Я был тогда деятельный, подчеркнуто вежливый, умный, собранный, спокойный и заботливый. Реакция наступила только после похорон. И я никому не пожелаю такой реакции…В перерыве между телефонными соболезнованиями я спросил: «Лиля! Ты хоть что нибудь понимаешь?» Лиля сказала «нет» таким голосом, как говорят «да». Я махнул рукой. Свежие следы – это для следователей.К шести вечера в квартиру набилось больше людей, чем она могла выдержать. Кого-то я знал, кого-то видел впервые. Ненавижу похоронные настроения. Шепот, покачивания голов. Какая-то смесь фарса и трагедии. Я ушел по-английски, убедившись, что Лилей занимаются, как минимум, человек пятнадцать, в том числе и Мотя с Антоном.Совершенно измочаленный я добрался до дома и лег. Я смотрел в потолок. На потолке ничего не было. Но я постепенно въезжал. Химик умер. Отрезанная голова. Никогда не горевшая свечка в закостеневших руках. Что это такое – умереть? Перестать видеть и двигаться? Что за бред?!Неожиданно, я вдруг вспомнил самую короткую песню Битлов. И в общем, последнюю их песню. And in the end the love you take Is equal to the love you make. Химик! Какую любовь ты взял? Какую сделал?! * * * Совсем поздно вечером позвонил Антон.– Как ты?– Не очень. Совсем не очень… А ты еще у Лили?– Да.– И Мотя там?– Да.– Как Лиля?– Держится. Как скала.– Молодец она.– Она что-то знает, но не хочет говорить.– Что знает? Антон! Я сейчас ничего не соображаю. Давай до завтра. Прости.– Конечно.Мне было откровенно плохо. Ноги болели, как будто я поднял тон двадцать в фитнес-центре. Я допил бутылку. Потом меня тошнило.Я, качаясь, ходил по квартире, пытался говорить с Химиком, но это не получалось, потому что у него не было головы, и он не мог мне ответить. Потом, вроде мы приспособились и он стал отвечать руками, как аквалангист или глухонемой. Потом я лег. Мне снились гадости.Кажется, я забыл, какой у Маши цвет глаз, а она по телефону ехидно допрашивала меня. Я лихорадочно соображал, как бы прервать разговор и спросить у кого-нибудь. Хоть у Матвея. Потом я извернулся и сказал: «Он у тебя каждый раз новый. Разный». «Да, – ответила Маша. – Он разный. Но он один. И ты забыл его».Ужас.Похороны были на третий день. Кремация. Гроб, естественно, не открывали. Я, наконец, понял почему так не люблю запах большого количества цветов в закрытом помещении. Он у меня твердо ассоциируется со смертью. А я ненавижу смерть.Потом в каком-то банкетном зале шли поминки. Я был с Машей. Антон был с Диной, Матвей был со своей финдиректриссой, маленькой сексапильной блондинкой.Я сказал, что Химик был человек, который знал больше нас. Все гости закивали и выпили.Затем началась обычная дискуссия «есть ли жизнь после смерти». Верующие по одну сторону, скептики и материалисты – по другую. Споры, примеры, аргументы. Одна активная дама резюмировала: «Словом, есть там что-то или нет – выяснить невозможно!». Антон неожиданно тревожно посмотрел на нее: «Выяснить невозможно. Но придется».Когда первые гости начали расходиться, Антон отозвал нас с Матвеем в сторону и показал ксерокопию патанатомического эпикриза. «Где добыл?» – спросили мы его. «Да, ладно», – сказал Антон. Он мог добыть что угодно.В эпикризе говорилось – смерть от внезапной остановки сердечной деятельности. Признаков удушья не найдено. Признаков известных отравляющих веществ не найдено. Признаков физического воздействия не найдено. Признаков смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти.Эпикриз мне показался странным. Но от нашей медицины можно ждать и не такого.– Наверно, бандиты. Делал для них какой-то наркотик. А потом они не поладили… – наморщив лоб, сказал Матвей.– Бандиты бы оставили голову, – сказал Антон. – И свечка в руках… Похоже на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить.– Все очень странно, – подытожил я.Мы вернулись за стол. Обсуждать что-то в присутствии наших дам казалось нам неправильным. Антон пообещал поставить милицию на уши, хотя сам не очень-то верил в раскрытие заказных убийств.Все следующее две недели я занимался решением очередных финансовых проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то, придумывал бизнес-планы для банка, чтобы взять ссуду, договаривался о задержке арендной платы. И почти забыл о смерти Химика. Наверно, сознание вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила, а я не сопротивлялся.Все, что мне было нужно – это постоянных стабильных заказов на восемь-девять тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и аренду офиса, и зарплату моим трем с половиной сотрудникам. Но стабильных заказов не было. Были разовые. А еще чаще потенциальный клиент выматывал нам душу, мы делали для него предложение, на подготовку которого уходила неделя, а он исчезал.Последние дни были особенно тяжелые. Я приходил домой сдохший. Очень редко видел Машу, что кажется было ей на руку, она переживала очередную серию скандалов со своим Германом.Ни с Антоном, ни с Матвеем я не виделся вообще, мы общались только по мейлу и по телефону. Антон говорил, что следствие не сдвигается с мертвой точки. На девять дней я не пошел, отговорившись делами, и дав слово прийти на сорок. Глава 3 – Я не понял, – честно сказал я. – Вы хотите, чтобы мы везде, где сможем, размещали слова «Дейр-Эль-Бахри», «Калипсол», «Одиночество» и вот этот набор цифр «222 461 215»? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно чаще?– Вот именно, – ответил он. – И за это я плачу вам деньги.Деньги были неплохие. Пять тысяч долларов месячного ретейнмента Фиксированная сумма, не зависящая от объема выполненной работы.

и еще по 500 долларов за каждое упоминание любого бреда из вышеперечисленного в любом из СМИ.– И вы не можете объяснить, зачем Вам это?– Больше того, что я уже объяснил – не могу.Не объяснил он ничего.Но даже если бы у нас дела шли хорошо, я бы все равно не отказался от этого заказа. Хотя от слова «Дейр-Эль-Бахри» пахло Чечней, 11 сентября и Бесланом. Но у нас дела шли плохо. У нас дела шли хуже некуда. По моим оценкам, мы могли бы, особенно не напрягаясь, получать с этого клиента тысяч десять в месяц.Клиент сидел почти не двигаясь, положив перед собой на стол обе руки, как дюраселевский зайчик. Вообще то он был довольно неприятный. Низкий, ушастый, неулыбчивый. Белобрысый с залысинами. Меня развлек его костюм фиолетового цвета, металлическая скованность в движении, и какой-то избыточно чистый вид. Не то, чтобы мне нравились грязнули, но…Однако еще больше меня позабавила причина, по которой он обратился к нам. Оказывается, мы самое маленькое PR-агентство из всех, перечисленных в списке Moscow Business Telephone Guide. Наш скромный штат, который остальные клиенты считали нашим главным недостатком, абсолютно устраивал Федора Федоровича Подгорельцева (на визитке – только имя и кривой мобильный номер). Это, по его словам, давало ему основание надеяться на отсутствие утечек информации. Похоже, что для него это было очень важно.Вырос в нашем офисе он буквально из воздуха.Утром раздался звонок, а через минуту ко мне подошла наша референточка:– Звонит кто-то, ни здрасьте, ни как зовут, спрашивает: «Это PR Technologies?» – «Да». – «Можно поговорить с генеральным директором?» – «А как вас представить?» – «Федор Федорович. По важному делу».Она соединила. Не так уж часто нам звонили. Разве что из налоговой инспекции. Он сказал мне, что хотел бы заказать у нас одну специфическую работу и задал несколько вопросов. Сначала он спросил, сколько у нас сотрудников, а потом спросил как меня, то есть Генерального директора, зовут. Решив, что он все равно увидит наш двухкомнатный офис, я не стал сильно преувеличивать и сказал «пять человек». «И большое количество надежных субподрядчиков», – добавил я поспешно.Он обещал быть через полчаса и обещание выполнил. Теперь ФФ уже целую вечность разъяснял мне, что больше того, что он сказал, он не скажет.– Хорошо, у меня последний вопрос. Насколько я понял, ваша задача – воздействовать на общество с помощью публикаций этих вот (я поморщился) слов и цифр, расположенных в косвенном контексте. А зачем вам косвенные методы? Почему бы не воспользоваться прямой рекламой? Арендуйте десяток рекламных щитов и пишите на них, что хотите!Я припомнил славную хотя уже полузабытую историю, как российские алюминиевые гиганты, выясняя между собой отношения, украсили московские улицы войной на рекламных щитах.Жизнеутверждающая решительная фраза «Запретить толлинг, хватит грабить Россию!», расположенная на биллбордах размером три на шесть метров вдоль основных магистралей, восхитила москвичей, обогатив их словарный и технологический запас.Когда конкуренты гиганта начали ответную кампанию «Разрешить толлинг, хватит грабить Россию!» буквально на соседних щитах, у части московского общества начала ехать крыша, а я лично понял из статей на первых полосах газет, что выражение «давальческое сырье» не носит сексуального-пренебрежительного оттенка.Точку в этой кампании поставило Русское Радио, разместив за свои деньги щит, с одной стороны которого было написано «Запретить петтинг, хватит развращать Россию!», а с другой – «Разрешить петтинг, хватит закрепощать Россию!»– Мы не можем использовать прямую рекламу. Это привлечет ненужное внимание к нам.– Но вы же можете разместить ее анонимно! Вот хоть через нас.– Я повторяю… – голос ФФ был какой-то избыточно монотонный и дребезжал как противный маленький советский будильник. Такой будильник семидесятых годов. Потому что будильники пятидесятых-шестидесятых – большие, металлические, с молоточком между двумя колбами звонили куда приятней.– Ну хорошо. Совсем последний вопрос.Мне уже несколько раз заботливые сотрудники делали замечание, что у меня в беседе с клиентом бывает от трех до пяти последних вопросов.– А если журналисты что-нибудь пронюхают? Мы же не можем размещать эту х… рень легко и непринужденно?! Мне самому до конца не ясно, как мы это сделаем. Под каким соусом, в каком контексте?– Я уже вам сказал. Если журналисты что-то заподозрят, то у вас будут большие неприятности. Больше чем вы можете себе представить. Напоминаю. Вы подписали бумагу.Это была правда. В самом начале разговора я подписал бумагу. Довольно странную. Она сначала напрягла меня, но потом я отвлекся на костюм и голос гостя. На бумаге, вылезшей из обычного принтера, было напечатано очень крупным шрифтом «Я, Иосиф Мезенин, получаю доступ к конфиденциальной информации и готов нести полную ответственность за ее разглашение».Я подписал ее, пожав плечами. Без нее ФФ не начинал говорить вовсе, даже визитку не дал. Теперь я уже начал об этом жалеть. Мне стало казаться, что он сидит здесь не потому что мы самое маленькое PR-агентство, а потому что мы самое глупое.Наверняка половина тех, кому он звонил, послало его к черту по телефону, а вторая половина сделала это при встрече, посмотрев на его фиолетовый костюм и эту странную бумагу.– Неприятности какого рода? – оживился я.Этого добра у меня хватало.– Я надеюсь больше никогда не возвращаться к вопросу, который касается вашей личной безопасности. Знать о заказе можете только вы. Ни один ваш сотрудник, ни один журналист, ни один знакомый. Тогда у нас, и у вас не будет проблем.Я нахмурился. Я очень общителен. Я терпеть не могу секретов. Я лучше всего соображаю, обсуждая что-то с кем-то. Строго по выражению «откуда я знаю, что думаю, пока не услышу, что скажу?» Но кроме того, что я общителен, я еще и пофигист.Поэтому вечером я сидел с Антоном в пивном ресторане Тинькофф на Смоленке и рассказывал ему эту историю. * * * – Так денег он, значит, дал, – уточнил Антон. Это уже неплохо.– Ну знаешь! Если бы он еще и денег не дал! После этих бумажек и «Дейр-Эль-Бахри»! Дал пять штук, как миленький. Даже расписку не взял. И зачем это ему – совершенно непонятно. Мистика.Антон внимательно разглядывал три слова и число, которые я воспроизвел на салфетке.– Или мистика. Или энэлпишные коды. Или скрытый PR. Или он посылает некие сообщения. Позывные.– Голова кругом идет. Давай оставим мистику и начнем с НЛП. Я про него мало что знаю. Хотя мне по должности вроде бы надо…– Техника, которая позволяет влиять на нервную систему людей с помощью определенных кодов. Поэтому называется нейро-лингвистическое программирование.– Это я знаю. А как выглядят коды?– По-разному. Например, ты беседуешь с клиентом. Говоришь ему, как он хорошо выглядит. И какие у него замечательные дети, если уговорил показать их фотографии. Это называется «позитивная установка». А во время произнесения установки ты как-то особенно трогаешь его за рукав. Это называется «фиксация или якорь». Можно зафиксироваться чем угодно. Например, хрюкнуть. А вот когда ты ему говоришь: «А не пора ли, Иван Иваныч, нам уже и контракт подписать?» – ты точно также хрюкаешь. Или трогаешь за рукав. И добиваешься необходимого результата. – Антон сделал короткую паузу, за которую перелистал меню, а потом поднял на меня глаза. – Или не добиваешься. Все зависит от человека.– Или от компании…– Почему от компании, – наморщил лоб Антон. – От какой компании?– Так… Вспомнил одну фразу. Недавно мы летали всем агентством в Петербург одного пивного клиента раскручивать. И обсуждали, что вот никто из нас никогда не пробовал трахаться в самолете. А наша референточка Люба, девушка вполне продвинутая говорит: «Я вот пробовала». Все: «Ну как, расскажи!» А она говорит: «А ничего особенного. Как всегда. Все зависит от компании». Извини, я тебя отвлек. Так что НЛП?– Как на тебя они воздействуют эти твои «калипсолы» с «одиночествами»?– Они меня раздражают. Я не люблю, когда программируют, зомбируют и привораживают.– Ну да, – вздохнул Антон. – Вообще-то воздействие должно быть секретным. А то это не воздействие будет, а рекламный ролик стирального порошка. НЛП, кстати, часто используется в рекламе. Причем, хорошо, когда в примитивной форме. Тогда нормальные люди НЛП чувствуют и от него уклоняются.– Например?– «Ложные выборы». Ты предлагаешь человеку выбор, который не важен… «Теперь вы можете купить Айс как с красной, так и зеленой крышечкой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10