ответила она уклончиво и пошла прочь от меня.
– А где Hестор?
Она закатила глаза, как если бы хотела показать свое безразличие.
– Они вместе в горах, – сказала она тем же тоном. Я испытал искреннее облегчение и сказал ей без тени сомнения, что я знаю, что с ними все в порядке.
Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения охватила меня и я обнял ее. Она ответила мне горячим объятием; это так поразило меня, что я онемел. Ее тело было твердым. Я чувствовал в нем необычайную силу. Мое сердце начало колотиться. Я постарался осторожно отодвинуть ее и спросил, видится ли Hестор еще с доном Хенаро и доном Хуаном. Во время нашей прощальной встречи дон Хуан выражал сомнение в том, что Hестор готов был закончить свое ученичество.
– Хенаро ушел навсегда, – сказала она, позволяя мне высвободиться. Она нервно теребила край своей блузы.
– Как насчет дона Хуана?
– Нагваль ушел тоже, – сказала она, поджав губы.
– Давно они ушли?
– Ты хочешь сказать, что ты не знаешь?
Я рассказал ей, как они распрощались со мной два года тому назад, и что все, что я знал, это то, что они ушли в то время. Я не отваживался спекулировать на тему, куда они ушли, они никогда не говорили мне о своем местонахождении в прошлом, и я смирился с тем, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то все, что им надо было сделать – это отказаться от встреч со мной.
– Их нет поблизости, это точно, – сказала она, нахмурившись. – и они не собираются возвращаться обратно, это тоже точно. – ее голос был предельно бесстрастным. Она начала раздражать меня. Я захотел удалиться.
– Но зато ты здесь, – сказала она, переменив нахмуренное выражение на улыбку. – ты должен подождать Паблито и Hестора. Они жаждут увидеть тебя.
Она схватила мою руку и потянула прочь от машины. По сравнению с тем, что было в прошлом, ее смелость была удивительной.
– Но сначала разреши мне показать тебе моего друга, – сказала она и силой повлекла меня в сторону дома.
Там была огорожена площадка, нечто вроде маленького домика. В ней находился огромный кобель. Первое, что бросилось мне в глаза, была его отличная, блестящая, желтовато-коричневая шерсть. Он не был похож на обычную собаку. Цепи на нем не было, а изгородь была недостаточно высока, чтобы удержать его там. Пес остался безразличным, когда мы подошли к нему ближе, даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку сзади. В ней, свернувшись, лежал койот.
– Это мой друг, – сказала она. – пес – нет. Он принадлежит моим девочкам.
Пес посмотрел на меня и зевнул. Он мне понравился. У меня было нелепое ощущение сродства с ним.
– Пошли теперь в дом, – сказала она, подталкивая меня рукой.
Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно удалиться отсюда, и тем не менее другая часть меня ни за что не хотела уходить.
– Ты не боишься меня, не так ли? – спросила она обвиняющим тоном.
– Да, безусловно! – воскликнул я.
Она хихикнула и самым располагающим тоном заявила, что она грубая примитивная женщина, которая очень неуклюже владеет речью, и что она едва ли знает, как обращаться с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как он беспокоится обо мне.
– Он сказал нам, что ты несерьезный и ходишь везде, причиняя много неприятностей невинным людям.
До сих пор ее утверждения были понятны мне, но я не мог представить дона Хуана, говорящего такие вещи обо мне.
Мы вошли внутрь дома. Я захотел сесть на скамейку, где Паблито и я обычно вместе сидели. Она остановила меня.
– Это не место для тебя и меня, – сказала она, – пойдем в мою комнату.
– Я лучше буду сидеть здесь, – сказал я твердо. – я знаю это место и чувствую себя удобно на нем.
Она чмокнула губами с неодобрением. Она вела себя как разочарованный ребенок. Она сжала свою верхнюю губу так, что она стала напоминать плоский клюв утки.
– Происходит какая-то ужасная ерунда, – сказал я. – я думаю, что мне лучше уехать, если ты не расскажешь мне, что происходит.
Она стала очень возбужденной и стала доказывать мне, что ее беда в том, что она не знает как разговаривать со мной. Я поставил ее перед лицом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне что случилось. Я должен знать, как произошло это изменение.
– Если я расскажу тебе, ты останешься? – спросила она детским голосом.
– Должен буду остаться.
– В таком случае я расскажу тебе все, но это должно быть в моей комнате.
Я был в панике. Я сделал крайнее усилие, чтобы успокоить себя, и мы направились в ее комнату. Она жила в задней комнате, где Паблито построил спальню для нее. Я однажды был в этой комнате, когда она строилась, а также после того, как она была закончена, перед ее вселением туда. Комната выглядела такой же пустой, какой я видел ее раньше, не считая кровати в самом центре ее и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтовато-белый цвет. Деревянный потолок также подвергся действию времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день мыли губкой. Комната была больше всего похожа на монашескую келью, очень скромную и аскетичную. Там не было никаких украшений. Она имела толстые подвижные панели, закрепленные железной щеколдой. Там не было ни кресел, ни вообще чего-нибудь, чтобы сидеть.
Донья Соледад забрала у меня блокнот, засунула его к себе за пазуху и затем села на кровать, которая была сделана из двух толстых матрацев без каких-либо пружин. Она показала, что я должен сесть рядом с ней.
– Ты и я – одно и то же, – сказала она, когда вручила мне мою записную книжку.
– Прости, я не понял.
– Ты и я – одно и то же, – повторила она, не глядя на меня.
Я не мог постигнуть, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, как будто ожидая моей реакции.
– Но что же это означает, донья Соледад? – спросил я.
Мой вопрос, казалось, озадачил ее. Очевидно, она ожидала от меня, что я знаю, что она подразумевала. Сначала она засмеялась, но затем, когда я стал настаивать, что не понимаю, рассердилась. Она выпрямилась и обвинила меня, что я неискренен с нею. Ее глаза пылали гневом, рот скривился в очень уродливую гримасу ярости, что сделало ее очень старой.
Я искренне находился в недоумении и ощущал, что во всем, что я сказал ей, не было лжи. Она, казалось, тоже находилась в таком же затруднительном положении. Ее рот двигался, чтобы сказать что-то, но ее губы лишь подрагивали. Наконец она пробормотала, что я действовал не наилучшим образом в такой серьезный момент. Она повернулась ко мне спиной.
– Посмотри на меня, донья Соледад! – сказал я с силой. – Я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь что-то такое, чего я совершенно не знаю.
– Ты слишком много разговариваешь, – резко ответила она. – Нагваль говорил мне, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.
Она вскочила на ноги и встала на полу, как избалованный ребенок. Я стал сознавать в этот момент, что комната имела другой пол. Я помнил, что он был земляным, сделанным из темной земли. Новый пол был рыжевато-розовый. Я тут же прекратил стычку с ней и обошел вокруг комнаты. Я не мог представить, как же я не обратил внимания на пол, когда зашел сюда. Он был великолепен. Сначала я подумал, что это была красная глина, уложенная наподобие цемента, пока она еще мягкая и влажная, но потом я заметил, что на нем не было трещин. Глина должна была бы высохнуть, скрутиться, растрескаться и распасться на куски. Я наклонился и острожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожжена. Мне стало понятно, что пол сделан из очень больших плоских плиток глины, уложенных на подстилку из мягкой глины, служившей матрицей. Плитки образовывали самый запутанный и завораживающий узор, но совершенно незаметный, если не обратить специального внимания на него. Искусство, с которым были размещены плитки, указывало мне на очень хорошо продуманный план. Я хотел знать, как такие большие плитки были обожжены и не покоробились. Я повернулся, чтобы спросить донью Соледад, но быстро спохватился. Она, скорее всего, не знала ответа на вопрос, который я хотел задать. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатая, почти как песчаник. Она образовывала совершенно устойчивую против скольжения поверхность.
– Этот пол выложил Паблито? – спросил я.
Она не ответила.
– Великолепная работа, – сказал я. – вы должны очень гордиться им.
Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого не могло найтись воображения и способности задумать это. Я сообразил, что он, должно быть, сделал это в то время, когда меня здесь не было. Но тут же мне в голову пришла другая мысль, что я никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как она была построена шесть или семь лет назад.
– Паблито! Паблито! Вот еще! – воскликнула она сердитым раздраженным тоном. – по-твоему, он единственный, кто способен делать вещи?
Мы обменялись пристальным взглядом, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что на это ее подбил дон Хуан. Мы спокойно стояли, глядя друг на друга некоторое время. Я чувствовал, что было бы излишне спрашивать у нее, прав ли я.
– Я сделала его сама, – наконец сказала она сухим тоном. – Нагваль рассказал мне, как.
Ее утверждения повергли меня в эйфорию. Я заключил ее в объятия и приподнял. Я кружил ее вокруг себя. Все, до чего я мог додуматься, так это забросать ее вопросами. Я хотел знать, как она отделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Однако она не разделяла моего возбуждения. Она оставалась спокойной и безучастной, поглядывая на меня искоса время от времени.
Я прошелся по полу снова. Кровать была расположена в самом эпицентре некоторых сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые, казалось, выходили из-под кровати.
– У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я впечатлен, – сказал я.
– Слова! Кому нужны слова? Резко сказала она.
У меня вспыхнуло подозрение. Мой разум продал меня. Был только один-единственный способ объяснения ее замечательной метаморфозы: дон Хуан должен был сделать ее своей ученицей. Как иначе старая женщина, подобная донье Соледад, могла обратиться в такое таинственное сильное существо? Это должно было быть мне ясно с того самого момента, когда я бросил взгляд на нее, но моя совокупность ожидания относительно нее не включала такую возможность.
Я сделал заключение, что все, что сделал дон Хуан с ней, должно было иметь место в течение двух лет, в которые я не видел ее, хотя два года, казалось, едва ли были достаточны для такого замечательного изменения.
– Мне кажется, я теперь знаю, что произошло с тобой, – сказал я небрежным и бодрым тоном. – кое-что прояснилось у меня в уме прямо сейчас.
– О, вот как? – сказала она совершенно незаинтересованно.
– Нагваль научил тебя, и ты стала магом, не правда ли?
Она свирепо посмотрела на меня. Я ощутил, что я сказал наихудшую возможную вещь. На ее лице было выражение настоящего презрения. Она не собиралась мне ничего говорить.
– Какой же ты ублюдок! – внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.
Я подумал, что ее гнев был неоправданным. Я сидел на одном конце кровати, а она нервно постукивала по полу пяткой. Затем она села на другой конец, не глядя на меня.
– Чего ты на самом деле хочешь, чтобы я сделал? – спросил я твердым угрожающим тоном.
– Я уже сказала тебе! – ответила она криком. – ты и я – одно и тоже.
Я попросил ее объясниться, что она имеет в виду, так как не мог и на мгновение допустить, что я что-нибудь знаю. Эти утверждения рассердили ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила свою юбку на пол.
– Вот то, что я имею в виду! – завопила она, проводя рукой по области лона.
Мой рот непроизвольно открылся. До меня начало доходить, что я уставился на нее, как идиот.
– Ты и я являемся одним здесь! – сказала она.
Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать моего друга Паблито, стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, показывая свои гениталии. Я уставился на нее, неспособный сформулировать никакой мысли. Единственное, что я знал, это то, что ее тело не было телом старой женщины. У нее были прекрасные мускулистые бедра, темные и лишенные волос. Костная структура ее боков была широкой, но на них не было жировых отложений.
Она, должно быть заметила мой изучающий взгляд и бросилась на постель.
– Ты не знаешь, что делать, – сказала она, указывая на свое лоно. – мы являемся одним здесь.
Она обнажила свои крепкие груди.
– Донья Соледад, я тебя умоляю! – воскликнул я. – что с тобой происходит? Ты же мать Паблито!
– Нет! – отрезала она. – я ему не мать.
Она села и посмотрела на меня горящими глазами.
– Я, как и ты, часть Нагваля, – сказала она. – нам предназначено соединиться.
Она раздвинула свои ноги и я отскочил.
– Подожди немного, донья Соледад, – сказал я. – давай поговорим.
У меня был приступ дикого страха и возникла внезапно сводящая с ума мысль. Почему не может быть так, спросил я себя, что дон Хуан спрятался где-нибудь поблизости, смеясь до упаду?
– Дон Хуан! – заорал я.
Мой вопль был таким громким и глубоким, что донья Соледад соскочила с постели и поспешно натянула на себя юбку. Я видел, как она надевала ее, когда я закричал снова.
– Дон Хуан!
Я побежал через дом, выкрикивая имя дона Хуана до тех пор, пока у меня не заболело горло. Донья Соледад тем временем тоже выбежала из дому и стала около моей машины, смущенно глядя на меня.
Я шагнул к ней и спросил ее, не дон ли Хуан сказал ей сделать это.
1 2 3 4 5 6 7