Совершенно неженственно. Однако сколько я ни верчусь, подняться мне не удается. Всякий раз, как я поднимаюсь на локоть, автобус поворачивает, и меня смывает обратно. Я вспоминаю толстую старую овцу, которая паслась у нас на склоне и регулярно скатывалась вниз, после чего лежала и, блея, дрыгала ногами в воздухе, пока ее кто-нибудь не переворачивал. Я отказываюсь от борьбы и начинаю рассматривать книги, собранные мистером Келлером-Брауном. Чего здесь только нет: религиозные труды и исследования пирамид, анализ месмеризма и черт-те чего еще. К тому же масса иностранных названий. Мне становится неловко. При этом чувствую я себя просто замечательно. И уже готова рекламировать эти водокровати на телевидении: «Вы почувствуете себя на двадцать лет моложе! Вы станете новой женщиной!» Я начинаю смеяться: стоит шоферу посмотреть в зеркальце, и он увидит старые дырявые колготки этой новой женщины и ноги, задранные вверх, как у стреноженной овцы.
И клянусь, стоило мне об этом подумать, как я ощутила скользнувший по мне тяжелый темный взгляд. Это было как настоящее прикосновение, как реальное физическое присутствие.
А потом я вижу, как мы въезжаем на нашу ферму. Девлин теребит меня за ногу.
– А я уж решил, что ты умерла, – издевательски заявляет он. Потом протягивает руку и помогает мне слезть с кровати. Я отвечаю, что тоже так думала, пока не увидела за окном автобуса наш старый амбар.
– И тогда я поняла, что это еще не Небеса.
Автобус останавливается, я сажусь и надеваю туфли. Мистер Келлер-Браун спрашивает, хорошо ли мне спалось.
– Никогда еще не получала такого удовольствия от поездки, – отвечаю я. – Девлин, если ты поставишь такую водокровать в своей машине, то, глядишь, я через некоторое время начну ухлестывать за мужчинами.
– Ну что ж, – говорит мистер Келлер-Браун, – мы собираемся ехать в Лос-Анджелес на воскресную службу и будем польщены, если вы согласитесь поехать с нами.
Я отвечаю, что мне надо подумать. А маленький Тоби восклицает:
– Давай, бабушка! Поехали с нами!
Я обещаю, что непременно подумаю, и мистер Келлер-Браун извлекает его из кресла. Я вижу, что он так и держит в руках мой кулон.
– А это что такое? – спрашивает его отец. Ему приходится стаскивать цепочку с пальцев озорника. – Давай-ка отдадим это миссис Уиттиер, – говорит он и передает мне кулон. Но я открываю ящик столика и опускаю его внутрь.
– Это не мое, это Тоби, – говорю я. – Это прилетал ангел, пока он спал, и подарил ему.
Тоби кивает с серьезным, как у совы, видом и говорит:
– Да, папа, это ангел… – И, помолчав, добавляет, наверное, потому, что лицо у камеи белое: – Белый ангел.
– Вперед, во имя Иисуса! – орет Отис, и все выходят из автобуса.
Мы остановились на дороге, потому что вся площадка для машин (бывшая когда-то лучшим пастбищем Эмерсона) забита автомобилями, автобусами, автофургонами и еще всякой всячиной.
Религиозная ярмарка напоминает трехъярусный цирк. Толпы людей сидят на земле, прогуливаются, спорят и поют песни. Один длинноволосый пацан ходит босиком от машины к машине и запихивает под дворники какие-то прокламации, другой длинноволосый ходит за ним следом и приклеивает к бамперам наклейки «Есть только Христос», вытаскивая одновременно бумажки, засунутые предыдущим пропагандистом, когда тот не смотрит. Потом первый хватает второго, и между ними начинается ожесточенный религиозный спор. Отис со своим мечом идет примирять их и одновременно распространять свои собственные листовки.
За садом я вижу сцену, возведенную на фундаменте, на котором когда-то стоял дом. Какая-то девушка у микрофона играет на цитре и дрожащим голосом исполняет тексты из Писания. Девлин спрашивает, знаю ли я, откуда эти стихи. Я говорю, что предпочла бы, чтобы они стихли. Но это дурной каламбур.
За сценой мы наконец находим Бетси и детей. Дети тут же порываются засыпать меня подарками, но Бетси просит, чтобы они подождали до пирога. Мужчины отправляются готовить следующее выступление, а мы с Бетси идем смотреть сад.
– Пошли, Тоби, – кричит Калеб, таща малыша вперед, – я тебе покажу такое, чего у тебя в саду точно нет. – А Бетси объясняет мне, что он имеет в виду сиамскую кошку, которая окотилась под кустом ревеня.
– Остался только один котенок. Она запрятала их сначала на сеновале, и Девлин случайно пятерых задавил трактором. Так что последнего она решила перетащить в сад. Он уже достаточно большой и сам может лакать, но она его никуда не отпускает.
Мы идем, разглядывая, как вырос горох, и обсуждая, как многолетние растения перенесли морозы. Когда мы подходим к ревеню, Тоби уже обнимает котенка, лучась такой улыбкой, которой и сравнения-то не подыскать.
– Впервые вижу, как он улыбается, – говорю я Бетси.
– Правда, мама, Тоби нельзя брать нашего котенка? – спрашивает Калеб. Бетси говорит, что если его родители не возражают, то он может забрать его. Я говорю, что, учитывая такое столпотворение, лучше оставить котенка с мамой. Улыбка с лица Тоби исчезает, но он так и не выпускает котенка из рук, глядя на нас с душераздирающим видом. Бетси говорит, что он может подержать его, если будет осторожен.
– А мы тем временем спросим у Макелы, – добавляет она.
На протяжении всего оставшегося дня Тоби ни на минуту не выпускает котенка, сопровождаемый сердитым Калебом с одной стороны и встревоженной мамой-кошкой с другой.
Шерри ведет меня показывать свои новые занавески, и мы пьем мятный чай. Судя по звукам, на сцене уже все в порядке. Мы выходим во двор как раз в тот момент, когда завершает свое выступление хор мальчиков из Юты. Все проталкиваются поближе к сцене, так что становится довольно тесно, но дети приберегли для меня тенистое местечко с расстеленным одеялом и подушками.
Я не вижу ни Девлина, ни мистера Келлера-Брауна, но не заметить Отиса просто невозможно. Он вертится перед самой сценой, то и дело цепляя всех своим мечом, зажатым между ног, и кричит попеременно то «Аллилуйя!», то «Аминь!», то «Не забывайте Пирл-Харбор!». На его мешковатых штанах кто-то вывел спреем «Подставь другую щеку», и я говорю Бетси, что если бы он знал, где его счастье, то подставил бы ее мне.
Роль конферансье исполняет один из местных священников. После хора мальчиков из Юты он спрашивает, не могут ли все немного успокоиться и проявить элементарное уважение – это он произносит, глядя прямо на Отиса – «элементарное уважение к одной из величайших евангелических групп всех времен и народов – «Поющим Брассам». Я говорю: «самое время» и опускаюсь на подушку.
Начинается все как в Колорадо-Спрингс: за сценой раздается звон колокола – сначала медленно и еле слышно, затем все быстрее и громче. Очень впечатляет. Даже Отис успокаивается. Звон становится все громче и громче, пока не начинает казаться, что небо сейчас расколется и у тебя лопнут барабанные перепонки, и вот с последним самым громким ударом они выбегают на сцену и начинают петь всемирно известную «Звони в колокола».
Сначала мне кажется, что всех нас обманули. Эти пять толстяков – «Поющие Брассы»?! Да нет же, те были высокими и худыми, с ярко-рыжими волосами, которые нимбами сияли над головой. А у этих – сотня хилых седых волосин на четверых, плюс женщина в парике, словно сделанном из ржавой проволоки. И будь я проклята, если на ней нет корсажа, а выступающие на ногах вены я вижу за пятьдесят футов!
Но так и есть – это они. Все их жесты и движения точно совпадают с тем, что осталось в моих воспоминаниях. Но возникает ощущение, что они пустились в путь, позабыв о смазочном масле. Голоса их звучат чудовищно! Дело было не в старости – я знаю массу гораздо более старых групп, которые прекрасно поют, скрипят и свистят, – дело было в том, что они стали выхолощенными и плоскими, словно кто-то выскреб их внутренности и оставил одну оболочку. Я вспоминаю, что у них были проблемы с налоговой инспекцией, и думаю, что, может быть, все связано с этим. Однако в драматизме им не отказать. Они исполняют несколько песен, и публика аплодирует из чистого сострадания. А потом к микрофону подходит Джекоб Брасс.
– Спасибо всем, – говорит он. – А теперь следующий номер… насколько мы слышали из самых достоверных источников, это любимая песня одной милейшей дамы, которая в этот прекрасный весенний день отмечает здесь свой день рождения. Восьмидесятишестилетие. Поэтому сегодня, в Великую пятницу, мы посвящаем эту песню имениннице – миссис Ребекке Уиттиер!
Мне хочется выкопать нору и спрятаться в ней. И должна признаться, что если быстрые песни им плохо удавались, то медленная звучала просто жалко. К тому же еще и Отис снова взялся за старое.
– Где ты была, когда они прибивали Его к кресту? – пели они, а Отис им отвечал:
– Я в Танзании пил апельсиновый ликер и могу доказать это! – причем делал это настолько громко, что народ покатывался со смеху, а это, естественно, вдохновляло его еще больше.
– Когда копьем Ему проткнули бок…
– Нет, опять-таки меня не было – я даже на дерби мотоциклистов не хожу!
Брассы были настолько выведены из себя, что, к всеобщему облегчению, в ярости покинули сцену после двух куплетов.
Бетси говорит, что ей очень жаль, что мою любимую песню так испортили, я говорю, что мне тоже жаль, а маленький Тоби заявляет, что ничего страшного, потому что сейчас будет выступать команда папы. И тут толпа действительно начинает кричать и улюлюкать. «Молитвенные Птахи» – полная противоположность Брассам. Мистер Келлер-Браун, еще один бородатый высокий черный чувак и трое очаровательных девочек выскакивают на сцену в пурпурных одеждах. Чувак с бородой поет басом и играет на органоле, а мистер Келлер-Браун – на каких-то народных ударных инструментах. Девушки поют, играют на гитарах и бьют в бубны. После Брассов они кажутся глотком свежего воздуха. Подпрыгивая в такт музыки, к нам приближается мой внук.
– Как тебя понравилась песня в твою честь? – спрашивает он, садясь рядом со мной на подушку, чтобы легче было дотянуться до яиц, приготовленных со специями. Я отвечаю, что все было отлично, но в подметки не годится ребятам, которые выступают сейчас. Его губы, измазанные горчицей, расползаются в стороны.
– Так Птички тебе нравятся больше?
Я говорю, что они дадут сто очков вперед всему, что я слышала по радио. Но, кажется, кто-то сказал, что жена мистера Келлера-Брауна тоже поет в группе?
– Да вот она – крайняя слева, – отвечает мой внук.
А я, даже не задумываясь, спрашиваю:
– А как же наш… – и замолкаю, прежде чем произнести «голубоглазый», но уже поздно. Внук пожимает плечами, а Бетси прикладывает палец к губам, указывая глазами на сидящего рядом малыша с котенком.
Я готова вырвать себе язык.
Следующее событие происходит уже после захода солнца. После того, как большая часть людей разъезжается или разбредается, мы отправляемся в осиновую рощу есть мой именинный пирог. Мистер Келлер-Браун подгоняет туда свой автобус, а дети накрывают на стол. Они поют «С днем рожденья, прабаб!», а Квистон прыгает вокруг пирога с коробком спичек, пытаясь зажечь все свечи.
– А теперь вам придется помогать мне задувать их, пока мы не устроили лесной пожар, – говорю я.
Детей куча – трое отпрысков Девлина – Квистон, Калеб и Шерри, Камкват и Мей Бигимы, Дэнни и Дениза Бадди и целая пачка Доббсов. Все толпятся у пирога. Только маленький Тоби с котенком стоит в стороне.
– Квистон, пропусти Тоби. Чтобы задуть столько свечей, нам потребуются все имеющиеся силы. Все готовы? Раз… Два… – все, за исключением Тоби, набирают полные легкие воздуха. Тоби уткнулся подбородком в уши котенка, и оба смотрят на меня одинаково, говоря взглядом: «Дуй!»
Когда я снова поворачиваю к нему голову, рядом стоит его отец с фонарем в руках. Он уже снял свой бордовый костюм и переоделся в другое живописное одеяние.
– Боже милостивый! Вот это да! Не знаю, что красивее – вы или этот пирог.
На самом деле пирог больше всего похож на подушку, зато костюм мистера Келлера красив необычайно – бархатная бордовая рубаха с золотым подолом, расшитая спереди и сзади драконами, быками и орлами. Он учтиво благодарит меня за комплимент и поднимает над головой шипящий фонарь.
– Наверное, вы держали свою жену взаперти с нитками и иголками не менее полугода, – говорю я. Мы уже выпили с Бетси по стакану шерри, и я чувствую себя абсолютно раскованно.
– Нет, – отвечает он, доставая бумажные стаканчики для пунша. – Это заняло всего три месяца. Я сделал все сам.
– Никогда в жизни не видела, чтобы мужчина создал что-нибудь столь изысканное, – подкалываю его я.
Дети разражаются хохотом, но мистер Келлер почему-то неправильно меня понимает, смех затихает, и вместо того, чтобы ответить на мою колкость, он идет раздавать пунш детям.
– Ну согласитесь, что ваша жена тоже в этом участвовала, – говорю я, пытаясь загладить свою дурость. Но прежде, чем он успевает ответить, перед нами появляется Отис и берет пластиковый стакан.
– Что касается жены Макелы, бабушка, то я готов дать руку на отсечение – она вообще ничего не делает. – Отис наливает себе полстакана бренди и добавляет: – С некоторых пор.
Тишина становится еще более гнетущей. Я начинаю опасаться, не продырявят ли Отису голову, но он продолжает как ни в чем не бывало лакать свое бренди, не обращая ни на кого внимания.
– Свое первое причастие я пью из пластикового стаканчика, – стонет он, – Как это по-сельски. В моем баре «Митзвах» они хоть чистые.
После успеха с передразниванием Брассов Отис становится все несносней – он поет, декламирует стихи и вмешивается в чужие разговоры. Однако все воспринимают это благодушно. Девлин когда-то сказал мне, что Отису при рождении дали слишком много кислорода, поэтому на него никто не обижается. Однако совершенно очевидно, что, невзирая на количество кислорода, мистер Келлер-Браун начинает накаляться. Он выхватывает стаканчик из руки Отиса и швыряет его в костер.
– Так это ваше первое причастие, мистер Коун? Для такого дела сейчас мы найдем что-нибудь более подходящее.
И я вижу, как его свояченица, беседовавшая с моими внуками и Фрэнком Доббсом, поднимается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54