прах, власть ускользнула из рук. Любовь Нэнси к нему и к чему-то более великому, чем он, засияла во мраке, разгоняя черное отчаяние, голос Нэнси позвал его за собой. Следуя за ней, он оказался здесь; теперь он думал только о ее спасении. Пусть он сгинет, пусть исчезнет весь мир, лишь бы только ее миновали опасности этого сверхъестественного места. Еще недавно он подсмеивался над ее страхами, а теперь страх за нее переполнял его сердце. Золотистый туман проник в горло, он закашлялся. Облако стало плотнее, Генри ничего не видел. Но хуже всего была мысль о том, что он потерял Нэнси, что она осталась одна.
А потом что-то коснулось его. Поначалу он даже не заметил этого легкого прикосновения к своей лодыжке. Но едва он попробовал шевельнуть ногой, как понял, что его держат, и держат крепко. Он торопливо взглянул вниз, но в плывущем золотом тумане ничего не разглядел. Он попытался оторвать ногу от пола и не смог. Он медлил нагнуться, чтобы высвободиться; туман под ногами казался особенно плотным. Генри резко дернул ногой, хватка сомкнулась сильнее, что-то обвило и вторую лодыжку. Это, несомненно, были чьи-то руки, он чувствовал пальцы. Встретившись с таким противником, бессмысленно биться, как испуганный ребенок. Если в этом месте действительно обитает нечто враждебное, с ним можно справиться только сохраняя самообладание. Однако, что же делать?
Ноги Генри притиснуло друг к другу. Он напрягся, пытаясь развести их, и не смог. Он протянул назад руку, и она тут же попала в захват. Хватка была не грубой, но шевельнуться не позволяла. Почти сразу же и второе запястье оказалось скованным, некая сила отвела за спину и вторую руку. Ветер стих; похоже, он дул только затем, чтобы удержать Генри, пока его не поймают окончательно.
Он утратил ощущение времени. Казалось, прошли часы; ничего не менялось и захват не ослабевал. Его подогретое досадой воображение тщетно пыталось найти выход. Из поредевшего тумана доносились звуки музыки, то усиливавшейся, то стихавшей, словно источник звуков то приближался к нему, то удалялся. Два-три раза ему почудились зовущие голоса, но и они тут же умолкли вдали. Время от времени туман озаряли слабые вспышки света, и облачная масса подрагивала им в такт. Других реальных ощущений не было. При мысли о том, что это и есть конец, сердце Генри упало. Он неподвижно застыл, как Шут в центре круга — да и сам он в сущности только шут при Таро. А Нэнси — ее юная радость, ее бесстрашие, ее стремление любить — неужели ее тоже поймали и держат в этом неизменном золотом тумане? «Если нас разлучат, помни, что я всегда хотела любить». А ему теперь некого любить, кроме самого себя.
Часы складывались в дни, в годы. Хватка становилась туже; нечто все крепче сжимало его руки и ноги. Неспособность к движению стала еще полнее: туман сомкнулся вокруг него и принял форму тела. Генри ощущал себя барельефом в этом облаке, ставшем плотным и осязаемым. Он мог дышать — и только. Постепенно начали гаснуть мысли, а из чувств остались лишь зрение и осязание. Если бы не слабое позвякивание, доносившееся со всех сторон, словно звенела сама золотая субстанция, становившаяся все плотнее, и не крепкие тиски на руках и ногах, он бы вообще ничего не осознавал. Сознание покинула даже мысль об освобождении. Свободы не было, поскольку не было знания о ней; он был отделен от всего, чем был; монотонность нарушали только смутные воспоминания о каком-либо из Старших Арканов Таро. Между каждым из таких воспоминаний лежали века. Иногда перед ним смутно выступали из тумана то Женщина-иерофант, то Влюбленные, то огромная Башня, но как только его затуманенные глаза начинали различать каменные стены, Башня начинала раскачиваться, а потом в ужасающей тишине медленно падать — и никогда не разрушалась до конца. Из каменной кладки возникало множество рук, они поддерживали и возводили стены, используя в качестве строительного материала те руки, что оказывались ниже. Кулаки вколачивали их на место, так что вся Башня оказывалась сложенной из рук. Внизу Башня выглядела каменной, затем кладка становилась как будто тоньше, еще выше камни сменялись руками — несколькими рядами движущихся рук, а на самом верху продолжали сновать хлопотливые пальцы и пристукивать твердые кулаки. А потом на Башню падал внезапный солнечный луч и кулаки пропадали, а руки расцеплялись — быстро, но неохотно, держась друг за друга до последнего, пока падение не разрывало их окончательно. Руки отчаянно цеплялись, дрожали и выворачивались, стремясь стряхнуть таившийся в них самих принцип уничтожения. Но стоило Генри присмотреться к этим мучительным конвульсиям, как вся конструкция исчезала в тумане, из которого возникала. Шли годы, и снова и снова — каждые четыре или пять лет — Башня воздвигалась из руин, и каждый следующий раз стены ее придвигались все ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29