Поодаль, около полуразвалившейся внешней стены, на груде истлевших тканей и дерева, которая раньше была роскошной, богато убранной кроватью эбенового дерева, лежала Рубальса. Вытянув руки вверх, она пыталась оттолкнуть от себя невероятных размеров тень, которая горизонтально нависала над ней. Воинам показалось, что тень держится в воздухе благодаря крылообразным складкам желтой рясы, и они сразу признали аббата Уджука.
Всепоглощающий хохот черного чудовища стих, и он повернул искаженное дьявольской похотью и яростью лицо. Его глаза горели докрасна раскаленным железом, он громко щелкнул зубами, и гигантской туманной тенью встал в полный рост посреди руин.
Не успел Зобал наложить первую стрелу на тетиву, как Кушара уже устремился к Уджуку с копьем наперевес. Но как только копейщик пересек порог, показалось, что неимоверно раздувшееся тело Уджука вдруг распалось на двенадцать одетых в желтое фигур, которые поспешили отразить натиск Кушары. Как по какому-то адскому волшебству, монахи Патуума собрались вместе и пришли на помощь своему аббату.
Криком Зобал пытался предупредить Кушару, но тени были повсюду вокруг него. Они ловко уклонялись от ударов его оружия и пытались пробить его броню своими страшными когтями. Кушара доблестно сражался, но через некоторое время исчез, погребенный под грудой тел.
Зобал помнил о секрете, который ему открыл Алъдор, и не тратил стрел на монахов. С луком наготове он стоял и ждал, пока из-за сцепившегося в жестокой схватке клубка тел, беспорядочно перекатывающегося над поверженным Кушарой, не появится Уджук. Когда борьба немого утихла, стрелок направил лук на высившегося в темноте монстра. Тот, казалось, был целиком занят кипящей перед ним яростной схваткой. Уджук как будто управлял ею, ни словом, ни жестом не выдавая своего участия. Верно направленная стрела с ликующим пением понеслась точно в цель. Колдовство Амдока не подвело: Уджук завертелся на месте и упал. Его неуклюжие отвратительные пальцы напрасно пытались ухватиться за древко стрелы, которая вошла в тело чудовища почти по самое оперение из орлиных перьев.
А потом случилось что-то странное: когда пораженный монстр упал и забился в конвульсиях, все двенадцать монахов свалились с Кушары и тоже начали корчиться на полу в предсмертных судорогах. Они были всего лишь неверными тенями того страшного существа, которое только что умерло. Зобалу показалось, что их формы стали размытыми и прозрачными, сквозь них он увидел трещины в плитах пола. Их агония слабела одновременно с агонией Уджука, и, когда он наконец замер, очертания его слуг пропали, как будто их никогда и не было. Ничего, кроме зловонной отвратительной кучи, не осталось от выродка, плода греховной связи аббата Алъдора и ведьмы-ламии. С каждым мгновением эта груда заметно уменьшалась под оседающей одеждой. Тяжелый запах гниющей плоти поднимался над ней, как будто все, что было человеческого в этом исчадии ада, быстро разлагалось.
Кушара тяжело поднялся на ноги и с оглушенным видом осмотрелся вокруг. Его тяжелая броня уберегла его от когтей нападающих чудищ, но теперь ее от наголенников до шлема покрывали бесчисленные глубокие царапины.
— Куда подевались монахи? — спросил он. — Еще минуту назад они облепили меня с ног до головы, как дикие собаки, терзающие павшего зубра.
— Монахи были всего лишь тенями, двойниками Уджука, — сказал Зобал. — Это просто призраки, фантомы, которых он усилием воли выпускал и призывал обратно. Без него они не могли существовать, и после его смерти стали даже меньше, чем тенями.
— Это воистину удивительно, — сказал копейщик.
Наконец воины обратили внимание на Рубальсу, сидящую среди обломков кровати. Обрывки истлевших одеял, которыми она стыдливо прикрылась при их приближении, были слабой зашитой и не могли скрыть ее округлого обнаженного тела цвета слоновой кости. Она была напугана и смущена, как человек, которого разбудили посреди тяжелого ночного кошмара.
— Чудовище не навредило тебе? — обеспокоено спросил Зобал. Ее слабое «Нет» успокоило его. Трогательный беспорядок ее девичьей красоты заставил его опустить глаза. Зобал почувствовал глубокое и сильное влечение, какого не испытывал никогда раньше. Чувство нахлынуло на него с такой нежностью, какой он и не знал в спешных, страстных увлечениях своей полной опасностей жизни. Украдкой посмотрев на Кушару, он со страхом понял, что те же чувства владеют сейчас и его товарищем.
Воины немного отошли в сторону и скромно отвернулись, пока Рубальса одевалась.
— Я полагаю, — сказал Зобал тихо, чтобы девушка не могла его слышать, — что сегодня мы с тобой встретились и одолели такое чудовище, о котором даже и речи не было, когда мы нанимались на службу к Хоурафу. И я думаю, ты согласишься, что мы оба слишком сильно привязались к девушке, чтобы позволить ей служить утехой капризной похоти пресыщенного царя. Таким образом, мы не можем вернуться в Фараад. Если тебя это устроит, мы бросим жребий и определим, кто будет обладать девушкой, а проигравший будет сопровождать победителя как верный товарищ до тех пор, пока мы не преодолеем Издрель и не пересечем границу какой-нибудь страны, на которую не распространяется власть Хоурафа.
Кушара согласился. Когда Рубальса оделась, воины стали осматриваться в поисках предмета, который мог бы пригодиться в предполагаемом состязании. Кушара предложил подбросить одну из монет с изображением Хоурафа, которые рассыпались из разорванного кошелька Симбана. Зобал отрицательно покачал головой, так как нашел нечто, по его мнению, подходящее для выбранной цели гораздо больше монет. Это были когти чудовища, чей труп изрядно уменьшился в размерах и ужасно разложился. Его голова омерзительно сморщилась, а все члены укоротились. При этом когти на руках и ногах монстра отвалились и лежали в беспорядке на плитах пола. Зобал снял шлем, наклонился, подобрал пять когтей с правой руки аббата, (коготь с указательного пальца был самым длинным) и положил в шлем.
Он энергично встряхнул металлическую шапку, как обычно трясут стаканчик с игральными костями, раздался резкий стук когтей. Затем он протянул шлем Кушаре и сказал:
— Тот, кто вытянет коготь с указательного пальца, заберет девушку.
Кушара опустил руку в шлем и быстро вынул ее, подняв над головой тяжелый коготь большого пальца — самый короткий. Зобал вытянул средний коготь, а Кушара со второй попытки достал коготь с мизинца. Потом, к глубокой досаде копейщика, Зобал добыл из глубины шлема такой вожделенный самый длинный коготь.
Рубальса все время следила за странным действом с нескрываемым любопытством и спросила:
— Что вы делаете?
Зобал начал объяснять, но не успел он закончить, как девушка в негодовании вскричала:
— Никто из вас не спросил о моем мнении! Никто не спросил, кто нравится мне!
И с милой гримаской она отвернулась от смущенного лучника и обвила руками шею Кушары.
БОГ ИЗ ХРАМА СМЕРТИ

The Charnel God (1934)
— Мордигиан — бог города Зуль-Бха-Сейра, — возвестил хозяин постоялого двора с подобострастной торжественностью. — Он был богом с тех незапамятных времен, что теряются в памяти людей во тьме более глубокой, чем подземелья его черного храма. В Зуль-Бха-Сейре нет другого бога. И все умершие в стенах города уходят к Мордигиану. Даже короли и знать после смерти попадают в руки его жрецов. Таков наш закон и обычай. А очень скоро жрецы придут и за твоей нареченной.
— Но Илейт не умерла, — с жалобным отчаянием уже в третий или четвертый раз возразил юный Фариом. — Ее недуг — лишь мнимое подобие смерти. Уже два раза до этого она утрачивала все чувства, а ее щеки покрывала мраморная бледность, и кровь останавливалась так, что девушку почти нельзя было отличить от тех, кто покинул наш мир, но дважды она просыпалась вновь через несколько дней.
Хозяин с выражением полного недоверия взглянул на девушку, бледную и недвижную, точно сорванная лилия, лежавшую на убогом ложе в бедно обставленной чердачной комнате.
— Тогда тебе не следовало привозить ее в Зуль-Бха-Сейр, — заявил он с иронией. — Врач подтвердил ее смерть, и об этом уже объявлено жрецам. Она должна отправиться в храм Мордигиана.
— Но мы чужеземцы, и здесь ненадолго. Мы приехали из Ксилака, что на далеком севере, и этим утром должны были отправиться через Тасуун к Фарааду, столице Йороса, который лежит на берегу южного моря. Должно быть, вашему богу не нужна Илейт, даже если бы она была действительно мертва.
— Все, кто умирает в Зуль-Бха-Сейре, принадлежат Мордигиану, — нравоучительно сказал старик. — И чужеземцы тоже. Мрачная утроба его храма вечно разверста, и никто — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок — за все эти годы не ускользнул от нее. Вся плоть смертных должна, когда суждено, превратиться в пищу бога.
От этого елейного и напыщенного заявления Фариома затрясло.
— Я что-то слышал о Мордигиане в неясных легендах, которые странники рассказывают в Ксилаке, — признал он. — Но я забыл название его города, и мы с Илейт случайно попали в Зуль-Бха-Сейр. Но даже если бы я знал об этом, то усомнился бы в существовании странного обычая, о котором ты рассказал. Что это за божество, которое ведет себя, точно гиена или гриф? Да он же не бог, а упырь!
— Эй, поосторожнее, а то так и до богохульства недалеко! — предостерег хозяин. — Мордигиан стар и всемогущ, как сама смерть. Ему поклонялись еще на древних континентах, до того, как из моря поднялась Зотика. Он спасает нас от тления и могильных червей. Точно так же, как люди других стран дарят своих мертвых всепожирающему пламени, мы отдаем наших богу. Величественен храм Мордигиана, место ужаса и зловещей тьмы, никогда не освещаемой солнцем, куда его жрецы приносят мертвых и кладут на огромные каменные столы, где трупы ждут появления бога из подземного склепа, в котором он обитает. Никто из живущих, кроме жрецов, не видел его, а лица жрецов скрыты за серебряными масками, и на их руках всегда перчатки, ибо никому не разрешено смотреть на тех, кто видел Мордигиана.
— Но ведь есть же в Зуль-Бха-Сейре король? Я подам ему прошение с жалобой на эту гнусную и ужасную несправедливость! Он должен мне помочь!
— Наш король — Фенквор, но он не смог бы помочь тебе, даже если бы и захотел. Твое прошение даже не выслушают. Мордигиан выше всех королей, и его закон свят. Слышишь — жрецы уже идут.
Фариом с упавшим сердцем, не в силах отвратить нависшую над его юной женой жестокую гибель в ужасном склепе этого кошмарного города, услышал приглушенное зловещее поскрипывание ступеней, ведущих на чердак постоялого двора. Звук с невероятной скоростью приближался, и в комнату вошли четыре странные фигуры, плотно закутанные в траурный пурпур, в серебряных масках в виде черепов. Было совершенно невозможно угадать их настоящий облик, ибо — точно так, как рассказывал хозяин, — даже их руки скрывали перчатки без пальцев, а пурпурные рясы ниспадали просторными складками, волочившимися за их ногами, словно размотанные саваны. Они несли с собой ужас, и зловещие маски — лишь самая ничтожная его часть, ужас был в их неестественных согбенных позах, в звериной быстроте, с которой они двигались, несмотря на свои неуклюжие одеяния.
Служители страшного бога несли с собой необычные носилки, сделанные из сплетенных полос кожи и огромных костей, служивших вместо рамы и ручек. Кожа была засаленной и потемневшей от долгих лет чудовищного использования. Не сказав ни слова ни хозяину, ни Фариому, без каких-либо промедлений или формальностей они двинулись к кровати, на которой лежала Илейт.
Не обращая внимания на их угрожающий облик, совершенно обезумевший от горя и ярости юноша выхватил из-за пояса короткий кинжал, свое единственное оружие. Не слушая предупреждающий крик хозяина, быстр и силен, и, кроме того, одет в легкие и облегающие одежды, что, казалось бы, давало ему небольшое преимущество перед его пугающими соперниками.
Жрецы стояли к нему спиной, но, точно предвидя каждое его действие, двое из них развернулись со стремительностью тигров, метнув костяные лезвия, которые были у них при себе. Одно выбило нож из руки Фариома еле заметным глазу движением, похожим на бросок разъяренной змеи. Затем оба набросились на юношу, ответив ему ужасными молотоподобными ударами своих закутанных рук, отбросившими его через полкомнаты в пустой угол. Оглушенный падением, он на несколько минут потерял сознание.
Медленно очнувшись, он увидел, что толстый хозяин склонился над ним, точно сальная луна. Мысль об Илейт более болезненная, чем удар кинжалом, вернула его в мучительную действительность. Он опасливо оглядел темную комнату и увидел, что жрецы уже ушли, и ложе опустело. До него донесся напыщенный замогильный голос старика:
— Служители Мордигиана милостивы, они простили тебе помешательство и неистовство только что понесшего утрату человека. Хорошо, что тебе не чужды сострадание и чуткость. Фариом резко выпрямился, точно его ушибленное и ноющее тело опалил внезапный огонь. Остановившись лишь затем, чтобы поднять свой кинжал, все еще лежавший на полу в центре комнаты, он устремился к двери. Его остановила рука хозяина, схватившая за плечо.
— Остерегайся перейти границы милости Мордигиана. Очень дурно преследовать его жрецов, и еще дурнее входить без разрешения под смертоносную и священную сень его храма.
Фариом едва слышал эти увещевания. Он нетерпеливо вырвался из толстых пальцев и рванулся к выходу, но рука вновь предостерегающе схватила его.
— По крайней мере, отдай мне то, что задолжал за еду и комнату, прежде чем уходить, — потребовал хозяин. — Кроме того, нужно еще заплатить лекарю, что я могу сделать вместо тебя, если ты дашь мне нужную сумму. Плати сейчас, ибо никто не поручится, что ты вернешься назад.
Фариом вытащил кошелек, в котором лежало все его состояние, и вытряхнул на жадно подставленную ладонь кучку монет, которые даже не пересчитал. Не удостоив старика ни прощальным словом, ни взглядом, он сбежал по грязным выщербленным ступеням захудалой гостиницы, точно за ним гнался инкуб, и окунулся в паутину неосвещенных извилистых улиц Зуль-Бха-Сейра.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5