Но все часы во время трехдневного карнавала останавливались,
чтобы никто никуда не спешил.
У того, кто не привык с детства к поворачивающимся кафе, движение
города вокруг Сэма вызвало бы болезненное ощущение. Вся комната под
негромкую музыку медленно поворачивалась внутри прозрачной круглой стены.
Столы тоже поворачивались вокруг своей оси вместе со стульями. За мелким
облаком волос девушки Сэм мог видеть всю башню, распростершуюся под ними и
проходящую в торжественном параде под их наблюдательным пунктом.
Облачко цветного душистого дыма проплыло мимо них длинной воздушной
лентой. Сэм ощутил на лице крошечные капли благоуханной жидкости. Он
отогнал туман нетерпеливым движением руки и посмотрел на девушку.
- Ну? - сказал он.
Девушка улыбнулась и склонилась к высокой узкой двурогой лире,
украшенной цветными лентами. У девушки были нежные голубые глаза,
затененные такими густыми и длинными ресницами, что казались черными.
- У меня выступление через минуту, - сказала она. - Я отвечу вам
позже.
- Ответите сейчас, - заявил Сэм, не грубо, как он обычно говорил с
женщинами, но кратко.
Дорогая квартира в респектабельной верхней части башни пустовала, и
Сэм считал, что девушка может стать там очередной жилицей. И, возможно,
постоянной. Что-то беспокойно шевелилось в нем, когда он думал о Розате.
Ему не нравилось, что женщина может так глубоко затронуть его.
Розата улыбнулась ему. У нее был маленький мягкий рот и облако темных
волос, коротко подстриженных и окружавших ее голову темной дымкой. И когда
на ее лице мелькала неожиданная улыбка, обнаруживавшая неожиданный
интеллект, а пела она голосом, подобным розовому бархату ее платья. Ее
голос приятной дрожью щекотал нервы.
Сэм побаивался ее. Но, будучи Сэмом Ридом, устремился именно в эту
западню. Он привык встречать опасность лицом к лицу, и если невозможно
изгнать из мыслей это бархатное создание, лучше попытаться пресытиться ею.
Он собирался пресытиться ею как можно скорее.
Розата задумчиво тронула одну струну лиры. Она сказала:
- Я слышала сегодня утором кое-что интересное. Джим Шеффилд больше
вас не любит. Это правда, Сэм?
Сэм бесстрастно сказал:
- Я задал вам вопрос.
- Я тоже.
- Хорошо. Это правда. Я оставлю вам в завещании годовой доход, если
Джим доберется до меня первым. Это вас беспокоило?
Она вспыхнула и так дернула струну, что та исчезла в яростной
вибрации.
- Я отшлепаю вас, Сэм Рид. Вы знаете, я и сама могу зарабатывать.
Он вздохнул. Могла, и это делало особенно трудным спор с ней. Розата
была популярной певицей. Если она придет к нему, то не из-за денег. И это
тоже делало ее опасной для его душевного спокойствия.
Медленная музыка, соответствовавшая медленным поворотам комнаты.
прекратилась. Мелодичный удар прозвенел в воздухе, все цветные облачка
зашевелились. Розата встала, прижав к бедру узкую высокую лиру.
- Это меня, - сказала она. - Я подумаю, Сэм. Дайте мне несколько
дней. Вам может быть очень плохо со мной.
- Я знаю, что мне будет плохо с вами. Идите пойте свою песню.
Увидимся после карнавала, но не из-за ответа. Я знаю ответ. Вы придете.
Она рассмеялась и отошла от него, на ходу трогая струны и напевая.
Сэм видел, как вслед оборачивались восхищенные лица.
Прежде чем ее песня кончилась, он встал и вышел из вращающейся
комнаты, слыша за собой бархатный голос, певший жалобу сказочной
Женевьевы. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные
бемоли, которые придавали старой, старой песне ее минорную плаксивость.
- О Женевьева, милая Женевьева, дни приходят, дни уходят... - плакала
Розата, глядя на уходящего Сэма. Кончив петь, она быстро прошла в свою
туалетную комнату и набрала на коммутаторе код Шеффилда.
- Слушай, Джим, - быстро заговорила она, когда его смуглое хмурое
лицо появилось на экране. - Я только что разговаривала с Сэмом, и...
Если бы Сэм слышал это, он, вероятно, тут же убил бы ее. Но он,
разумеется, не слышал. В момент этого разговора он столкнулся со
случайностью, которая стала поворотным пунктом его жизни.
Этой случайностью была другая женщина в голубом. Прогуливаясь по
движущемуся пути, и набросила угол своего тонкого, как паутинка, платья,
на голову, как вуаль. Глаз Сэма уловил движение и цвет, и он остановился
так внезапно, что с обеих сторон люди столкнулись с ним, и один повернулся
к нему с ворчанием, готовый затеять ссору. Но тут он увидел гранитное
лицо, с длинными челюстями, с напряженными складками, шедшими от носа ко
рту, и без явной причины отвернулся, отказавшись от своей мысли.
Поскольку образ Розаты был по-прежнему ярок в его сознании, Сэм
посмотрел на женщину с меньшим энтузиазмом, чем сделал бы это несколькими
днями ранее. Но глубоко в его сознании ожило воспоминание, и он стоял
неподвижно, глядя на женщину. Ветерок от движения Пути шевелил вуаль
вокруг ее лица, так, что в ее глазах двигались тени, голубые тени от
голубой вуали в густо затененных голубых глазах. Она была прекрасна.
Сэм отбросил назад облако розового кораллового дыма, поколебался -
что совсем не было естественным для него, - затем решительным жестом
подтянул свой позолоченный пояс и пошел вперед большими шагами, по своей
привычке ступая мягко и неслышно. Он не знал, почему лицо женщины, ее
бархатное голубое платье обеспокоили его. Он забыл тот давно прошедший
карнавал, на котором впервые увидел ее.
Во время карнавала не существует социальных барьеров - теоретически.
Сэм в любом случае мог заговорить. Он подошел к ней по движущейся ленте и,
не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. На одном уровне она оказалась выше, чем
он. Очень стройная, очень элегантная, с налетом грациозной усталости,
которая культивировалась в башнях. Сэм не знал, соблюдала ли она моду или
эта усталость и грациозность были естественны для нее.
Голубое платье плотно натянуто на футляр из гибкого золота, который
просвечивал сквозь прозрачную голубизну. Волосы ее - экстравагантный
каскад черно - синих локонов - окружали узкое лицо и собирались широким
золотым кольцом в корону на голове, спадая оттуда волной до самой талии.
Уши ее пронзены с обдуманным варварством, и в каждой мочке висит
золотой колокольчик. Это проявление общей моды на варварство. Следующий
сезон мог увидеть золотое кольцо в носу, и эта женщина будет носить его с
той же пренебрежительной элегантностью, с которой она теперь повернулась к
Сэму Риду.
Он не обратил на это внимания. Сказал спокойным голосом, каким
произносят приказы: "Можете пойти со мной" и протянул согнутую руку в знак
приглашения.
Она слегка отвела назад голову и посмотрела на него. Возможно, она
улыбалась. Определить это было трудно, так как у нее был деликатно
изогнутый рот, какой изображали на многих имперских портретах. Если она и
улыбалась, то надменной улыбкой. Тяжелый водопад локонов, казалось, еще
больше оттягивал ее голову назад.
Несколько мгновений она стояла так, глядя на него, и колокольчики в
ее ушах не звякнули.
В Сэме, на первый взгляд обычном приземистом плебее, как и все прочие
представители низших классов, второй взгляд открывал для внимательного
взгляда много кричащих противоречий. Он прожил уже около 40 лет со своим
всепоглощающим гневом. Следы ярости были на его лице, и даже отдыхая он
выглядел как человек, напряженно борющийся с чем-то. И это напряжение
придавало особую выразительность чертам его лица, сглаживая их тяжесть.
Другое любопытное обстоятельство - он совершенно был лишен волос.
Плешивость - довольно обычное явление, но человек, настолько лишенный
волос, вообще не выглядел лысым. Его голый череп казался классическим по
своему совершенству, и волосы выглядели бы анахронизмом на совершенной
изогнутости его головы. Большой вред был нанесен ребенку 40 лет назад, но
из-за плаща счастья причинили его торопливо и небрежно, так что прекрасной
формы уши, плотно прижатые к благородному черепу, отличные линии челюсти и
шеи, оставались линиями Харкеров, несмотря на все изменения.
Толстая шея, исчезавшая в кричащем алом костюме, была не
харкеровской. Ни один Харкер не оделся бы с ног до головы в алый бархат,
даже на карнавал, не надел бы позолоченный пояс с позолоченными ножнами. И
все же, если бы Харкер надел когда-либо этот костюм, он выглядел бы именно
так.
С толстым телом, с бочкообразной грудью, несколько раскачивающийся во
время ходьбы, - тем не менее была в Сэме Риде кровь Харкеров, все время
прорывавшаяся наружу. Никто не мог сказать, как и почему, но Сэм Рид носил
одежду и двигался с уверенностью и элегантностью, несмотря на
приземистость, которая так презиралась в низших классах.
Бархатный рукав сполз с его протянутой руки. Он стоял неподвижно,
согнув руку, глядя на женщину сузившимися стальными глазами на румяном
лице.
Спустя мгновение, повинуясь импульсу, который она не смогла бы
назвать, женщина улыбнулась снисходительной улыбкой. Движением плеча она
отбросила рукав и вытянула стройную руку с толстыми золотыми кольцами,
насаженными у основания на каждый палец. Очень нежно она положила ладонь
на руку Сэма Рида и сделала шаг к нему. На его толстой руке, поросшей
рыжими волосами, где переплетались тугие мускулы, ее рука казалась
восковой и нереальной. Она почувствовала, как при ее прикосновении
напряглись его мышцы, и улыбка ее стала еще снисходительнее.
Сэм сказал:
- Когда я в последний раз видел вас на карнавале, ваши волосы не были
черными.
Она искоса взглянула на него, не потрудившись заговорить. Сэм, не
улыбаясь, смотрел на нее, рассматривая черту за чертой, как будто это был
портрет, а не живая женщина, оказавшаяся здесь лишь по капризу случая.
- Они были желтыми, - наконец решительно сказал он. Теперь
воспоминание прояснилось, вырванное из прошлого в мельчайших деталях, и
поэтому он понял, как сильно был поражен в детстве. - Это было... тридцать
лет назад. В тот день вы были тоже в голубом. Я хорошо это помню.
Женщина без всякого интереса сказала, повернув голову так, будто
разговаривала с кем-то другим:
- Вероятно, это была дочь моей дочери.
Это потрясло Сэма. Конечно, он хорошо знал о долгоживущей
аристократии. Но ни с кем из них раньше не разговаривал непосредственно.
Для человека, который считает свою жизнь и жизнь всех своих друзей
десятилетиями, встреча с тем, кто считает жизнь столетиями, производит
ошеломляющее впечатление.
Он рассмеялся - редким, коротким смешком. Женщина повернула голову и
взглянула на него со слабым интересом: она никогда раньше не слышала у
представителей низшего класса такого смеха - смеха самоуверенного,
равнодушного человека, довольного собой и не заботящегося о своих манерах.
Многие до Кедры Уолтон находили Сэма очаровательным, но мало кто понимал,
почему. Кедра Уолтон поняла. Это было то самое качество, в поисках
которого она и ее современники навешивали варварские украшения, протыкали
уши и распевали воющие кровожадные баллады, которые для них были лишь
словами, - пока. Это была жизнеспособность, жизнестойкость, мужество,
утраченные людьми в этом мире.
Она презрительно взглянула на него, слегка повернула голову, так что
каскад черных локонов скользнул по плечам, и холодно спросила:
- Ваше имя?
Его рыжие брови сошлись над носом.
- Незачем вам знать, - ответил он с намеренной грубостью.
На мгновение она застыла. Потом как будто горячая волна прокатилась
по ее телу, по мышцам, нервам, расслабляя тело, разгоняя холодок
отчужденности. Она глубоко вздохнула, ее украшенные кольцами пальцы
скользнули по рыжим волосам на его руке.
Не глядя на него, она сказала:
- Можете рассказать мне о себе - пока не наскучите.
- Вам легко наскучить?
- Очень.
Он оглядел ее сверху вниз. То, что он видел, ему нравилось, и он
подумал, что понимает ее. За 40 лет жизни Сэм Рид накопил немалые знания о
жизни башен - не только об обычной жизни, которая видна всем, но и о тех
скрытых, темных методах, которые использует раса, чтобы подхлестнуть
гаснущий интерес к жизни. Он решил, что сможет удержать ее интерес.
- Идемте, - сказал он.
Это был первый день карнавала. На третий и последний день она впервые
намекнула Сэму, что эта случайная связь может не прерваться с концом
карнавала. Он был удивлен, но не обрадован. Во-первых, существовала
Розата. А во-вторых... Сэм Рид был заключен в тюрьму, из которой никогда
не сможет вырваться, но он не согласен на кандалы в своей тюремной камере.
Повиснув в невесомости пустой тьмы, они следили за трехмерным
изображением. Это удовольствие было чрезвычайно дорого. Оно требовало
искусных операторов и по крайней мере один управляемый роботом самолет,
снабженный специальными длиннофокусными объективами и телевизором. Где-то
далеко над континентом Венеры висел самолет, сфокусировав внимание на
происходящей внизу сцене.
Зверь боролся с растением.
Он был огромен, этот зверь, и великолепно вооружен для борьбы. Но его
огромное влажное тело было покрыто кровью, струившейся из ран, нанесенных
ветвями с саблеобразными шипами. Ветви хлестали с рассчитанной точностью,
разбрызгивая капли яда, который блестел во влажном сыром воздухе. Звучала
музыка, импровизируемая таким образом, чтобы соответствовать ритму
схватки.
Кедра коснулась клавиши. Музыка стихла. Самолет парил где-то далеко
над битвой, импровизатор неслышно перебирал кнопки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27