И дети, прямодушные и ясноглазые, как эта вот девчушка с набережной, попадая в грязь и мерзость будней, долго не выдерживают и сами превращаются постепенно в изломанных, издёрганных, изувеченных калек…
Раздались шлёпки босых ног. На кухне в одной ночной рубашке появилась Настенька. Протирая кулаком заспанные глаза, она подошла к Аркадию, и тот подивился такой наивной и могучей силе женского обольщения…
— Я тебя ждала-ждала да и уснула.
— Иди-ка досыпать, пятый час уже…
— А почему у тебя жены нет? Парень видный, а холостой! У нас в Медянке таких, как ты, «Смерть девкам» зовут.
— Был я женат, да, знать, не судьба. Разошлись…
— Были бы у нас такие женихи, разве я куда поехала бы?
Она смотрела на Аркадия выжидающе.
Тогда он решительно повернул девушку спиной к себе, шлёпнул её ниже спины и, резко повернувшись, вскинул пальцы над клавиатурой. Сразу отстучал первую, ключевую фразу: «Они вышли, вернее, вытекли из узкой трещины в старой каменной стене, поросшей клочьями синего мха…»
29
Ангел аккуратно подметал дорожки в парке. Неподалёку от него на невысоком пьедестале, острогранном куске скалы, стояла на цыпочках бронзовая фигурка почти обнажённой девушки. Вся её поза выражала неуверенность, раскинутые руки — вот-вот взлетит, но не может оторваться от земли.
Бармену при взгляде на неё снова стало нехорошо. Он зябко передёрнул плечами и подсел на скамейку к отложившему метлу Ангелу.
— Вкалываешь на радость людям? — поинтересовался он и принялся жадно и неряшливо цедить пиво, приняв запотевшую бутылку «жигулёвского» из рук виновника его раскаяния и явки с повинной.
Из торгового техникума выбежала стайка девчонок — грубо накрашенных, визгливых, громкоголосых. Но, увидев бронзовую фигурку, они разом утихли, пошли дальше, присмирев. Странные и жутковатые рассказы о девушке, обращённой в металл светящимся пришельцем, ходили по городу.
— Ну и сколько ты будешь ждать? Год, два, десять? — спросил осоловевший от пива бармен.
— Сто или двести, — спокойно ответил Ангел. — Она была неплохим человеком, а что из неё у вас сделали? Шлюху!
— А я-то при чем? Ты же знаешь, мне навсех…
— Вот и беда ваша, что всем на всех!..
— Жди, жди. Она оживёт и по новой подолом закрутит, — поддел бармен незадачливого праведника. — По кабакам снова как вдарит!
— Такого не будет никогда. Она просто останется навеки бронзовой. Кстати, сейчас она все видит, слышит и понимает…
— А вдруг она полюбит кого-нибудь другого, не тебя?
— Дай-то Бог, — вздохнул Ангел. — Тогда я над ней не властен! Настоящее, в том числе и любовь, это настолько святое, что ни я, ни дьявол за такую книгу взяться не смогут никогда… Да, кстати, чего ради ты пришёл? Ты же никогда ничего просто так не делаешь…
— Вот что. Ангел… Займи ещё четвертную, а то у меня все описали. До казённых харчей ещё месяц тянуть.
— Особо не расстраивайся, Боря! Я тебе в зону посылки с салом и махоркой посылать буду. «Центровые» от тебя отвернулись, даже не здороваются.
— «Центровые» пустили слух, будто я с катушек сошёл, даже врача-психиатра нашли. В суде будет давать показания, что у меня сдвиг по фазе. А лысого следователя похерили. Позавчера… Облили бензином и спичку бросили, чтобы не сболтнул лишнего. А ведь я его предупреждал!
30
Художник отложил телеграмму, подписанную любимым именем, и с облегчением вздохнул: «Едет!» Затем с профессиональным интересом стал рассматривать милое веснушчатое лицо невесты Аркадия. Они сидели втроём в тени больничного сада, где так хорошо мечталось, где сами собой исчезли прежние страхи. Хотелось работать, читать, смотреть на море. Леонид думал о том, что настало время делать давно задуманное, иначе его ждало повторение пройденного.
— Надо бы мне её портрет написать, такой, знаешь ли, в классической манере. А я уж думал, перевелись на нашей земле мадонны.
Аркадий и Настенька молча глянули друг на друга, улыбнулись.
В троице пациентов, гуляющих неподалёку, царило оживление. Наконец, не выдержав, они подошли поближе.
— Слушай, корефан, — обратился один из них к Аркадию. — У тебя там ничего такого нет? Развести и…
Алкаш выразительно щёлкнул себя по горлу. Аркадий хотел было встать и отправить жаждущего в свободный полет, но неожиданно передумал. Вместо этого негромко произнёс:
— «Телевизор самостоятельно высветился за полночь. Вася оторопело поднял голову от комковатой подушки…»
Алкаш попятился, шлёпнулся тощим задом на траву.
— Дружок с кладбищенской сопочки больше не наведывался?
Вася кинулся от Аркадия в кусты на четвереньках, громко вскрикивая:
— Чур меня, чур!
— Бесполезно, дружище, — подошёл к ним доктор. — Даже шоковый гипноз не берет. Душа и та проспиртована. А сам лечиться не хочет. Все аптечки вылакал. Безнадёга… Завтра в ЛТП отправляем.
— И там тоже безнадёга, — вздохнул Аркадий. — Вася этот там и умрёт, хлебнув на дурнячка метилового спирта. Вон тот от цирроза печени загнётся, максимум через год. Ну а этого, молодого и красивого, по пьяной лавочке зарежут в шалмане на Черёмуховой. Из-за рубля с мелочью…
Доктор скептически пожал плечами и пошёл себе дальше. Он любил такие одинокие прогулки по саду. Он в зените славы и чаще всего излечивает. Не боится ходить по самым мрачным портовым притонам. «Человек себя делает сам, — думает он в такт шагам, — и плохого и хорошего. И у него всегда есть выбор между добром и злом, подлостью и доблестью, поступком и смирением…»
Те же мысли одолевают и Аркадия.
— Эх, друзья, мы даже и не задумываемся, какой великой силой наделён человек.
Настенька и Леонид внимательно его слушают. Впрочем, Леонид уже шуршит углём по листу ватмана.
— Сила воображения, сила слова и кисти, сила мысли. В них такой запас энергии, что и не снился никому из учёных… Своим воображением я могу создавать тысячи миров и живых образов…
— Ты можешь, я — нет, — слабо улыбнулся Леонид.
— Лёня, к тебе возвращается чувство юмора! Аркадий рассмеялся, обнял Настеньку, доверчиво прижавшуюся к его плечу, и продекламировал нараспев: «Неожиданно из полосы тумана вылетают сторожевые катера. Торпедная атака настолько неожиданна для Адмирала Тьмы, что он опешил и лишь через несколько секунд закричал в переговорную трубу: „К погружению — товсь!“ Но уже было чертовски поздно: две узкие вихревые полоски мчались к подводному кораблю. Это шли боевые торпеды…»
Тоненькая фигурка девушки и высокая крепкая мужчины неторопливо удаляются по зелёной аллее к далёким, настежь открытым воротам. Золотятся солнечные пятна на песчаных дорожках. Вдали рокочет невидимое море. Вот Аркадий и Настенька оборачиваются, согласно взмахивают руками в прощальном привете.
Леониду грустно, словно ушедшие навсегда уносят с собой часть его души. Да и способен ли он написать такую картину, что нарисована в этот зыбкий, улетающий миг самой жизнью? Дано ли кому это? Вряд ли… И все же он обязательно попытается, видит Бог…
Эпилог
Мокрые, потрясённые произошедшим с ними, выбрались Глюм и Адмирал Тьмы на обломок скалы. Далёкий берег едва просвечивал сквозь туман, белесый и липкий. Багровым клубком пылало в нём солнце. Чёрный Мсье простуженным голосом повторял время от времени: «Вот обсохну, враз определимся по секстанту…» При этом он панически озирался, словно вот-вот из тумана вновь вылетят сталисто окрашенные сторожевые катера. В упор выпустят ещё пару торпед…
Глюм иронически поглядел на дрожавшего дьявола и стал шарить в карманах куртки. Мокрая кожа слиплась, но боцман был терпелив. Князь Тьмы и Адмирал Преисподней смотрел непонимающим взглядом. Глюм вытащил наконец фляжку из нержавейки, взболтал её. Дохнуло ароматом коньяка. Капитан зарычал и вырвал фляжку из рук боцмана. Припал к ней. Вернул опустошённую и моментально, с непривычки, опьянел. Глаза его здорово закосили. Сейчас он поразительно напоминал подвыпившего провинциального учителя математики.
Глюм капнул остатки на ладошку: «Хоть понюхать…»
Мсье нервно хохотнул и заикал.
— Кофе бы щас горячего, — пробурчал Глюм и снова зашарил по карманам. А сам достал точно такую же фляжку, жадно припал к горлышку… С минуту он яростно отплёвывался. Фляжка оказалась с машинным маслом.
Туман разошёлся. Неприветливый берег предстал перед их глазами. Медленно понижалась вода, обнажая зелёные камни, наступал час отлива. К вечеру показалось неровное дно с глубокими лужами и полёгшими водорослями. Они кое-как перебрались на берег, по пути хозяйственный Глюм подобрал спасательный круг с родной надписью. Остальное, в том числе и подневольный экипаж, было раскидано по всему необозримому Времени. Лично они с Адмиралом очутились в сто семнадцатом тысячелетии до Рождества Христова.
Боцман разжёг костёр из плавника, употребив для растопки пробку спасательного круга и машинное масло. Костёр чадил. Дьявол прикладывался уже к третьей фляжке, она была полна золотисто-коричневого мартеля. Глюм зевал, укладываясь поближе к огню.
— Это все он, автор, — бормотал Адмирал. — Мы ему надоели, вот он и низвергнул нас сюда, во времена атлантов.
— Объясни потолковее, — Глюм подложил под бок охапку сухих водорослей.
— Чтоб тебя но печатали всю твою жизнь! — взвизгнул пьяный дьявол. — Чтоб твоя машинка вечно ломалась, бумага рвалась, чтобы твои мозги не родили ни одной путной мысли!
Мсье спал тихо. Вздрагивал во сне, ругал кого-то на древних наречиях. Глюму совсем не спалось. Он грыз рассеянно каменную галету и прикидывал, как добираться до родимых краёв — пешком или подождать здесь корабли атлантов. Если верить Мсье, раз в полвека они появляются и здесь.
Глюм не унывал. «Ничего, ещё походим в моря, позверствуем!.. Мсье, глядишь, и оклемается помаленьку. Но для начала он у меня в загребных походит…» И кривоногий подручный дьявола с нежностью погладил костяную рукоять своей любимой девятихвостой с бронзовыми гайками.
Невнятно бормотало и всхлипывало море, свежий ветер трепал дымок затухающего костра, поднимая его в небо. Там отрешённо светила звезда Тубан, альфа Дракона, великая Полярная Звезда Древности.
Издали донёсся долгий рёв неведомого зверя. Затем воцарилась первозданная тишина. Лишь сонно плескались волны неведомого моря…
На этом и заканчивается повесть об ослепительно белом подводном корабле господина дьявола. Да не всплывёт он никогда в ваших душах!
Конец

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11