OCR Roland; SpellCheck Miledi
«Гарантия на счастье»: АСТ, Люкс; Москва; 2005
ISBN 5-17-027316-9, 5-9660-0820-5
Оригинал: Katarzyna Grochola, “Upowaznienie do szczescia”
Перевод: Э. В. Серебрякова
Аннотация
Катажина Грохоля — но… СОВЕРШЕННО ДРУГАЯ!
Не ехидно-ироничная, но — мудрая, лиричная, ОЧЕНЬ ЖЕНСТВЕННАЯ и ТОНКАЯ в своей ОЧЕНЬ ЖЕНСКОЙ ПРОЗЕ.
Здесь играют яркими красками тончайшие грани отношений между мужчиной и женщиной…
Здесь прошлое, увиденное сквозь призму воспоминания, обращается в маленький «потерянный рай»…
Здесь есть место и для сомнений, и для разочарований, и для нежности, и для дружбы — ведь в своих рассказах Катажина Грохоля исследует мельчайшие движения человеческой — и прежде всего женской — души…
Катажина Грохоля
Гарантия на счастье
Посвящается моим друзьям
ГАРАНТИЯ НА СЧАСТЬЕ
Даже став взрослой, Аля вновь и вновь вспоминала свой детский сон о чудовище под кроватью.
У него были тысячи острых зубов, как у пираньи, и оно было зеленым.
Чудовище держало Алю в зеленоватых щупальцах так, что она не могла ни закричать, ни пошевелиться. О том, что она была в опасности, никто не знал. На светлом дубовом полу днем отражались солнечные блики, вечером — свет лампы.
Лампа. Женские ноги. Черные шпильки, узкие щиколотки в чулках со швом. Прямым, как стрела, аж до… До чего — видно не было, только до колен.
Чудовище душило Алю все сильнее и сильнее, а женщина шла, словно ничего не происходило. Блестел серебряный поднос. Он наверняка был серебряным. Потому что стоявшая на нем посуда звенела. Женщина входила в круг, свет лампы отражался в серебре. У всего был цвет, голос, дыхание.
А у Али не было.
Чудовище вот-вот что-то сделает, и она перестанет существовать. Хотя она уже сейчас не существует. Она больше не может дышать. Ее глаза навсегда открыты. И эта неподвижность. Может, неподвижность ее спасет? Опять шаги. Поднос звенит. Падает ложечка и отражает свет лампы, и еще раз, и еще раз, и замирает. Как раз возле шпилек. Звук шагов гаснет. Тишина. И вдруг появляется рука, она все ниже и ниже, тянется к ложечке, и пусть она окажется еще ниже, потому что Аля в неволе под кроватью и в этой ложечке ее спасение. Еще ниже — и женщина увидит…
Аля хочет закричать, но не может, ведь здесь чудовище. Ложечка поднята — и снова «стук, стук» и «дзинь, дзинь», и шов удаляется, и рядом уже никого…
О чем был тот сон?
Конечно, о страхе, страхе, страхе. Но чего она боялась? Непонятно.
Чьи это были чулки? Чьи ноги?
Наверное, не мамы. Аля, к сожалению, не помнила, как выглядела мама. Ведь фотография родителей не может передать ни тембра их голоса, ни движений. Стоят совершенно чужие люди, которые были для нее всем, а может, она была для них всем. Но все закончилось одним зимним утром, они ушли навсегда только потому, что автомобиль, ехавший слишком быстро им навстречу, занесло и было очень скользко.
А может, это ноги одной из женщин в детском доме. Не важно.
Может, поэтому Аля всегда боялась. Чего она боялась больше?
Того, что нет никого, кто бы ее спас.
Человек в машине, ехавшей навстречу автомобилю родителей, остался жив, а ее родители — нет. Но она ничего не помнила, потому что была маленькой.
Ей повезло больше, чем другим детям: у нее были дедушка и бабушка. Она ездила к ним на каникулы, а потом, когда все формальности остались позади, смогла с ними жить. Они помнили, какие голоса были у ее родителей, как они двигались, как забавно мама поджимала под себя ноги, сидя на стуле. Они постоянно говорили: «Ты двигаешься, как мама». Или: «Точно так же говорил твой папа».
А пока они ее не забрали, она жила в детском доме. А до этого у тети Марыли, папиной сестры. Сестра папы хотела как лучше, чтобы у Али был дом, чтобы она стала ее дочкой. Только тете хотелось, чтобы Аля была хорошей и веселой девочкой, а она просыпалась ночью и плакала. Иногда по утрам ее постель была мокрой.
— Ты же большая девочка! Ты не должна писаться ночью! — говорила тетя сначала спокойно, но потом ее тон изменился.
И однажды тетя Марыля сказала — нет, она не сможет.
Дедушка с бабушкой забрать Алю сразу не могли, на время оформления документов пришлось отдать ее в детский дом. Чиновники очень заботились о том, чтобы ситуация не повторилась, чтобы дедушка с бабушкой не передумали. Но они никогда бы не передумали.
Там, в детском доме, Але и начали сниться сны о чудовищах.
Но это не было самым страшным. Хуже всего, что другие девочки смеялись над ней, когда ее постель оказывалась мокрой. И этот смех был хуже страха. И не было никого, кто мог бы крикнуть детям: «Успокойтесь! Так нельзя! Перестаньте смеяться!»
Она хотела куда-нибудь спрятаться, хоть под кровать, чтобы ее никто не видел, хотела стать такой маленькой, как головка булавки, и закатиться куда-нибудь, упасть в мышиную норку, лишь бы только не слышать этого смеха… Но она была большой, стояла в мокрой пижаме, а чужая тетя, приподняв одеяло, говорила:
— Нехорошо, такая большая девочка. Отнеси эту простыню в прачечную и попроси новую. Очень нехорошо.
Дети хохотали за спиной Али, а когда она шла в прачечную, умышленно ее толкали.
Пересадка на Западном вокзале на автобус, оттуда до дома дедушки и бабушки всего полтора километра. Сейчас, когда дедушка заболел, к ней вдруг вернулись воспоминания. Это ведь было не так давно, всего пару лет назад… пару лет… И в то же время прошлое как бы и не существовало…
Аля всегда мечтала о ком-нибудь, кто бы ее спас. Тогда она была маленькой. Малышкой. Ей было, может, три года, может, меньше. Потом она стала старше. Чудовище появлялось под кроватью все реже. Как-то его очень долго не было, и она решила: все, кошмар закончился. Но однажды ночью оно неожиданно вернулось и снова ее душило. А на следующий день предстоял урок истории. Аля была уже большая. Дедушка с бабушкой переехали в квартиру родителей: Аля ходила в городскую школу — они хотели, чтобы она поступила в университет.
Но страшный сон повторился.
И снова никого.
Проснувшись ночью, Аля лежала на спине и всматривалась в полосы света за шторой. Они возникали в щели между карнизом и окном и перемещались справа налево или слева направо, медленно или быстро — так двигались внизу автомобили. Она смотрела на эти полосы и старалась не засыпать. Хотела заснуть как можно позже. Она уже была взрослой. У нее уже появились груди. Только бы не заснуть.
Ну а если возникнет чудовище, то пусть придет Он и защитит ее.
Приподнимет кровать и увидит маленькую испуганную девочку.
Возьмет ее на руки и скажет: «Не бойся. Я всегда буду тебя защищать. Я с тобой».
Ангела-хранителя тогда не было.
«Ангел Божий, хранитель мой святой, данный мне с небес от Бога на сохранение, усердно молю тебя: ты меня ныне просвети и от всякого зла сохрани, к доброму делу наставь и на путь спасения направь».
Дедушка научил ее этой молитве. «Она убережет тебя от плохих снов, — говорил он. — Ангел будет заботиться о тебе».
Аля перестала повторять эту молитву, когда обиделась на весь мир. Ей было восемь лет, и на время каникул они с дедушкой возвращалась в деревню. Она срывала молодые початки кукурузы и делала из них куклы. А соседский сын, Антек, искал для нее самые зрелые початки, у которых уже образовались волокна — тонкие, влажные, как волосы ангела на новогодней елке. Кукуруза была непригодна для еды, а вот у кукол получались отличные волосы, и своими ловкими пальцами Антек заплетал их в косы.
— Когда я стану большая, ты меня тоже будешь любить?
— Ты уже большая, — отвечал он. — Я всегда буду тебя любить.
— Какой же ты глупенький! Мальчик, а как девчонка! Заплетает косички! Заплетает косички!
Дети захлебывались от смеха, а Аля чувствовала, как волна смеха захлестывает ее, и она все больше и больше любила Антека и все больше не любила других детей. Но Антек не обращал внимания на их смех.
— Я буду хирургом, мне нужно тренировать пальцы, — говорил он. — Пусть болтают.
Она смотрела на него с удивлением, он был таким независимым и сильным, что мог бы справиться с чудовищем.
Когда он попал под уборочную машину, и его, окровавленного, увезла «скорая», а мама Антека выла на всю деревню, Аля перестала произносить ежевечернюю молитву. Даже когда его мама, вернувшись из больницы, сказала, что руку спасли, что Антек когда-нибудь, возможно, сможет шевелить пальцами, она решила больше молитву не читать.
— Нет, не буду, дедуля, не буду.
А дедушка стоял у кровати, осенял крестом Алю и улыбался:
— Ничего, ничего, он знает, что ты расстроена.
— А я правда больше не буду, — обиженно повторяла она.
Дедушка не обращал на это внимания. Но она приняла решение. И он должен был по крайней мере обидеться. Антек вернулся домой к концу лета.
— Не буду хирургом, — сказал он и показал Але искалеченную ладонь со скрюченными пальцами.
Она по очереди дотрагивалась до каждого пальца, а он говорил:
— Я не чувствую твоих прикосновений, потому что у меня почти нет нервов. Но я буду тренироваться, вот увидишь, я стану врачом.
И Аля любила его еще больше, потому что он был несчастный. Антек проводил у нее дома долгие часы, дедушка его тоже любил и повторял:
— У тебя может быть все, что ты захочешь, ты можешь стать кем пожелаешь, главное — быть умным. — И делил пополам таблетки для бабушки. Он следил за тем, чтобы она принимала лекарства строго по часам. Бабушка болела, и ясно было, что она скоро умрет. — Не поддавайся, мальчуган, если будешь тренироваться, рука восстановится.
Медицина не знала слова «восстановить», но Антек упражнялся на теннисном мячике, который дедушка привез ему из города, и однажды дедушка подал Антеку нож и сказал:
— Вот эти пастилки разрежь пополам, а вот эти на четыре части.
И Антек, положив таблетки на старую дубовую доску, с трудом, но ровно их разрезал.
— Видишь? — спросил дедушка. — Может, еще станешь хирургом.
Антек смотрел на Алю с гордостью:
— Будешь женой врача.
Она соглашалась, потому что очень любила Антека. И иногда даже хотела рассказать ему о детском доме, но ей пришлось бы рассказать ему и о своем позоре, а тогда, возможно, Антек перестал бы ее любить.
Но больше всех Аля любила дедушку. Он подрабатывал летом, играя в сельском костеле. Она любила стоять рядом со старым органом, немного выше, чем все остальные. Дедушка вынимал из инструмента белые фарфоровые, наполовину обрезанные шары.
Эти совершенно ненужные для клавиш приспособления находились над пюпитром, выглядывая на пару сантиметров. Тогда органы были другими. А потом он вставлял их обратно, и звук менялся. Это было волшебство. Или он доставал только некоторые шары. А Аля находилась выше стоявших на коленях или поднявшихся на ноги людей, она была над ними, выше ее стоял только ксендз на деревянном амвоне, а над ним — распятие, висевшее на стене. Выше Христа были только толстые деревянные потолочные балки.
В то воскресенье в костеле, рассматривая перекрытия и слушая музыку, которую создавал дедушка с помощью белых шаров и педалей, Аля заметила две темные тени. Это были два толстых черных червя. Почти над ней. Она боялась, что они упадут. Когда она снова посмотрела на потолок, там остался только один червь.
Дедушка теперь играл тихо, фарфоровые шары были вынуты, а огромный, с большой палец, червь был только один.
Второй должен был находиться где-то здесь. Он наверняка совсем рядом упал. Может, возле ее ног?
Аля повернулась, всматриваясь в доски пола. Изучая одну за другой. Червя не было. Потом она снова посмотрела на потолок. Другой червь устроился прямо над ней. Только высоко. Выше, чем Христос.
А если тот упал прямо на нее?
Но дедушка играл.
И так хотелось в туалет.
Ей нужно было немедленно выйти.
Но она не могла.
Она не видела ни людей, ни ксендза, ни Бога.
Она видела только потолок и это черное чудовище, которое вот-вот на нее…
Дедушка играл, а люди его слушали.
В туалет хотелось все сильнее.
Она не могла пошевелиться.
Она старалась смотреть на людей. Но они казались большим пятном. Ксендз превратился в черное пятно, похожее на червяка. Она смотрела на распятие, но оно было так высоко.
Стала смотреть на балки.
Второго тоже не стало.
И внезапно к ней вернулся страх. Она вспомнила череду кроватей в детском доме, чудовище и почувствовала, как полилась моча. Теплая струя между ногами, на лодыжках, в сандалиях. У органа образовалась лужа, а так как Аля стояла выше, то струя помчалась вниз, по ступеням.
Она не могла двигаться.
Дедушка играл, а люди стояли.
Никто на нее не смотрел, а струя лилась и лилась, и внизу образовалось мокрое пятно.
И след указывал на нее.
Не удастся скрыть. Аля продолжала стоять. И не было никого, кто сделал бы ее невидимой девочкой с сухими ногами в сухих сандалиях. Ангела-хранителя, который во что бы то ни стало вывел бы ее из этого сельского костела, тоже не было.
Потом дедушка перестал играть. Люди преклонили колени.
Он посмотрел на нее.
Достал старую бумагу, в которую заворачивал ноты, положил ее на маленький стульчик за органом.
— Иди сюда, — сказал он тихо.
Но в костеле была тишина, и дедушкины слова, произнесенные шепотом, были громче этой тишины. В тот момент ксендз поднял вверх золотую чашу и сказал:
— Это Тело Мое, которое за вас отдается.
Люди стояли, опустив головы. Аля сидела на стульчике, а деревянный пол поскрипывал. Она хотела вспорхнуть, хоть и не умела летать. Головы людей были опущены. Она смотрела на них. Антек стоял сбоку. Она молилась, чтобы он не заметил ее позора.
Ее не существовало.
Но люди сейчас встанут и посмотрят на дедулю. Потом — на орган, затем на пол и тогда увидят разложенные серые листы бумаги, которые ее выдадут.
Когда люди перекрестились и были благословлены до следующей воскресной мессы, а она сидела с опущенной головой и ждала, к ним подошел Антек и протянул ей руку, словно ничего не произошло. Но она не позволила себя обмануть.
Аля вскочила и выбежала, чтобы не слышать, как над ней будут смеяться в костеле, так громко, что сам Христос услышит, и как Антек будет смеяться над ней и разлюбит ее.
Автобус остановился у часовни.
1 2 3 4