Кто, как не ты виновата, милочка? Чтобы в наш век и так залететь — это же какой идиоткой надо быть!— Олег Васильевич, я не понимаю, о чем Вы говорите и какое отношение Леонид имеет к моему положению, — тихо произнесла Катя. — Отец моего ребенка погиб в автокатастрофе, к сожалению, а Леонид к этому никак не причастен.Она сама не знала, откуда родилась эта история. Но чувствовала, что выслушивать этот бред от шефа не было никаких сил. Что до неё никому нет дела, она знала давно, но оправдываться за свою любовь она не собиралась. Уж лучше прослыть несчастной вдовой, чем обманутой идиоткой.— Как? — Олег Васильевич выпучил глаза от изумления. — Значит, это … это.. все неправда?Ему стало невероятно легко на душе. Если ребенок не от этого придурковатого аспиранта, то нет никаких проблем! Он так распереживался после сообщения Людочки о Кате и Леониде, что воображение уже нарисовало все возможные проблемные последствия, если она решиться добиваться алиментов. Но если все это неправда, то и боятся нечего! Он даже улыбнулся от ощущения свалившегося груза с плеч, но потом спохватился, сообразив, что девушка по-прежнему в нелегком положении.— Я очень сожалею о случившемся, мы тебе, конечно же, поможем, чем сможем. Бери декретный, когда положено, не тяни, я все подпишу.— Спасибо. — безучастно произнесла Катя. — Я могу идти?— Да, да, конечно. Можешь даже пораньше уйти домой. Да, и позови мне Людмилу.Катерина вышла, тихо прикрыв за собой дверь, а Олег Васильевич приготовился отругать свою пассию, извратившую всю информацию и поставив его в такое дурацкое положение.
Когда Катя вошла в лабораторию, Марина Степановна первая не выдержала.— Ну, что сказал?— Попросил Людмилу зайти к нему. А меня отпустил домой.— Попросил меня зайти? — Людочка, казалось, была сбита с толку. — А тебе-то что сказал?— Сказал, что поможет, чем сможет. — Катерину даже забавляло наблюдать шокированные лица сотрудниц. Она ощущала, что поднялась над всеми этими сплетнями, отгородилась от них стеночкой бесчувствия, перестала воспринимать окружающих, как часть своей жизни. Она им безразлична, они ей тоже. Сидят тут перед ней, корчат сочувствие, смешанное с удивлением. Они-то ожидали увидеть её в слезах, убитую горем и отчаянием, а тут что-то совершенно непонятное.— Ну, ладно, я пошла. — пробормотала Людочка и направилась к шефу.Катерина размеренными движениями сняла халат и вымыла руки.—Я пойду, Марина Степановна, нездоровится мне. Олег Васильевич разрешил.— Да, да, конечно.Марина Степановна проводила её, хлопая глазами, ничегошеньки не понимая. Что происходит? Или это у Катерина своего рода защитная реакция? Людка-то с утра ей уже рассказала, что шеф собирается историю эту замять, потому и вызвал Катю к себе на разговор. Но реакция Катерины казалась крайне странной.— Ничего не понимаю, — пожала плечами Марина Степановна и вернулась к своим записям. Когда вернулась красная от смущения и злости Людочка, кипя от негодования, Катерины уже не было. Так что домысливать новую сплетню им пришлось без первоисточника. * * * — Доченька, ты бы отошла от края дороги, а то ведь так и до беды недалеко! — старушка тронула за рукав молодую женщину в «положении» с совершенно отстраненным лицом. Вдоль дороги был выстроен довольно высоко приподнимающийся над землей бордюр, разделяющий дорожную часть от пешеходной. Странная женщина зачем-то встала на этот бордюр, неуклюже балансируя, определенно рискуя упасть с него. Она невидящим взором взглянула на старушку, вздрогнула, словно старушка не за рукав её потянула, а ударила, пошатнулась и в следующее мгновение упала на дорогу, прямо под колеса несущегося на огромной скорости джипа…
На самом деле, Катюша Лаврентьева еще не решилась умирать. Но и на жизнь у неё сил не осталось. Покинув стены лаборатории после разговора с шефом, она тщетно пыталась найти смысл в своем унылом существовании, но так и не смогла отыскать его. Все, о чем она была не в состоянии думать вчера, заполнило её сознание сегодня. Жизнь вдруг предстала перед ней в виде унылой серой полосы, без какого-либо просвета. Вспышка любви, озарившая её дни, оказалась иллюзией, призраком, принесшим лишь полное разочарование в жизни. Словно после разноцветного фейерверка оказаться в кромешной тьме. У неё и раньше-то не было особой силы воли и энергии жить, а в последнее время все вообще свелось к нулю. К чему делать усилия и дальше влачить это жалкое существование на обочине жизни, если света в конце и не предвидится? Единственным стоящим и ценным в её жизни была Дашута, её любимая, обожаемая Даша, которую она потеряла. Если бы она только прислушалась тогда к состоянию сестры, если бы рассказала вовремя родителям, может, тогда бы её удалось спасти! Как самонадеянно было с её стороны взять на себя ответственность за Дашку, как могла она решить, что справиться с этим? Она виновата в её смерти. Она, её безответственность и те подонки, которые безнаказанно надругались над ней. Так же безнаказанно, как надругался над её верой в любовь Леонид. Безнаказанно, потому что людям с деньгами и связями можно все, а таким, как она и Дашута — остается только питаться объедками жизни тех, других. И страдать.Что оставалось Катерине в этой жизни? Родить ребенка, обреченного влачить такую же унылую беспросветную жизнь? Она не смогла даже за взрослой сестрой углядеть, как она справится с маленьким ребенком, которого, к тому же, вряд ли сможет когда-нибудь полюбить? Она чувствовала себя ни на что неспособной. Похоже, что для неё в этом мире отмеряно лишь самое плохое, все хорошее раздали другим. И что она будет делать с таким багажом? Она шла вдоль автотрассы, не соображая, куда она двигается и зачем. В какой-то момент она остановилась, схватившись за сердце, внезапно болезненно ощутив его существование. Боль отпустила. Но мысли продолжали буравить душу. Ах, как было бы просто закончить все одним разом и забыться в безмолвии… Катерина забралась на бордюр, но понимала, что ей никогда не хватит смелости прыгнуть с него на дорогу. Шажок, еще шажок…Она смотрела на мчащиеся мимо машины и они представлялись ей людьми в её жизни, спешащими по своим делам. Им нет дела до неё, до её проблем, до её беды. Никому нет до неё дела. Ей хотелось крикнуть им вслед, знают ли они, как страшно жить таким, как она? Как она устала от своей жизни? Как изуродовано её сердце, покрытое шрамами, словно пиявками? Как тяжелее и тяжелее ей становится цепляться за жизнь и делать вид, что у неё все в порядке? Еще с тех пор, как умерла Даша, родная, любимая Дашута, еще с тех пор, как она упустила её, не удержала её раненое сердце в своих руках, не согрела остывающую душу своим теплом…Знают ли эти занятые своей жизнью люди, как часто она сидит в своей квартире в полном одиночестве и плачет навзрыд? Как ей хочется быть замеченной, понятой и услышанной? Как часто ей хочется бросить все к черту и раствориться в темноте? Как давно у неё не появлялось новых знакомых? Да она и не стремилась к этому. У неё не было сил на дружбу, она боялась боли и не пускала никого в свою переполненную болью душу. Лишь Леню пустила. А он разорвал все в клочья и ушел. Знают ли эти людишки, мчащиеся в своих автомобилях, как она начинает каждый день с того, что ищет хоть малейшую причину прожить еще один день? Любовь на короткое время избавила её от этой привычки, но и то лишь для того, чтобы потом она усилилась. Как ей до слез жалко своих бедных родителей, которым она не в силах помочь, потому что сама же подвела их, способствовала их боли, оттолкнула их, отгородилась? Как ранит их ничем неистребимая любовь? Знают ли эти равнодушные люди, как иногда ей, Катерине, хочется, что её просто обняли покрепче и хоть на одно мгновение проявили заботу? Просто сказали ей об этом искренне, без подтекста, от всего сердца? Сказали, что любят её? Быть может, это дало бы ей хоть одну причину, хоть одну зацепку полюбить эту странную жизнь?
Мимо проносились, завораживая скоростью, машины, а она все стояла, покачиваясь, словно в ступоре, не зная, куда деть свою никчемную жизнь. Стояла, пока её не вывело из равновесия неожиданное прикосновения сердобольной старушенции….
— Скорее, скорее, освободите проход, готовьте операционную! Экстренная больная!Мертвенно бледную Катерину привез в Центр Экстренной Помощи донельзя перепуганный водитель сбившего её джипа. Дежурный врач, осмотрев её, покачал головой. С такой травмой трудно будет что-либо сделать. Но он был призван бороться за жизнь пациентов до последнего и сделал все, что смог.Несчастная Катерина не выдержала схватки со смертью. Во время операции она скончалась.— Это конец, уже ничего не сделаешь. Оформляйте. — хмуро сказал Артем Данилович, молодой хирург, оперировавший её. — Да, и свяжитесь с Булевским из ожогового центра. Похоже — это его клиент.— В милицию сообщать? — спросил ассистент.— Составьте описание и приложите к истории, а остальным пусть Булевский занимается, у них там свои процедуры с донорами.Артем Данилович в нерешительности остановился и оглянулся. Он сделал, что было в его силах. Возможно, даже больше, чем нужно. Но кто же знал… Глава 4 Профессор Булевский сидел в своем кабинете, в полной темноте, обхватив голову руками. Пальцы, тонкие гибкие пальцы хирурга, столь верно служившие профессору столько лет, вцепились в седые волосы, словно змей разума в свою жертву. Мозг напряженно работал, обрабатывая информацию. Многолетний опыт по пересадке кожного трансплантата практически подошел к концу. Булевский стоял на пороге мирового открытия. Он не просто стоял, он уже шагнул туда одной ногой, ощутив будоражившее кровь тепло прожекторов, но вот вторая застряла за порогом. Бессонные ночи, нервные клетки, невосполнимо утраченные при неудачах, разочарования, булыжниками усыпавшие его путь, тысяча смертей подопытных животных — все это поблекло и забылось в лучах победы. Разве это имело хоть какое-то значение, когда вот он — результат, в его руках, вот они — формулы, составы, расчеты, результаты клинических опытов, все, абсолютно все подтверждающее его правоту. Он сделал это! Он смог доказать возможность полного обновления внешности путем пересадки чужой кожи в неограниченных количествах. И его метод работал! Никому еще не удавалось достичь такого. Максимум, чего добивались его коллеги — это пересадки небольших кусочков, да и то чаще всего на время чужеродные куски либо отторгались, либо приживались уродливыми рубцами. Его же больные покидали клинику как «новенькие», словно и не было в их жизни никаких катастроф, и служили живым свидетельством его успеха.Он довольно долго пробовал себя в разных сферах хирургии. Будучи экспериментатором по природе, он перепробовал многое, пока не возглавил ожоговый центр, где нашел себе широкое поле деятельности для работы с кожей. Вот тут-то он и задумал сосредоточиться на одном и изобрести нечто совершенно новое. И немало преуспел в этом. Пациенты и коллеги знали его способности, клиника его всегда была переполнена людьми, стремящихся к идеальной пластике. Деньги текли ручьем, больные не скупились ради своего здоровья и красоты. Центр процветал, как и он сам. Слава уже коснулась его кончиком луча, но еще не осветила настолько, чтобы удовлетворить его амбиции. Как актер, получивший Оскара за второстепенную роль, все равно мечтает о награде за главную, так и его прожорливому самомнению было мало достигнутого признания.Профессор так долго шел к своей славе, что он не мог, просто был не в состоянии удовлетвориться стандартным представлением своих опытов. Кого впечатлит лоскут кожи на ноге? Никого. Даже если это спасло жизнь человеку после тяжелого ожога, даже если он теперь может жить без рубцов. Это не произведет желаемого фурора. Булевский был тщеславен. И он умел ждать. Он ждал СВОЕГО пациента. Пациента, который затащит его вторую ногу в свет прожекторов мировой известности. Все было готово для этого, он даже точно знал, КАКОЙ это должен быть пациент. Осталось только дождаться момента.Пальцы сильнее обхватили голову стальным обручем, словно боль от нажима могла разрешить проблему. Где же ты ходишь, мой подопытный человечек? Ну, попади в мои руки, приди ко мне, и я сделаю для тебя всё… Не бойся, больно будет совсем недолго, совсем чуть-чуть…. Глава 5 Альбина Дормич ничего не видела, кроме кромешной тьмы. Она просто физически не могла раскрыть глаз, или, вернее, то, что от них осталось. Впрочем, она представления не имела, ЧТО от них осталось, и что вообще осталось от её лица. Боль была настолько жуткой, что даже сильнейшие болеутоляющие не могли унять её. Казалось, на все лицо надели раскаленный лист железа и оно продолжает прожигать кожу насквозь, пробираясь разъедающим жаром не только до костей, но и до самого мозга. Альбина находилась в таком состояние уже несколько дней, то приходя в сознание, то вновь проваливаясь в бездну. Врачи думали, что это проявления болевого шока, на самом же деле её организм, а вернее мозг, просто-напросто отказывался приходить в себя полностью. Разум отказывался воспринять реальность произошедшего, а уж тем более не было ни сил, ни желания смирится с последствиями.Почему это произошло именно с ней? Она никогда не придавала значение чувствам других людей, и уж тем более не могла допустить мысль о том, что кто-либо способен её ненавидеть. Завидовать, соперничать, восхищаться, недолюбливать — да все что угодно, но не ненавидеть до такой степени, чтобы превратить её в чудовище! Жизнь изменилась раз и навсегда. Она сама изменилась. Теперь она верит во все темное и отвратительное, во все мерзостное и гадкое, на что только способен человек. Мир показал ей самую чудовищную из своих сторон, о которой она никогда не подозревала. Или то, что она так долго жила, обернутая в сладкую вату, являлось лишь прелюдией к страданию? Её приторную пилюлю жизни не разбавляли специально, заготовив всю горечь на последок? А как еще можно было объяснить то, что с ней случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39