Макс потерся щекой о ее пахнущие розовым маслом волосы и положил руку на спинку кушетки, чтоб теснее прижаться к ней плечом.
Возбуждение стало мучительным. Он положил уставшие ноги на черный кофейный столик в восточном стиле и немного вытянулся, страшно желая снять свой черный костюм и надеть уютные хлопчатобумажные штаны и длинную футболку.
Видимо, она не знала, какую грандиозную боль ему причиняла. Она громко похрустывала картофельными чипсами, потом вздохнула:
– Ммм…
Этот чувственный звук заставил Макса в страхе открыть глаза. Он понюхал ее волосы.
– Ну как, вкусный обед? А мне можно попробовать?
Она вытянула босую ногу на подушку гладкой черной кушетки и тихонько икнула.
– Люблю эту еду. Люблю это место. Ты, Максимилиан, один сполошной сюрприз. Ты превратил этот милый старый деревенский дом в прелестное убежище воина-самурая.
Она уложила голову ему на плечо и рассмеялась.
– Теперь тебе нужна гейша.
– О, лучше бы я воспользовался тобой вместо гейши. Ты женщина-самурай.
Она свирепо зарычала:
– Я сильная. Дайте мне острый меч, и я оставлю разрушительный след повсюду. Вы даже не поверите.
– Я не могу представить, что ты родилась с серебряной ложкой во рту. Такие женщины хотят, чтобы их баловали. А ты, похоже, не боишься трудной работы.
Бетти хрустнула следующим чипсом и с жаром закивала головой.
– Когда мне исполнилось восемнадцать, мои родителей вытолкнули меня из гнезда и сказали, что я могу или лететь, или упасть и разбиться.
Макс наклонил голову, с изумлением взглянув на нее.
– Почему?
– Потому что они не хотели, чтоб я стала похожей на моих друзей – ленивой, раздражительной маленькой дебютанткой, не имеющей никакого представления о реальном мире, – она снова икнула. – Я должна признать, что двигалась тогда именно в этом направлении.
– Ну, не казни себя. Когда я был подростком, я воровал автомобили.
– Как интересно! А ты ни разу не попался?
– Нет. Сын Нормы и я часто угоняли автомобили, если можно было, просто ради развлечения. Мы катались и бросали их потом на пустынной окраинной улице. Мы чертовски преуспели в нашем маленьком хобби, однако стали приближаться к неприятностям. Думаю, многие считали, что когда-нибудь мы закончим в тюрьме. Все вздохнули с облегчением, когда мы пошли в морскую пехоту.
Она раскудахталась в преувеличенном упреке:
– Похоже, ты гордишься этим. А ты хотел бы, чтобы твои дети воровали автомобили?
Макс усмехнулся:
– Только в том случае, если бы они преуспели в этом так же, как я.
– Плохо! Ты такой плохой, Максимилиан, – она печально вздохнула. – Ты так здорово развлекался. А я такая скучная и нормальная.
– Спасибо, что отнесла меня к ненормальным, – запротестовал он мрачным тоном.
Бетти рассмеялась милым, мягким смехом и засунула в рот очередные чипсы. Крошки посыпались ей на подбородок и испачкали свитер. Макс боролся с искушением губами собрать хлопья, упавшие ей на грудь.
– Вот неряха, – весело произнесла Бетти, собирая осыпавшиеся крошки себе в рот.
Макс обожал эту простоту общения.
– Никаких манер. Мне это в людях нравится.
– Что? Никаких манер? Меня учила этикету мисс Луиза Винегрет. У меня манеры высший класс, Максимилиан.
Она подняла голову, чтобы видеть его. Макс смотрел на ее полуприкрытые глаза и розовые щеки. В уютном свете напольной лампы ее полные, широкие губы манили его хитрой улыбкой, которая была одновременно насмешливой и провоцирующей. Если бы он поцеловал ее прямо сейчас, она бы, возможно, рассмеялась… но поцеловала бы его в ответ.
Пока Бетти перебирала возможные варианты развития событий, Макс ласково смахнул крошку от чипса с ее губы.
– Я рад, что ты здесь. Мой дом сегодня ожил.
– Это сказочный старый дом, Максимилиан. Твой отец оставил его тебе?
– Да, вместе с горой мебели, которая десятилетиями служила семье. Большая ее часть хранится на чердаке. Тебе бы она, возможно, понравилась, но мой вкус склоняется к другому.
Он указал рукой на стены, увешанные яркими японскими ксилогравюрами. Большая их часть изображала сражения и воинов, но на нескольких были одетые в странные костюмы актеры или традиционные восточные пейзажи. Мебели было мало, и она казалась совсем простой: все было белым, черным, блестящим.
– Я собирал эту мебель и картины много лет, – сказал Макс, – но хранил все это на складе до тех пор, пока у меня не появился постоянный дом.
Он кивнул в сторону большого неяркого гобелена на стене напротив кушетки.
– Мне нравятся линии этой абстракции. Они кажутся одновременно мирными и агрессивными. Все зависит от твоей точки зрения.
– Мне они кажутся мирными.
Бетти взяла последний чипс из пачки на коленях, поднесла его ко рту с медленной грацией неуверенной руки, а потом положила на язык. Он исчез между губ совершенно беззвучно.
Макс заговорил с ней низким, успокаивающим тоном, отчего на ее лице зажглась улыбка «поцелуй меня».
– Прекрасно, – прошептал он зачарованно. – Я рад, что тебе нравится моя обстановка.
Она моргнула испуганно, будто поняла, что попала на территорию противника.
– О, я плохая, я такая плохая. Я, кажется, испытываю судьбу. Кажется, я сойду с ума.
– Ммм, Бетти, ничего не произойдет, пока ты не…
– Убери это, – она сунула ему чипсы, – иначе я буду жевать, пока не сьем все.
Макс был возмущен, но все же не сдержал смеха. По крайней мере, она не думала ни о каких других искушениях. Хорошо. Тогда она испытает их, подкравшиеся незаметно.
– Бетти, Бетти, – мягко упрекал он, откладывая коробку с чипсами в сторону. – Почему ты так боишься доставить себе удовольствие?
Она икнула, потом повернулась к нему лицом и коснулась лбом его подбородка.
– Ты не понимаешь, – пробормотала она. – У тебя нет такой монограммы, как у меня.
– Монограммы?
Она опустила руки на его колено. Он сомневался в том, что она понимала, что делает: пальцы одной руки бродили по его бедру. Он решил насладиться этой пыткой, благородно промолчав.
– Моя монограмма, – повторила она, потом вздохнула. – У моих родителей ужасные представления о смешном. Мое промежуточное имя… Беле.
– Вот как? Беле… Квинт, – он застонал, а потом рассмеялся. – Так твои инициалы «B.B.Q.»?
– Прекрати. Прекрати. Я вижу, что ты смеешься. Я чувствую, как движется твоя челюсть.
Макс поднял руку к ее черным блестящим волосам и игриво дернул за одну из прядей, свисавших на лоб, потом убрал локон с ее лица.
– Расслабься. Бетти Беле, – он вынул из ее волос гребень и швырнул на пыльный серый ковер перед кушеткой. Потом пробежал жесткими пальцами по ее виску и рассыпавшимся локонам. – Расслабься. Я слушаю тебя.
– Ммм. Макс. Нет. О, Макс. О, черт! – она немного повернулась в его сторону, и ее рука умышленно продвинулась дальше по бедру. – Прекрасно.
– Говори, – приказал он. Его голос уже дрожал от вожделения, и он, не отрываясь, смотрел на ее руку.
– Да, толстенькое пузо – это я. Теперь это смешно, но когда я была ребенком, это имя наводило на меня ужас. Я была, я бы сказала, коротковата для своего веса, – Бетти откашлялась и упрямо продолжила. – О, давай будем говорить начистоту. Я была толстой, как кит. Когда бы мои родители ни везли меня на каникулы к океану, я испытывала острое желание присоединиться к своему стаду.
Макс закусил губу и боролся с собой, чтобы вслух не рассмеяться.
– Детка, если это тебя утешит, я скажу, что сейчас ты выглядишь фантастически. Не из-за чего было плакать. У тебя чертовски красивое тело, оно вовсе не похоже на желе.
Бетти крепко обхватила его бедро.
– У меня теперь прекрасные «плавники».
Макс заставил себя глубоко вздохнуть. Его голос стал похож на скрип.
– Надеюсь, ты помнишь, как выйти на воздух. Это может очень пригодиться, когда мы оба окажемся в глубоком омуте.
Она вновь спокойно сложила руки.
– Итак, как бы там ни было, я была толстухой, – она говорила скорее игриво, чем грустно. – А мои инициалы – BBQ. Я страдала от ужасных кличек: «Худое ребро». «Поросячье брюхо», – «Бетти – толстый живот». Стоило мне в детстве с кем-нибудь поссориться, как я слышала все эти эпитеты.
Макс слегка наклонился и с сочувствием погладил ее волосы.
– Если бы нам обоим было по десять лет, я бы пошел завтра на игровую площадку и поставил бы синяк под глазом твоему обидчику.
Ее тихий смех был таким мучительно-приятным.
– Где ж ты был, когда я в тебе так нуждалась?
– Ждал. Просто ждал встречи с тобой. – Они оба немного помолчали. Она обнимала и ласкала руками его бедро, почти не касаясь, но именно поэтому волны возбуждения туманили его разум.
– Макс, я похудела только в колледже. Я начала заниматься спортом и правильно питаться, и с тех пор у меня нет проблем. Но прошло много времени, прежде чем я начала любить свое тело, – она колебалась, но потом тихо добавила. – Я думаю, что именно поэтому была так ранима, когда встретила своего музыканта, Слоуна Ричардса. Я все еще чувствовала себя дворняжкой, а он научил меня ощущать себя красавицей. Это была моя мечта, и она стала реальностью.
Максу не понравилась тоска в ее голосе, когда она заговорила про музыканта Слоуна Ричардса. Он запомнил это имя, чтобы потом что-нибудь узнать.
– Посмотри на меня, – приказал он.
– Я запуталась, – она подняла голову, хмурясь. Макс коснулся ее подбородка, глядя в прищуренные глаза.
– Забудь музыканта. Ты научилась у него тому, что тебе было нужно, больше он тебе не нужен. Ты прекрасна. Верь этому!
Ее лицо смягчилось.
– Я уже забыла его, – Бетти говорила почти не дыша. – А теперь я хотела бы узнать, чему могу научиться у тебя.
Она убрала сдерживавшую ее руку и поцеловала его. Ее язык вошел в него, как медленная, ленивая река, заполняя все его существо эротической энергией. Честь была на время забыта, когда он прижал ее к себе, придерживая за голову, побуждая продолжать. Они оба задрожали, когда Бетти начала ласкать его рот быстрыми порывистыми движениями языка.
Макс чувствовал, как в нем закипают первобытные желания Адама, но заставил себя сдерживаться.
Эта женщина была, как никто другой, раем и адом. Ее поцелуи были непристойны, но из горла вырывались сладкие, страстные звуки. Ее рука дрожала на его чреслах. Но потом она медленно двинулась, касаясь его тела, пытаясь протиснуться под ремень брюк. Под этими движениями ее нежной руки его член отвердел.
«Честь!» Она смеялась над ним. Рот Бетти был сладок, он вытеснял все мысли, он пах виноградным соком, и Макс подумал о «Виноградном сюрпризе», черт бы побрал его и такое количество самогона в нем.
«Она пьяна, – со свирепостью напомнил он себе. – Ты не можешь позволить ей сделать что-то, о чем завтра она будет сожалеть».
О, но еще минута, и он позволит. Он резко отодвинулся от Бетти, от ее зовущих губ и взял ее руку в свои для самозащиты.
– Мы не хотим заниматься этим сегодня, – сказал он строго, но про себя отметил, что говорит не совсем уверенно.
Ее глаза наполнились слезами разочарования.
– Но некоторые части нашего тела наверняка хотят этого.
– В тех частях нет мозгов. Что случилось с тобой? Ты же была настроена держаться от меня подальше?
Она покраснела от стыда, грустно нахмурилась и вообще выглядела смущенной.
– Я знаю. Я вела себя безответственно. Он нежно встряхнул ее.
– Ты не безответственная. Ты живое существо. Я не хочу оттолкнуть тебя, но я не хочу проснуться завтра утром и слушать, как ты скажешь, что все, что мы делали, было ошибкой.
– Я… я знаю, что ты не прав в отношении меня, – она закрыла глаза, делая очевидные мучительные попытки мыслить четко. Когда она вновь взглянула на него, на ее нижних ресницах дрожали слезы. – Но ты такой обольстительный. Зачем тебе быть таким обольстительным, ты, осел?
Это сочетание разочарования и откровенности чуть не увлекло его.
– Ничем не могу себе помочь, – грубо бросил Макс. Он глубоко вздохнул, пытаясь справиться с собственным смущением и укорами совести.
Было бы легко преодолеть разделявшую их преграду. Все, что нужно было сделать ему – изменить свое мнение о супружестве, все, что ему нужно было сделать – сказать ей, что, да, однажды он, может быть, захочет подписать документ, вручающий его жизнь другому человеку. Не надо говорить даже, что он вручит свою жизнь именно ей. Она будет удовлетворена, если узнает, что в принципе он не против женитьбы.
Он уже хотел сказать, что изменил свое мнение, но его сознание выжгло эти слова раньше, чем они вылетели из глотки. Это ложь. Если бы он сказал, что передумал, он солгал бы и себе, и ей. А она этого не заслужила. Он хотел, чтобы она имела все самое лучшее в жизни, по крайней мере, то, что она считала лучшим. Он хотел видеть ее счастливой. Ему еще никогда так сильно не хотелось защитить чьи-то идеалы от варварства своих потребностей.
Макс отвернулся от Бетти, убрал ноги с кофейного столика, и саркастически улыбнулся.
«Черт возьми это достоинство, – сказал он себе. – Зачем тебе такие страдания?»
Он взялся за голову и уперся взглядом в пол. Бетти медленно повернулась, держась за спинку кушетки до тех пор, пока не заняла прежнего положения лицом к противоположной стене.
– Я чувствую себя, как после пытки, – жалобно прошептала она.
– Это только начало. Ты была готова пойти до конца, детка. Это не было пыткой.
– Тогда зачем же ты все испортил, Джек Николсон с улыбкой дьявола на лице?
– Потому что я думаю, размышляю над своей жизнью.
– Не надо. Это тоже болезненно.
– Я не должен был уходить из флота. Там было легче делать выбор.
– Какой выбор?
– Только правильный.
Он встал, расстроившись от самоанализа, давшего все те же ответы, что и всегда. Он потерял способность перешагивать через обещания. О, он был уступчив в мелочах, в повседневной жизни, но не мог уступить по-крупному. В течение двух десятилетий он был в первых рядах, он встречался с человеческим сумасшествием, и он больше не верил в рай. Счастье для него будет в том, что он сможет видеть, трогать и пользоваться этим каждый день, не спрашивая, будет ли это завтра или нет.
Макс со злостью повернулся к Бетти.
– «Иди в комнату для гостей», – сказал паук мухе, – он старался не замечать ее жалостливого, тоскливого взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23