Залетевший между рам шершень сердито жужжал, стараясь высвободиться из стеклянной ловушки.
Вацлав молча лежал и курил, его задумчивый взгляд был устремлен в потолок. Сенда протянула руку к стоящему на столике бокалу с шампанским и отпила глоток. На лице ее появилась гримаса. Шампанское было налито в бокал около часа назад и потеряло вкус. Она как раз ставила бокал на место, когда Вацлав небрежно объявил:
– Утром я еду в Санкт-Петербург.
– Что?! – Сенда села на кровати и уставилась на него, не замечая, что упавшая простыня обнажила ее грудь. – Вацлав, мы же только что приехали!
Он как-то странно посмотрел на нее.
– Летний отдых – это, конечно, прекрасно, – отрывисто и по-деловому произнес он, – но мои интересы и, уж конечно, благополучие России превыше всего.
– Разумеется. – Она спокойно смотрела на него, не зная, что еще сказать.
– У меня нет выбора. Я полагаю, если царь так же слеп, как и его бестолковые министры, мне придется самому попытаться убедить его.
– Значит, он возвратился в Санкт-Петербург? – спросила она.
Князь презрительно рассмеялся, выпустив из ноздрей струйки сизого дыма.
– Нет, наш достопочтенный «Отец всех россиян» с семьей все еще наслаждаются круизом. – Голос его звучал едко, чего прежде она никогда от него не слышала. – По всей вероятности, события в Европе недостаточно важны, чтобы из-за них прервать свой отдых.
Сенда была потрясена.
– Но это ведь царь! Если бы все было так серьезно, как ты думаешь, он, будучи главой государства, конечно же…
– Царь слаб, упрям, некомпетентен и плохо информирован, – насмешливо прервал ее Вацлав. – А его министры – бесполезные, самодовольные индюки.
Сенда ошеломленно смотрела на него. Для нее все это было поразительной новостью. Обычно она не разговаривала на такие темы и уж тем более впервые слышала, чтобы представитель аристократии столь неодобрительно отзывался о своем государе. Все это вселяло в нее неуверенность и беспокойство.
– Теперь ты понимаешь, – сказал он, гася сигарету в хрустальной пепельнице, – почему у нас нет другого выбора, кроме как вернуться в Санкт-Петербург.
Сенда в это время думала: «Мы. Почему это мы должны возвращаться? Почему не ты один? Какое все это имеет отношение ко мне? Если грянет война, она, конечно же, не достанет до Ливадии».
В глубине души, однако, Сенда понимала, что все это имеет к ней самое непосредственное отношение. Ей следовало бы догадаться о его намерениях, как только он решил прервать летний отдых и вернуться в Санкт-Петербург. Куда бы ни отправлялся Вацлав, она обязана была следовать за ним. Об этом никогда не говорилось прямо, но именно этого он ждал от нее.
Она, Тамара и Инга должны бросить все свои дела и начинать паковать вещи.
Сенда легко свыклась с жизнью в залитой солнцем вилле у моря так же, как быстро привыкла к обожающей ее толпе, всевозможной роскоши и тому образу жизни, который немногие в этом мире могли себе позволить. И вот теперь удивительное лето было безнадежно испорчено.
Она в ярости думала про себя: «Я не его игрушка. И не его собственность. Он не может приказывать мне, как будто я одна из его слуг».
Но она знала, что он может, и именно это вызвало в ней гневный протест и чувство отвращения к самой себе. Во многих отношениях у нее было даже меньше свободы, чем у его слуг.
Они вернулись в Санкт-Петербург друг за другом с интервалом в один день: Вацлав с княгиней на принадлежащем Даниловым частном поезде, а Сенда, Инга и Тамара в купе первого класса скорого поезда.
Впервые за то время, что длилась их связь, Сенда чувствовала себя по-настоящему несчастной. Она знала, что это проявление эгоизма, но ничего не могла поделать. Неужели он не понимает, что ее первейшая обязанность – быть с Тамарой? Она обещала провести с дочкой отпуск, отправила ее в Ливадию, а из-за него – этого она не могла объяснить маленькой девочке – они были вынуждены прервать летний отдых. Он слишком занят собой, слишком высокомерен, чтобы думать о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. Он и в постели был таким же.
Весь мир должен был вертеться вокруг Вацлава Данилова.
Императорская яхта вошла в родной порт только девятнадцатого июля. И даже тогда царь не желал прислушаться к предостережениям князя. Высочайшее семейство пребывало в спокойствии: молитвы императрицы были услышаны, и Распутин, который, как она верила, был наделен магическим даром целительства, доказал своим бесчисленным врагам, что это и на самом деле было так. Несмотря на серьезность ранения, он почувствовал себя лучше и начал поправляться, и императрица теперь пребывала в полной уверенности, что святость его сильна, как никогда.
Десять дней спустя австро-венгерская артиллерия произвела первые орудийные залпы через Дунай, не обращая внимания на белые флаги, развевающиеся на крышах сербской столицы.
Обстрел начался.
А вместе с ним и война.
Как только Сенда ступила на балкон, чтобы присоединиться к Инге и Тамаре, ее обдало жаром, как от доменной печи. Там, внутри, тяжелые задернутые портьеры и очень высокие потолки хранили прохладу, но снаружи город изнемогал от зноя. Было 2 августа, и набережная Невы представляла собой сплошное людское море. Сенда видела десятки тысяч горожан, толпящихся на Дворцовом мосту. Все размахивали знаменами, кричали и ликовали. Незнакомые люди целовали друг друга. Многие пускались в пляс с партнерами, которых видели первый раз в жизни. Привлеченные толпой торговцы продавали холодный лимонад и фруктовые напитки. Возбуждение достигло высшей точки.
С Невы доносились гудки и свистки. Река кишела пароходами, яхтами, лодками, гребными шлюпками, словно на воду было спущено все, что может держаться на плаву. Все суда были опасно переполнены зрителями, и на каждом развевался по крайней мере один имперский флаг.
Казалось, здесь проходит какой-то импровизированный фестиваль и весь Санкт-Петербург присоединился к этому празднику.
Неожиданно по толпе пробежала волна возбуждения; знамена заколыхались с новой силой. Непроизвольный гул здравиц прокатился по зрителям и подхваченный эхом унесся высоко в раскаленное летнее небо.
Инга взяла на руки Тамару, чтобы перила не мешали ей смотреть. Сенда шагнула поближе.
– Очевидно, это царь и царица вышли к народу, – сказала она, вглядываясь прищуренными глазами вдаль.
– Видишь, детка? – сказала Тамаре Инга. – Вон там отец всей вашей страны. Видишь, как его любит народ?
Тамара на руках у Инги повернулась лицом к матери.
– Как здорово, мама! Сейчас опять Пасха! Значит, мы снова будем красить яйца?
Сенда не смогла удержаться от смеха.
– Нет, золотко, это не Пасха. – Она взъерошила волосы на голове дочки. В ее глазах и голосе появилась безмерная грусть. – Думаю, это – война.
– Сейчас еще веселее, чем на Пасху! – восторженно проговорила Тамара, качая головой. Ее глаза сияли.
Толпа начала скандировать:
– Отец наш! Отец наш! Веди нас к победе, отец наш!
– Как жаль, что мы так далеко, – нахмурилась Тамара. – Мне почти ничего не видно.
– Посмотри повнимательнее на мост, золотко, – показала Сенда. – Вон та женщина в белом платье и большой нарядной шляпе – это царица, а человек в мундире, стоящий рядом с ней, – это царь. А позади них стоят четыре великие княгини.
Многотысячная толпа дружно, словно повинуясь знаку невидимого дирижера, принялась вдруг исполнять императорский гимн, слова которого были положены на бурный финал „Торжественной увертюры «1812 год»" Чайковского: «Боже, царя храни, сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам…»
– О-о-ох, мамочка! Как красиво! Ты знаешь слова? Ты можешь тоже петь?
И пока расчувствовавшаяся толпа с рыданиями пела последние три строфы, Сенда, не веря своим глазам, качала головой. Ее бледные губы были плотно сжаты, тело напряжено, как если бы она увидела нечто ужасное.
– Упаси Господь их души, – прошептала Сенда. Инга пристально посмотрела на нее, но ничего не сказала.
Сенда в последний раз окинула взглядом взволнованную толпу. Это уже было слишком. Молиться о смерти и разрушении и призывать Бога в помощь. Было от чего прийти в уныние. Если они хотят молиться о мире – это одно дело. Но о войне? Нет никакого смысла в том, чтобы смотреть, как эти глупцы просят о собственном уничтожении.
Она вернулась в дом, но крики с улицы преследовали ее. Некуда было деться от громогласных восхвалений царя, Господа и Святой Руси.
Она вдруг разрыдалась, но вовсе не от патриотических чувств. Сенда оплакивала человеческую глупость.
В ту ночь, когда знамя Российской Империи развевалось рядом с французским триколором и государственным флагом Соединенного Королевства, яростная толпа осадила немецкое посольство в Санкт-Петербурге. Неожиданно все немецкое стало вызывать в России подозрение и ненависть. Услышав об этом, Сенда присела рядом с Ингой и тихо спросила:
– Ты ведь немка, Инга. Что думаешь обо всем происходящем?
В ее васильковых глазах вспыхнул огонь.
– Они ведут себя, как неразумные дети.
Сенда кивнула.
– Я согласна с тобой. Но… если ты чувствуешь, что тебе лучше уехать обратно в Германию… – Она замолчала.
– Почему я должна этого хотеть? – удивленно спросила Инга.
Сенда пожала плечами.
– Германия – твоя родина. А русские сейчас вдруг стали такими ярыми антитевтонцами. Возможно, у тебя есть семья или друзья… Я просто подумала…
– У меня нет другой семьи, кроме вас, и мое место здесь, рядом с вами, – преданно ответила Инга. – Мне все равно, кто вы: русские, шведы или японцы. Если, конечно… – Она замялась и отвела взгляд. – Если вы не возражаете против того, что я немка.
Сенда с чувством сжала руки девушки.
– Я возражаю? Господи, конечно нет! Инга, почему я должна возражать? Ты… ну, для меня ты просто Инга!
И с этого момента они были неразлучны.
Тридцать первое августа ознаменовало собой еще одно проявление ненависти русских по отношению ко всему немецкому: столица была официально переименована из немецкого «Санкт-Петербург» в славянское «Петроград».
В течение последующих нескольких дней Инга ходила тихая и молчаливая. Во время прогулок с Тамарой по парку или набережной она избегала заговаривать с кем бы то ни было, включая и других нянь, опасаясь, что они заметят ее немецкий акцент.
Если Сенде, всегда очень чуткой к переживаниям других людей, случалось быть вместе с ней, она всегда говорила вместо нее. И поскольку Инга вдруг стала бояться даже выходить в одиночку за продуктами, Сенда наняла для этих целей приходящую служанку по имени Поленька; муж Поленьки Дмитрий стал работать у Сенды шофером. Вацлав подарил ей новый автомобиль, но вскоре она отказалась от него. Бензин следовало экономить, и, хотя высокопоставленным лицам не составляло особого труда раздобыть его и благодаря Вацлаву ее запасы могли бы быть безграничными, Сенда предпочитала пользоваться конным экипажем. Она также пони ала, что афишировать таким образом свое богатство означало бы в конечном итоге напрашиваться на неприятности.
Вначале большинство русских верили, что война вскоре окончится их победой. «Разве могло быть иначе?» – спрашивали они себя. Победа была так соблазнительно близка, что они думали: надо только протянуть руку и взять ее. Русская армия была, в конце концов, настоящим колоссом, равного которому мир еще не видел, – британские газеты в своих оценках зашли так далеко, что даже называли ее «русским паровым катком».
И она действительно была паровым катком, впрочем, неэффективным и устаревшим. Во время войны пятнадцать с половиной миллионов человек сражались под знаменами Святой Руси с ее врагами. Однако обещанная победа была по-прежнему далеко.
Несмотря на статистические выкладки, характеризующие ее, казалось бы, неисчислимые войска, Россия была не готова к войне.
На каждую версту российских железных дорог приходилось десять германских.
Русским войскам надо было в среднем пройти восемьсот верст до фронта; германским – не более двухсот. Система российских железных дорог была в таком плачевном состоянии, что иногда составу с войсками требовалось двадцать три дня, чтобы добраться из России до линии фронта.
Немецкие заводы круглосуточно выпускали оружие и боеприпасы. Россия же постоянно испытывала отчаянную нехватку боеприпасов, и артиллеристам грозил трибунал, если в день они расходовали больше трех снарядов.
И последнее, но не менее важное: Россия была подобна великану, распростершемуся на двух континентах от Балтийского моря на западе до Тихого океана на востоке. Сами ее размеры и география делали невозможной помощь союзников. Германская блокада русских морских портов оказалась стремительной, эффективной и удушающей: во время войны импорт в Россию сократился не девяносто пять процентов, а экспорт – на девяносто восемь. Порты Великобритании принимали по 2200 кораблей в неделю, в то время как Россия из-за блокады принимала всего лишь 1250 кораблей в год.
Положение усугублялось тем, что русские командиры не доверяли друг другу, а нормы довольствия были скудны и зачастую вообще отсутствовали.
Тем временем в Петрограде по-прежнему проходили дорогостоящие балы, ставились пышные представления в опере, балете и других театрах, давались затягивающиеся на всю ночь ужины с шампанским, как это бывало в те времена, когда город назывался Санкт-Петербургом. И Сенда Бора танцевала и пировала с самыми титулованными представителями петроградской элиты, одновременно покоряя одну роль за другой на сцене прославленного Theatre Francais. Ее поклонникам не было числа, и она воспринимала жизнь среди поразительной роскоши как должное. Она принадлежала к высшему обществу, о котором можно было бы сказать так: «Оно танцевало, пировало, в то время как Россия истекала кровью».
Создавалось впечатление, однако, что Россия обладает безграничными резервами свежей крови.
Жестокие сражения требовали все новых и новых жертв.
Несмотря на войну, а возможно, именно благодаря ей карьера Сенды стремительно шла в гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71