На голове Тамары выступил пот, и его капли безжалостно сползали ей на спину. – Мне кажется, я сейчас упаду в обморок, – с трудом выговорила она. – А сколько сейчас градусов?
– По радио обещали, что температура поднимется до двадцати девяти, – ответила Перл.
– А по-моему, сейчас все пятьдесят, – простонала Тамара. – В этих зимних костюмах чувствуешь себя, как будто ты в сауне! Настоящая баронесса Мария Ветсера хотя бы не страдала от калифорнийской жары.
– Настоящая баронесса Ветсера зимой дрожала от холода в своих дворцах и охотничьих домиках и погибла от руки своего любовника крон-принца, а это, если вам интересно мое мнение, пострашнее нашей жары, – парировала Перл.
Тамара вспыхнула.
– Ты умеешь подбодрить человека, правда? – раздраженно проговорила она, опускаясь в свое персональное кресло, единственное во всем Голливуде, обтянутое белым шелком. Но из-за неуклюжего турнюра, которого требовал ее костюм, ей пришлось примоститься на самом его краешке.
– Просто я – оптимистка, – проворчала Перл, чиркая спичкой о деревянный подлокотник Тамариного кресла и зажигая сигарету.
– Уволь меня от своего оптимизма. И, пожалуйста, перестань использовать мое кресло в качестве спичечной коробки! – рявкнула Тамара.
– Уууух, – подняв брови, заметила Перл, – что-то мы сегодня обидчивы.
Закрыв глаза, Тамара дала вееру немного остудить ее лицо. С мегафоном в руке к ней подбежал Луис.
– Сцена вышла великолепно! – восторженно воскликнул он и, наклонившись, звонко поцеловал ее в щеку. – Принцесса, если и дальше так пойдет, то на этот раз ты точно получишь «Оскара».
Приоткрыв один глаз, Тамара свирепо оглядела его.
– За что? – отрезала она, вытянув в стороны руки, чтобы две ассистентки могли расстегнуть застежки из восемнадцати жемчужных пуговиц на ее белых лайковых перчатках. – За то, что парюсь в этом костюме? За эти тяжеленные шляпы? За то, что благодаря этому ужасному турнюру из стальной проволоки у меня самая деформированная и неестественная фигура, которую только можно себе представить? Я выгляжу так, будто ношу на спине ребенка!
– Ты выглядишь великолепно и отлично это знаешь.
– Я похожа на верблюда!
Луис удивленно посмотрел на нее.
– Эй, – мягко сказал он, – расслабься, ладно? Я знаю, что твой костюм не самый удобный на свете.
– Мне не до шуток.
– Почему бы тебе не пойти и не переодеться во что-нибудь более удобное? А потом отправляйся вместе с Перл в буфет. Я буду ждать тебя там.
Тамара покачала головой.
– Идите без меня. Мне хочется только одного: пойти в свою гримерную, раздеться и полежать совершенно голой. Только так я смогу прийти в себя от этой ужасной жары.
– Я пришлю тебе тарелку с холодным салатом, – предложила Перл.
– Спасибо, не надо, – твердо сказала Тамара. Ассистентки по костюмам наконец стянули с нее перчатки, и она нетерпеливым жестом отослала их прочь. – Сейчас я бы променяла всю еду в мире на несколько галлонов содовой и ванну со льдом.
Она выхватила мокрое полотенце из рук проходившего мимо рабочего и приложила ко лбу.
– Так-то лучше, – с облегчением простонала она. – Этот грим не дает дышать моей коже. Ну все, я пошла. – Отбросив полотенце, Тамара поднялась на ноги и принялась бороться с пуговицами на высоком, до подбородка, воротнике своего длинного двухслойного платья с отворотами в черную и темно-фиолетовую полоску – Увидимся позже, – бросила она через плечо.
Борьба с пуговицами продолжалась и на ослепительном солнцепеке, куда она вышла, чтобы пройти в свою гримерную, находившуюся через дорогу от павильона. Был полдень, и жара усилилась. Предвкушая наслаждение от работающих в ее комнате четырех вентиляторов, Тамара побежала так быстро, что, взобравшись на третью ступеньку, чуть не лишилась чувств. Шатающейся походкой войдя в первую из своих двух комнат, она неожиданно столкнулась нос к носу с Ингой.
Инге пришлось схватить ее за руку, чтобы она не упала. Уставившись на нее, Тамара вдруг побелела и отпрянула назад.
– Инга! – Голос не слушался ее. – Что-то случилось?
– Нет, – тихо успокоила ее Инга.
– Скажи мне правду! – настаивала Тамара.
– Тебе не о чем беспокоиться, – уверила ее Инга. Тембр ее голоса вдруг изменился. – Дома все в полном порядке.
– Тогда что случилось? – спросила Тамара. – Ты бы не пришла просто так, не предупредив меня. Ты меня ужасно напугала.
– Я знаю. Прости. – Инга не сводила с Тамары своих темных глаз. – Можешь уделить мне несколько минут?
– У меня перерыв. И целый час свободного времени. Ты голодна? Хочешь, я попрошу нам что-нибудь принести?
– Если для меня, то, спасибо, не надо. – Подоткнув свое бесформенное серое платье, Инга чопорно присела на краешек белой кушетки.
Тамара не могла отделаться от какого-то непонятного беспокойства.
– Почему ты так смотришь на меня? – спросила она.
– Извини. – Инга опустила глаза, похлопывая рукой по диванной подушке. – Присядь, я объясню тебе, почему я пришла. – Подождав, пока Тамара сядет, Инга глубоко вздохнула, как бы собираясь с силами. – С тех пор как мы оказались в Германии, я старалась вырастить тебя как можно лучше. Как моего собственного ребенка, мою кровь и плоть. Именно так я думаю о тебе. Поскольку, кроме тебя, у меня никого нет, – начала она, осторожно подбирая слова.
– Я это знаю. – Тамара с любовью улыбнулась ей. – Мы гораздо в большем смысле семья, чем большинство людей, связанных кровным родством.
Инга кивнула.
– И думаю, ты знаешь, что я никогда не старалась занять место твоей матери. Я всегда старалась сохранить… память о ней в твоей душе, правда?
Тамара от удивления открыла рот.
– Что ты пытаешься мне сказать? – воскликнула она. – Инга, ты меня пугаешь!
На лице Инги появилось огорченное выражение.
– Пожалуйста, Тамара, не мешай мне. Для меня это… очень трудно.
– Прости меня, – мягко сказала Тамара.
– Многие годы я рассказывала тебе о твоей матери и твоем детстве то, что считала… – Инга нахмурилась, подыскивая нужное слово. – …нужным. Конечно, мне не все удалось. Я не сумела воспитать тебя в вере твоих отцов, потому что не знаю еврейских традиций. И потом, меня всегда смущало то, что ты была крещена в русской православной церкви. Все это очень запутано. Но даже твоя мать, да упокой Господь ее душу, не была… как бы это сказать, очень праведной в том, что имело отношение к религии. А что касается твоего отца… я не много рассказывала тебе о нем. – Инга закрыла глаза и поднесла руку ко лбу, как если бы у нее вдруг страшно разболелась голова. – Теперь я понимаю, что давно должна была рассказать тебе все. Мне только хотелось избавить тебя от лишних страданий. – Она шмыгнула носом и высморкалась. – Мне не хотелось причинять тебе боль. Ты должна мне поверить.
– Конечно, я тебе верю. – Нежно улыбнулась Тамара.
– Поскольку ты, вероятно, и так все узнаешь, лучше если это сделаю я. Ты имеешь право все знать.
Тамара со страхом ждала, что последует дальше.
– Продолжай…
– Тамара… – Инга выпрямилась и сложила на коленях руки. – Это касается твоего отца.
– Моего отца? Но… я же его почти не знала! Насколько мне известно, он умер.
– Нет, – с трудом шепотом выговорила Инга. – Он жив.
– Жив! – С загоревшимися глазами Тамара нетерпеливо схватила Ингу за руку. – Где? Откуда ты знаешь?
Инга без слов развернула газету, которую сжимала в руках и, положив на колени, расправила ее. Это был утренний выпуск лос-анджелесской «Геральд экспресс».
Схватив газету, Тамара во все глаза уставилась на нее. Газета шуршала в ее трясущихся руках. Нахмурив брови, она прочла вслух заголовок, набранный жирным шрифтом:
«ПРИБЫВШАЯ В США ДЕЛЕГАЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ПАЛЕСТИНЦЕВ ПОСЕТИТ ГОРОД».
Интересно, чего ради Инга примчалась в студию, как будто всему свету грозит опасность. Инга же знала, что, несмотря на то что Тамара считала себя еврейкой, обрядовая сторона религии ее не интересовала.
Но тут ее взгляд упал на набранные ниже более мелким шрифтом строчки, и она вздрогнула, как от невидимого удара. Там черным по белому было напечатано имя, которое она не могла не узнать: «ИЗГНАТЬ АНГЛИЧАН И ОБРАЗОВАТЬ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО, ТРЕБУЕТ БОРАЛЕВИ».
Боралеви. Она была настолько ошеломлена, что не могла шелохнуться.
Боралеви.
Она в каком-то трансе смотрела на это имя. Неужели это возможно?
Статья сопровождалась небольшой фотографией мужчины. Тамара вскочила на ноги и, бросившись через всю комнату к своему гримерному зеркалу, включила яркие лампочки, горящие по его периметру.
«Шмария Боралеви, – гласила подпись под фотографией. – Его цель – создание нового государства на Ближнем Востоке».
Тамара поднесла к глазам немного размытую фотографию и молча уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Шмария Боралеви был очень красивым мужчиной. Он был снят анфас, и на его гордом лице, в котором бесспорно было что-то героическое, выделялись аристократически благородный нос и большие глаза, горящие напряженным, почти божественным огнем. Это впечатление еще более усиливалось надменно сжатыми чувственными губами, оттенком его густых светлых или седых волос и твердым как гранит раздвоенным подбородком, почти полностью скрытым пышной светлой бородой. Тамара долго смотрела на фотографию, тщетно пытаясь узнать что-нибудь – что угодно, – что соответствовало бы ее туманным, давно забытым воспоминаниям о Шмарии Боралеви, которого она когда-то знала. Затем глаза ее жадно побежали по строчкам
Джон Фогель
СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ГЕРАЛЬД ЭКСПРЕСС»
Находясь в поездке по стране, еврейская делегация в составе шести человек во главе со Шмарией Боралеви, выдающимся палестинским деятелем, ведущим борьбу за отказ Великобритании от мандата по контролю над восточным Средиземноморьем и создание там государства для еврейского народа, сделает остановку в нашем городе.
Боралеви, выходец из России, который получил страшные телесные повреждения от рук Охранного отделения, внушающей ужас тайной полиции покойного царя, и в 1918 году эмигрировал в Священную Землю, заявил в своей речи в Нью-Йорке, что во время пребывания делегации в Вашингтоне, округ Колумбия, он сделает попытку вручить подробный доклад президенту Рузвельту лично. На сегодняшний день сведений из Белого дома о предоставлении ему аудиенции у президента не поступало.
«Палестина – это Священная Земля христиан всего мира, – заявил Боралеви в своей страстной речи в переполненной синагоге манхэттенского Вест-Сайда, – но все забывают, что Моисей привел туда именно израильтян, чтобы они стали свободными и избавились от притеснений фараона. А сейчас с помощью армии, полиции и иммиграционной политики Британия удерживает законных наследников Моисея вдали от Земли Обетованной».
Он осудил Британский мандат, назвав его «игом рабства и тирании, давно утратившим свою необходимость и полезность». Он также утверждает, что является «в некотором роде беженцем» на своей второй родине.
«На меня объявлен розыск, поэтому мне приходится все время переезжать с места на место, – сказал Боралеви. – Многие годы власти пытаются арестовать меня». По сообщению британских властей, Боралеви и шайка его последователей разыскиваются за незаконный ввоз в Палестину сотен нелегалов «по морю и по суше». По более поздним сообщениям, он обвиняется в организации нескольких авиарейсов из Греции и Кипра с посадкой в пустынных районах Палестины.
Проблемы вокруг Палестины в целом и британского мандата в частности не новы. К концу Великой Войны д-р Хайм Вайцманн добился от Великобритании известной Балфурской декларации от 2 ноября 1917 г. о поддержке Великобританией создания так называемого «национального очага» в Палестине для всего мирового еврейства.
Однако, когда началась алийя – или иммиграция – еврейских переселенцев в Палестину, британские власти обнаружили, что волна иммигрантов превзошла все ожидания – так же, как и масштабы растущих волнений среди арабов. Столкновения между переселенцами и коренным арабским населением переросли в кровавые побоища с жертвами с обеих сторон.
Уступая растущему давлению со стороны арабов, Британия исключила Трансиорданию из условий Мандата, прекратив одним этим действием как еврейскую иммиграцию, так и освоение земель. Пытаясь занять нейтральную позицию между арабами и евреями, Британия сочла необходимым приостановить поток еврейских иммигрантов. Были приняты соответствующие законы, за которыми последовало повышение налогов и введение строгих правил, касающихся земледелия.
«Правительство Великобритании начинает с того, что желает помочь нам создать родину, – громогласно заявил Боралеви, – а затем пытается повернуть дело так, чтобы наши соплеменники не могли попасть туда, а если это и происходит, они не могут обеспечить себе там достойную жизнь. Если эта преступная неразбериха будет продолжаться, Великобритания в ближайшие же годы дорого заплатит за это».
Выступая недавно в Лондоне перед группой антисионистов, самый ярый противник Балфурской Декларации, сэр Колин Бентли Плиммер, заявил: «Они (сионисты) стремятся развязать войну и отнять Палестину у ее законных жителей арабов».
Далее Плиммер объявил Боралеви «рядовым преступником и провокатором…» «Опасно изображать его героем, – сказал сэр Плиммер. – У нас есть неопровержимые доказательства того, что г-н Боралеви и небольшая группа его подручных собираются организовать нападение и на арабов, и на подданных Великобритании». Плиммер также сказал, что глубоко сожалеет о той «ложной симпатии», которую г-н Боралеви вызывает у евреев. «Он использует сбор средств в помощь иммиграции и во имя создания еврейской нации как прикрытие для доставки нелегалов и оружия в Палестину. Его необходимо остановить».
Выступая в Нью-Йорке, Боралеви отмел обвинения Плиммера как «смехотворные». «Если Плиммер считает меня преступником, это – его право. Я буду продолжать дело, которым занимаюсь. Веками нас, евреев, притесняли, уводили в рабство и убивали. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть, что я не смог защитить наших женщин и детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71