Ричард, свяжись с Сомерсетом Моэмом и узнай, не хочет ли он написать сценарий. – Скольник вытряхнул содержимое трубки в тяжелую хрустальную пепельницу. – Последнее предупреждение, – сурово сказал он. – Я хочу, чтобы вы все поняли, что мы имеем дело с Толстым, а не с каким-то местным писакой. Отнеситесь к этому проекту с должным уважением, понятно? Я не хочу стать свидетелем того, как его изуродуют.
Тамара про себя улыбнулась. Этого можно было не бояться. Луис был слишком хорошим режиссером, а, кроме того, ей очень нравился этот проект. Это было как раз то, что нужно. Если во время съемок возникнут какие-то проблемы, как это обычно бывает, она изо всех сил будет стараться помочь Луису их разрешить.
– Ну что ж, на сегодня довольно, – сказал Скольник. – Все-таки уже ночь, а Тамаре завтра рано вставать. Кэрол, отыщи моего шофера, пусть он отвезет ее домой, а потом вернется за мной. Луи, я хочу, чтобы вы с Брюсом задержались ненадолго. Я еще кое-что хочу с вами обсудить. – Скольник постучал трубкой о пепельницу – раздался мелодичный хрустальный звон. – Совещание окончено.
Из-за того, что Тамаре приходилось так безбожно много работать, она вскоре научилась использовать для отдыха любую свободную минуту. Обычно по дороге на работу и домой она дремала, но сегодня эта способность оставила ее. Пока принадлежащий Скольнику «мерседес-бенц К» 1928 года выпуска с белым откидным верхом плавно вез ее по темным и пустынным улицам Голливуда, она была слишком возбуждена, чтобы закрыть глаза и забыться. Совещание в офисе Скольника оказалось более продуктивным, чем она могла мечтать, и энергия из нее била ключом. Она мечтала о том, чтобы, придя домой, сразу уснуть, но, честно говоря, сомневалась, что это ей удастся. Скорее всего, придется принять таблетку снотворного, а может быть, даже две.
Сидя на мягком кожаном сиденье, Тамара улыбалась и, не обращая внимания на шофера, напевала мелодию из «Вертихвостки». Она никак не могла успокоиться. Предстоящая работа над «Анной Карениной» страшно взволновала ее. Теперь я знаю, что значит быть на вершине блаженства», – думала она.
Даже сейчас, когда от студии ее отделяли несколько миль, она каким-то образом чувствовала, как проект набирает все большую силу. А через полгода, когда картина будет закончена и ее игра останется на пленке для потомков, а катушки с пленкой разошлют по принадлежащим «ИА» кинотеатрам, зрители будут в восторге. Она была в этом уверена.
Какая же она счастливица, что ей довелось присутствовать при рождении этого замысла.
И какая жалость, что прежде ей придется закончить «Марию Антуанетту».
«Анна Каренина» – это не просто роль. От одной только мысли о ней у нее внутри все начинало дрожать. Казалось, она сможет вернуться обратно в свое детство, но только не ребенком, а взрослой женщиной.
– Хотите что-нибудь выпить? – предложил Скольник, когда все ушли.
– Я – да, – немедленно отозвался Брюс Слезин. Скольник вопросительно взглянул на Зиолко.
– Почему нет? – ответил Луис, устало жмуря глаза. – Сегодня был чертовски длинный день.
Это была правда. Они с Тамарой проснулись в половине пятого утра, и к шести часам уже были на съемочной площадке, где отработали тринадцать с половиной часов, прервавшись всего лишь раз на сорок пять минут на ленч в буфете, а после этого еще и отсидели на этом совещании. Уже давно минуло девять, а в будние дни они с Тамарой обычно ложились спать уже в восемь тридцать. Но в любом случае выбора у него не было – не зря же Скольник попросил их остаться.
– Давайте пройдем в мой кабинет, – предложил Скольник, направляясь из конференц-зала в соседний с ним офис. Войдя в кабинет, он сразу же подошел к бару. Прежде чем уйти, секретарша позаботилась о том, чтобы серебряное ведерко было наполнено льдом и граненые хрустальные бокалы стояли наготове. Взяв щипцы, он положил в каждый стакан по два кубика льда и, щедро плеснув в них из графина виски «Чивас Ригал», протянул им. – Давайте присядем.
Скольник опустился в кресло у камина, поставил свой стакан на решетку и приступил к своему обычному ритуалу – стал набивать трубку английской табачной смесью. Зиолко и Слезин расположились напротив него.
Раскурив трубку, Скольник перешел прямо к делу.
– С каждым годом награды Академии приобретают все большее значение. Достаточно взглянуть на победителей тридцатого и тридцать первого годов, чтобы понять это. Лайонел Барримор за «Свободную душу», Мэри Дресслер за «Мин и Билл» и РКО за «Симаррон». – На его щеках заиграли желваки. – Как только эти фильмы были выдвинуты на «Оскара», у них началась новая жизнь. Зрители толпами повалили на них, чтобы посмотреть, что в них такого особенного. А когда они победили… можно не продолжать.
– К чему весь этот разговор о наградах? – с любопытством осведомился Слезин. – За шесть месяцев сборы от «Вертихвостки» побили все рекорды в истории кинобизнеса.
– Речь сейчас о другом, – загадочно произнес Скольник. – Я имею в виду, что награды Академии привлекли к себе внимание общественности.
– А это значит, что ты хочешь получить такую награду за «Анну Каренину», я правильно тебя понял? – спросил Луис. – Ты к этому клонишь?
Скольник задумчиво затянулся.
– Конечно. Лучше шанса удостоиться награды в следующем году, чем «Анна Каренина», у нас не будет, – кивнул он в знак согласия. – И я очень хочу ее получить. – Он помолчал, вынул трубку изо рта и, понизив голос, сказал: – Но я хочу получить не один приз. Мне нужен весь пакет. Приз лучшему актеру года. Приз лучшей актрисе года. И приз за лучший фильм года. Я хочу, чтобы «ИА» победила по всем трем номинациям.
Луис присвистнул.
– И только-то! Все три?! До сих пор это никому не удавалось. Даже двух наград пока никто не удостаивался. С чего ты взял, что мы сможем получить все три за одну картину?
– С тобой в качестве режиссера, Тамарой в главной женской роли и Майлзом в мужской у нас получится отличная команда. И не забудь, «Анна Каренина» – это один из лучших романов.
– Все равно, ты не совсем реально смотришь на вещи, – предупредил Луис.
– А с моей точки зрения, абсолютно реально, – проворчал Скольник. – Я считаю, что эти призы имеют политическое значение, которое с каждым годом будет усиливаться.
– Призы дают достойным, и тебе это прекрасно известно! – с жаром произнес Луис. – Победители этого года достойны наград. Так же как и прошлого. И позапрошлого тоже.
– Успокойся, – вмешался Слезин. – О.Т. не собирался дразнить нас. – И мягко добавил: – Думаю, он прав.
– Конечно, прав. – Говоря это, Скольник взмахнул трубкой. – С тех пор как Академией были вручены первые призы за двадцать седьмой – двадцать восьмой годы, студии ориентируются на них при создании картин, и кто может их за это винить? Награды любят все. Я уж точно люблю. – Скольник вздохнул. – Тут нужен настоящий класс.
– И ты считаешь, что с «Анной Карениной» у нас это получится?
– Я уверен, что получится. Я хочу, чтобы она стала лучшим фильмом, который когда-либо выпускала наша или любая другая студия. И, если мы этого добьемся, возможно, нам удастся получить все три награды. Появление фильма, достойного всех трех наград, – вопрос времени. Почему бы нам не стать первыми?
– Потому что у нас здесь свой тесный круг, и у каждого есть друзья в других студиях. Люди будут голосовать за фильмы своих знакомых. Таким образом, каждая студия получает свою награду. – Луис сделал большой глоток виски.
Скольник покачал головой.
– Я так не думаю, – медленно сказал он. – Но, даже если ты прав, мы можем убедить их проголосовать по-другому.
– Что?! – Луис поперхнулся. – Надеюсь, ты не собираешься подделывать бюллетени или прибегать к шантажу?
– Ну конечно, нет! – раздраженно ответил Скольник. – За кого ты меня принимаешь? Я предлагаю очень простую вещь: направить голосование в нужное нам русло путем убеждения, а вовсе не подделывая бюллетени или угрожая кому-либо лично.
Слезин был крайне заинтересован.
– И как ты предлагаешь этого добиться?
– Развернув кампанию за голоса избирателей. Пытаясь воздействовать на общественное мнение.
– Ты хочешь сказать… в открытую? – Луис уставился на него. – Не станешь же ты просить людей отдать за нас свои голоса.
– Нет, не напрямую, конечно. Мы будем делать это ненавязчиво… используя силу убеждения. Нет нужды говорить, что все зависит от самой картины. А значит она должна быть выдающимся явлением. Ежегодно выпускается много хороших фильмов. Как определяют победителей? – Он посмотрел на Луиса.
– Прежде всего они должны быть выдвинуты на награду.
– Такими же, как мы, киношниками. – Скольник улыбнулся. – А что конкретно делает их достойными этого выдвижения?
– Качество картины.
– Ага. Вот мы и дошли до самого главного.
– Не понимаю.
– Зато Брюс понимает. Скажи, Брюс, что заставляет людей идти в кино, кроме, конечно, желания развлечься?
– Содержание. Название. Звезды.
– Да, да, но кроме этого, – нетерпеливо сказал Скольник.
– Слухи. Рецензии. Рекл… – Он посмотрел на Скольника и прошептал: – Реклама.
– Наконец-то. – Он взволнованно наклонился вперед. – Мы научились возбуждать интерес зрителей и заставлять их идти на наши фильмы. И я думаю, нам удастся пробудить тот же энтузиазм в наших коллегах, чтобы они выдвинули на награду «Анну Каренину». Это будет нашим первым шагом.
– Мы развернем целую кампанию! – возбужденно проговорил Слезин. – С завтрашнего дня станем распускать слухи о том, что «Анна Каренина» – величайший фильм после «Рождения нации». Если повторять это как можно чаще, зрители начнут в это верить. Мы используем силу убеждения. Мы начнем внедрять в их подсознание идею о выдающихся достоинствах «Анны Карениной».
– Мы должны быть уверены, что это сработает, – как о решенном деле сказал Скольник. – Я хочу сказать, что попытаемся. – Он помолчал. – А мы как-нибудь можем прикрыть себя, если наш план обернется против нас?
– Разумеется. – Усмехнулся Слезин. – В этом-то все и дело. Не мы будем говорить все эти слова. Это будут делать другие люди, работающие на других студиях. Мы лишь, как обычно, распустим несколько доверительных слухов и будем наблюдать за тем, как они расцветают. Одно правильно оброненное словечко тут, другое – там… и скоро весь город загудит. А когда к нам напрямую будут обращаться с вопросами, мы притворимся скромниками, будем отвечать уклончиво. Если мы правильно поведем дело, никто не сможет удержаться от соблазна дальше передавать эти слухи. И притом верить им.
– Слухи! – фыркнул Луис. Он недоверчиво посмотрел на Слезина. – Ты считаешь, что нам удастся завоевать призы Академии только при помощи слухов? Почему ты думаешь, что нам вообще удастся распространить их?
– Удастся, потому что я делаю ставку на темные стороны человеческой натуры. Мы будем выдавать информацию маленькими порциями и якобы под строжайшим секретом. Никто не сможет противостоять этому. Я хочу сказать… – Голос Брюса звучал намеренно мягко, его внимательные серые глаза не отрываясь смотрели в глаза Луиса. – Независимо от того, хочет ли человек чему-либо верить или нет, как бы сильно он ни старался удержать что-то в секрете, как ты думаешь, сколько в этом городе людей, которые действительно умеют хранить тайны?
Тамара пребывала в счастливом неведении относительно готовящегося массированного наступления на Академию. Она была занята другими, более насущными вещами, и Луис решил, что лучше ей ничего не знать о разговоре, состоявшемся между ним, Скольником и Слезином, чтобы не отвлекать ее.
Между тем, Тамара с головой ушла в роль Анны Карениной. Образ красивой, чувственной, бунтующей героини в высшей степени подходил ей – казалось, Толстой, создавая в 1873–1877 годах этот трагический персонаж, имел в виду именно Тамару. Элегантные зимние интерьеры и эмоциональные перипетии страстной, презревшей условности любви, стремительно несущейся навстречу своей погибели, были превосходными составляющими фильма, а замечательная работа оператора, различные светотеневые эффекты и, самое главное, отличная режиссура Луиса помогали Тамаре раскрыться в своей невероятной красоте и добиться виртуозного исполнения так же умело, как хороший дирижер управляет своим оркестром. Он манипулировал ее наружностью, как податливым материалом, из которого можно лепить все, что угодно. Если за всю свою кинокарьеру ей и удавалось полностью – не кажущейся легкостью – раствориться в роли, то это произошло именно в этом фильме. Даже она сама не могла объяснить, почему так получилось. Возможно, сказалось ее русское прошлое. Но, как бы то ни было, единственное, в чем она была совершенно уверена, так это в том, что, несмотря на все старания Скольника, ничто в самом павильоне, за исключением режиссуры Луиса и истории, придуманной Толстым, не могло перенести ее из Голливуда в Россию девятнадцатого века.
Она никак не могла забыть, где на самом деле находится, и раствориться в своей героине. Это всегда было слишком очевидно. Она играла вопреки множеству неприятностей и неполадок, которые происходили ежедневно во время съемок. В неотапливаемом павильоне было темно, холодно и страшно дуло. Во время съемок эпизода, где граф Вронским с Анной живут за границей в старом, заброшенном итальянском палаццо, стены которого покрыты фресками, неожиданно протекла крыша павильона, испортив декорации и сорвав съемку, но Луис был не из тех, у кого от неудач опускаются руки. Он обратил протекшую крышу себе на пользу и продолжал снимать. В окончательном виде именно эти протечки создали нужную атмосферу эпизода. Правда, за это пришлось дорого заплатить. Тамара промокла и заболела. Температура доходила до 39°, и она целых шесть дней не могла встать с постели. Когда она, так до конца и не выздоровев, вернулась на площадку, Луис, взглянув на ее измученное лихорадкой лицо, пересмотрел съемочный график, чтобы снять эмоционально насыщенные крупные планы заключительных кадров фильма, изображающих женщину, очутившуюся в душевном кризисе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71