Когда он поднял Дорис, она легким ласковым движением обхватила его шею руками. Алан покачнулся и на секунду закрыл глаза, попытавшись хоть немного успокоить дыхание, а затем медленно двинулся к двери, ведущей в спальню. Здесь царил полумрак, но Алан не был уверен, что хочет включить свет. Он осторожно положил Дорис на кровать, хотел выпрямиться, но она не отпустила его шею, и он по инерции сел рядом с нею. Ему вдруг показалось, что в темноте глаза Дорис светятся, как у настоящей кошки. Глаза до невозможности приблизились, он ощутил трепещущее прикосновение ее губ и только тогда понял: теперь ему можно все…
Вначале случилось то, чего Алан так опасался: он потерпел полное фиаско. Этому предшествовала лихорадочная сумятица, когда он старался, во-первых, побыстрее разобраться с собственной одеждой (в подобной обстановке это всегда оказывается на удивление непростым делом); во-вторых, по возможности отвечать на неистовые объятия Дорис (которая проявляла невероятную активность, словно боясь, что он передумает); а в-третьих, не задеть ее больную ногу (в какой-то момент он все же задел ее, Дорис вскрикнула, и Алан, испуганный, дернулся в сторону). Наконец, все произошло — но в течение такого короткого отрезка времени, какого достаточно, чтобы переключить телевизор с канала на канал. Оглушенный неудачей, Алан зажмурился и мысленно дал себе самую что ни на есть выразительную характеристику. Он обреченно ждал, что Дорис сейчас примется его утешать и успокаивать, но она неожиданно сказала совершенно другое:
— Что ж, первая попытка была не самой выдающейся. Но, я думаю, мы повторим?
Поскольку после этих слов она прижалась к Алану пылающим телом, запустила пальцы ему в волосы и принялась безостановочно целовать, не повторить было невозможно. Может статься, вторая попытка также была по терминологии Дорис «не самой выдающейся», но уж точно куда более успешной. Едва успев осознать свершившийся факт, Алан, потративший за последний час слишком много эмоций, почти мгновенно провалился в глубокий сон, сопротивляться которому у него не хватило сил. Очнулся он от какого-то вмешательства извне. Открыв глаза, Алан увидел Дорис: она сидела рядом с ним на кровати и сильно трясла за плечо..
— Ты спал так крепко — жалко было тебя будить, — прошептала она и нежно погладила его по щеке. — Но уже половина восьмого, а ты говорил, что у тебя намечены какие-то дела.
— Половина восьмого утра или вечера? — пробормотал Алан, пытаясь сориентироваться во времени и пространстве и щурясь со сна от яркого света.
Дорис звонко рассмеялась и придвинулась поближе. Она была одета все в то же платье, теперь перехваченное тонким пояском, но уже не казалась такой бледной и несчастной, как в момент его прихода: ее Щечки заметно зарумянились, а разноцветные глаза торжествующе сияли.
— Вечера, вечера. Ты спал больше часа. Что тебе снилось?
— Ничего, — ответил Алан, постепенно осваиваясь в новой ситуации.
Нельзя сказать, чтобы такой поворот событий был для него абсолютной неожиданностью, и все же положение вещей изменилось слишком быстро: близость и доступность сидящей рядом с ним Дорис приводили его в восторженное изумление. Неужели он теперь в любую секунду может услышать, как она называет его по имени?
Дорис принялась легкими движениями откидывать волосы с его лба. Он подумал, что хотел бы, пожалуй, провести подобным образом еще лет сто: ничего не делая и только бесконечно ощущая кожей касание ее пальцев.
— У тебя много морщинок около глаз, — заметила Дорис, продолжая исследовать его лицо, — значит, ты часто щуришься. Может, тебе следует носить очки?
— Да нет, просто мне много лет. Я ведь старше тебя в полтора раза.
— Ну и что, ерунда какая… Когда ты читаешь лекции, то действительно кажешься старым. Ну, не старым, но… солидным. А сегодня вечером оказалось, что ты совсем еще молодой. Не знаешь почему?.. А ресницы у тебя чудесные: я бы от таких не отказалась. Густые, да еще загнутые кверху. Надо же, я раньше не замечала. Вероятно, глядела со слишком большого расстояния… Ой, Алан, — она провела пальцем по его переносице, — у тебя ведь сломанный нос! Неужели тебе его сломали в драке?
Алан смотрел на Дорис с таким наслаждением, что не сразу услышал ее вопрос.
— М-м? А, да, — он перехватил ее руку и поцеловал указательный пальчик, — мне его сломали в драке.
— О боже, и этот человек еще ратует за высоконравственный стиль поведения! Надеюсь, драка была из-за женщины?
— Нет, из-за машины. Игрушечной. Я хотел отнять у моего старшего братца грузовик, а он врезал мне этим грузовиком по носу. Мне было семь лет, ему девять. Дорис, ты такая красивая, когда смеешься. И когда не смеешься, ты тоже очень красивая. Но когда смеешься… О господи… Похоже, в настоящий момент трудно допустить, что мне удалось сочинить несколько научных статей и — в соавторстве — одну монографию, да? Такая встряска — мозги никак не встанут на место… Я сейчас ничего не соображаю, кроме того, что… Дорис, наверное, глупо сразу говорить об этом, но мне кажется, я люблю тебя. То есть мне не кажется, так оно и есть. И уже давно. Подожди, не надо ничего отвечать, — прибавил Алан поспешно, заметив сделанное Дорис нетерпеливое движение, — потому что я так долго…
Он хотел рассказать о всех тех переживаниях и сомнениях, которые терзали его на протяжении нескольких месяцев, но не решился. Если он начнет произносить длинный любовный монолог, пусть даже справившись с навалившимся вдруг косноязычием, все равно получится скучно и малоубедительно. Дорис и так знает, что он зануда, вряд ли стоит сейчас напоминать об этом. Алан умолк, прижавшись губами к ее руке.
— Что, Алан?
— Потом как-нибудь… А о чем ты меня спрашивала, когда разбудила?
— Ни о чем. — Дорис отняла у Алана руку. Голос ее теперь звучал глуховато. — Давай действительно не будем сразу говорить о таких вещах. А… я спросила… то есть я тебя разбудила, потому что у тебя запланированы какие-то важные дела.
— Нет у меня никаких важных дел? Я соврал. Дорис снова развеселилась.
— Этот человек не только дерется, но еще и врет почем зря! Алан, твой образ принципиального моралиста, человека самых строгих правил рушится просто на глазах. Ладно, если у тебя нет никаких дел, давай ужинать.
— Ты собираешься меня кормить?
— Тебя это поражает? А ты поражаешь меня. Ты устал, уже поздно… Почему бы мне тебя не накормить? Ты ведь носил меня на руках, хотя это и не входило в твои планы.
— Кстати, ты мне кое о чем напомнила. Дорис, ты ведь, кажется, не могла ходить. А теперь — смотрите-ка — добралась до кухни, приготовила еду… Нога уже больше не болит?
Дорис прерывисто вздохнула и, обняв Алана теплыми лапками, зашептала ему на ухо:
— Похоже, общение с тобой сказалось на мне чудодейственным образом. Мне теперь в самом деле гораздо легче ходить. Правда, правда! И еще, Алан, мне кажется, я тоже тебя люблю. И кстати, уже так давно, как ты даже представить себе не можешь. Только не надо ничего спрашивать. И отвечать тоже ничего не надо. Мы еще многое обсудим, но не сейчас. Потом как-нибудь — это твои слова. Давай лучше сделаем вот что: если у тебя нет никаких дел, ты останешься сегодня у меня. Хорошо? Поболтаем, выпьем по рюмочке — у меня есть замечательный вишневый ликер, а после ужина посмотрим какой-нибудь миленький старый черно-белый фильм. Ты что предпочитаешь, музыкальные комедии братьев Маркс или вестерны с Джоном Уэйном?
Теперь Алану приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы со стороны их отношения с Дорис выглядели точно такими же, как и месяц назад. Впрочем, оба они находили в этом неизъяснимую прелесть. Дорис запретила Алану в стенах университета прикасаться к ней, намекать на что-либо личное, бросать нескромные взгляды и уж тем более целовать — даже если вокруг никого нет. Алан с воодушевлением принял условия игры и порой даже переигрывал, изображая, по словам Дорис, «мерзкого педанта-женоненавистника». Официально-холодное общение было тем более упоительным, что оба знали, как вознаградят себя за перенесенные лишения. Алан чувствовал себя безмерно счастливым: он любил прелестную женщину, был ею любим, призраки прошлого его больше не беспокоили, а впереди расстилались безоблачные горизонты.
В середине декабря миссис Кидд заявила Алану, что ему придется поехать на трехдневную научную конференцию в Бентли.
— Да, голубчик, я не вижу у вас особого энтузиазма и прекрасно вас понимаю. Эти предрождественские конференции наводят уныние — уж мне ли не знать. Убогие доклады коллег в душных аудиториях, украшенных чахлыми елочками, убогие фуршеты, где все не столько едят, сколько пьют всякую гадость, восторженный обмен давно отжившими свой век убогими сплетнями… И — о боже! — вечный Питер Браун, который мнит себя непризнанным гением, упивается рассказами о своих похождениях, каждый год пичкает всех одними и теми же непристойными байками и становится все толще и толще. Его последняя статья о перспективах сочетания аттрактантов и хемостерилянтов была выдержана в столь игривом тоне, что показалась мне подборкой порнографических зарисовок из жизни насекомых. Мужайтесь, Алан! Если вы смирите себя и не добавите ему в пиво один из разрекламированных им же инсектицидов, Санта-Клаус уж точно вознаградит вас за исключительную выдержку.
Маленький университетский городок Бентли был чист, опрятен и принаряжен к Рождеству. Тоска здесь царила смертная. Все шло по намеченному плану — именно так, как и предсказывала миссис Кидд.
На третий день, ближе к вечеру, совершенно одурев от бесконечного сидения и выслушивания коллег, Алан решил немного проветриться. Погода вполне располагала к прогулкам: было не слишком холодно, сыпал мелкий, приятно хрустевший под ногами снежок.
Вначале Алан намеревался подняться по главной улице к площади в центре города и посмотреть на гигантскую елку, которую начали устанавливать утром. Дорис, прожившая в Бентли несколько лет, прожужжала ему все уши рассказами об этих елках, главное и безусловное достоинство которых заключалось в том, что они были настоящими и доставлялись с какой-то делянки из окрестного леса. Дорис, словно ребенок, обожала все рождественские атрибуты: сверкающие елочки, золотые шары, мишура, заводные. Санта-Клаусы в витринах магазинов приводили ее в такой искренний и непосредственно выражавшийся восторг, что она немедленно начинала исполнять все известные новогодние песни. Алану оставалось только благодарить Бога, что Дорис обладала и музыкальным слухом и приятным голоском, — иначе сто раз прослушанная песенка про звенящие колокольчики свела бы его с ума.
Однако до площади он так и не дошел. Неожиданно увидев выходящую из кафе веселую компанию, ведомую толстяком Брауном, по обыкновению хохотавшим на всю улицу над собственной шуткой, Алан резко затормозил и свернул в переулок. Он оказался перед ярко освещенной витриной ювелирного магазинчика, вспомнил, что еще не купил Дорис подарок, и вошел внутрь. Стоявшая за прилавком смазливая юная блондинка немедленно изобразила на лице радостное оживление.
— Добрый вечер, сэр! Вам помочь?
— Вероятно, да. Мне нужен подарок к Рождеству. Что-нибудь такое… изящное…
Девица деловито кивнула:
— Понимаю, сэр. Что вас интересует: кольца, серьги, браслеты, кулоны?
Алан, уже не помнивший, когда он в последний раз выбирал ювелирные изделия, беспомощно оглядел витрины. И как в такой крохотный магазинчик вмещается столько блистающего великолепия? Неужели на эти штучки есть спрос? Он на мгновение представил, как все жители Бентли устремляются покупать только что перечисленные товары, и немного повеселел.
— Наверное, колечко. Только маленькое — у нее очень тонкие пальцы.
— Понимаю, сэр. С каким камнем? Или вообще без камня? Золотое, серебряное?
Алан подумал, что эта блондинка над ним издевается. И черт его знает, какое кольцо понравится Дорис — он вообще ничего в этом не смыслит и, похоже, зря затеял эту покупку.
— Ох, мне трудно вам ответить. Я плохо разбираюсь в украшениях. Понимаете, ей нравится… То есть мне бы хотелось приобрести что-нибудь именно рождественское. Если, конечно, это возможно…
Повисла пауза. Алан уже решил, что сморозил редкостную глупость, однако девица после секундного раздумья неожиданно просветлела.
— О, сэр, кажется, я знаю, что вам нужно. У нас есть фантастически красивое колечко со снежинкой из маленьких бриллиантов. Прекрасный подарок к празднику! Только оно очень дорогое.
— Насколько дорогое?
Когда девица назвала цену, у Алана даже в глазах потемнело.
Да-а… — выдохнул он, не удержавшись. — Позволите взглянуть? Разумеется, сэр. И если кольцо вам понравится, то я позову свою напарницу, чтобы она его примерила. Вам обязательно следует увидеть, как восхитительно это колечко смотрится на руке. А у моей напарницы очень изящные руки — она наполовину китаянка.
Алан с трудом сдержал улыбку. В этот момент девица раскрыла маленькую коробочку, вытащила кольцо и покачала им у Алана перед носом. Интересно, сколько раз Дорис спела бы песню про колокольчики при виде этой переливающейся на свету снежинки? Он глубоко вздохнул.
— Я могу оплатить его карточкой?
— Конечно, сэр.
— Тогда зовите напарницу, пусть примерит. Выходя через десять минут из магазина, Алан столкнулся в дверях с некоей дамой, которая как раз сегодня утром довела его своим выступлением на конференции почти до обморока. Она была похожа на вечно голодную гиену, пытающуюся казаться сытой и оттого еще более опасную.
— Мистер Блайт! А я вас увидела с улицы через стекло. Подарок покупали? Кому?
«А тебе какое дело, крашеная стерва?» — подумал Алан и по возможности любезно ответил:
— Да. Сувенир. Племяннице.
На улице уже совсем стемнело, а снегопад усилился. Алан прекрасно знал, как часто на следующий день после таких снегопадов повисает непроглядный туман, поэтому завтрашнее возвращение в Эшфорд могло оказаться утомительным: поездка, занимавшая у него обычно два с половиной часа, грозила растянуться на все четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35