Семен Альтов
Из книги "Шанс" 1990

Птичка
Дворничиха на балконе
Мыслитель
Пернатый
Гордый
У камина
Невозможный человек
Крысы
Ощущение
В лампочке
НЛО
Резьба по киру
Стреляный воробей
Секссанфу
В окружении
Вобла
Чувство вкуса
Инструктаж для незамужних
Комплект
Кормилец
Цунамочка
Гипноз
Явился
Восемь с половиной
Сны
Жажда
Жар-птица
Горизонты
Кувырок судьбы
Открывашка
Как выйти из похмелья живым
Темно
Выродок
Хоть бы что!
Волки и овцы
Время летних отпусков
Беда
Месть
Переливание крови
Пластическая операция
Огурчики

Птичка
Жила в клетке птичка. Бывало, с утречка, как солнце глянет, до того весело
тренькает, -- спросонья так и тянет ее придушить! Кеныреечка чертова! Нет, поет
изумительно, но спозаранку надо совесть иметь! Не в филармонии живем
все-таки!
Хозяева со сна начинали крыть нецензурными выражениями, которые
ложились на птичий свист, и складывался, как говорят музыканты, редкостный,
едрена корень, речитативчик.
И тогда хозяева, кеныровладельцы, как посоветовали, накрыли клетку темной
тряпочкой. И произошло чудо. Кеныреечка заткнулась. Свет в клетку не проникает,
откуда ей знать, что там рассвело? Она и помалкивает в тряпочку. То есть птичка
получилась со всеми удобствами. Тряпочку снимут, -- поет, накинут, -- молчит.
Согласитесь, такую кенырейку держать дома одно удовольствие.
Как-то позабыли снять тряпочку, -- птичка сутки ни звука. Второй день -- не
пикнет! Хозяева нарадоваться не могли. И птичка есть, и тишина в доме.
А кеныреечка в темноте растерялась: не поймешь, где день, где ночь, еще
чирикнешь не во время. Чтобы не попасть в дурацкое положение, птичка вообще
перестала петь.
Однажды кеныреечка в темноте лущит себе семечки и вдруг ни с того, ни с сего
тряпка свалилась. Солнце в глаза ка-ак брызнет! Кеныреечка задохнулась,
зажмурилась, потом прослезилась, прокашлялась и давай свистать позабытую песню.
Стрункой вытянулась, глазки выпучила, тельцем всем содрогается, кайф ловит. Ух
она выдала! Пела о свободе, о небе, словом, обо всем том, о чем тянет петь за
решеткой. И вдруг видит, -- [cedilla] мо[cedilla]! Дверца клетки открыта!
Свобода! Кеныреечка о ней пела, а она -- вот она тут! Выпорхнула из клетки и
давай по комнате кренделями! Села, счастливая, на подоконник перевести дух --
... мама родная! Открыта форточка! Там свобода, свободнее не бывает! Вставлен в
форточку кусочек синего неба, и в нем карнизом выше голубь сидит. Свободный!
Сизый! Толстый! Ему бы ворковать о свободе, а он спит, дурак старый! Интересно,
почему о свободе поют только те, у кого ее нет?
Кенырейка подпрыгнула, и что ж она с ужасом видит?! За стеклом на карнизе сидит
рыжий котяра и, как истинный любитель птичьего пения, в предвкушении
облизывается.
Кенырейкино сердце шмыг в пятки и там "ду-ду-ду"... Еще немного и свободно
попала бы коту в пасть. На черта такая свобода, -- быть съеденным?
Тьфу-тьфу-тьфу!
Кенырейка пулей назад к себе в клеточку, лапкой дверцу прикрыла, клювиком
щеколду задвинула. Фу! В клетке спокойней! Решеточка крепкая! Птичке не
вылететь, но и коту не попасть! Кенырейка на радостях зачирикала. Свобода слова
при отсутствии свободы передвижения не такая плохая штука, если кто понимает! И
кеныреечка запела коту в лицо все, что думала! И хоть кот ее сквозь стекла не
видел, но слышал, гад, через форточку все. Потому что слезы на глазах
навернулись. Значит, дошло! Когда нет возможности съесть, остается восхищаться
искусством.
Кеныреечка, скажу я вам, пела как никогда! Потому что близость кошки рождала
вдохновение, решетка гарантировала свободу творчества. А это два необходимых
условия для раскрытия творческой личности.
Дворничиха на балконе
Разбудил Штукина странный звук. На балконе явно скреблись, хотя на зиму было
заклеено в лучшем виде. Значит, попасть на балкон могли только с улицы. Как это
с улицы, когда пятый этаж? Может, птичка шаркала ножкой в поисках корма?
Воробей так греметь лапами никогда бы не стал... "Цапля, что ли? -- туго
соображал со сна Штукин, -- сейчас я ей врежу прямо в ..." Он никогда не видел
цаплю, поэтому смутно представлял, во что ей можно врезать. Штукин подошел к
балкону и долго тер не хотевшие просыпаться глаза: за стеклом вместо цапли
скреблась крохотная дворничиха в желтом тулупе. Ломиком била лед, веничком
посыпала из детского ведерка песком. Штукин, разом проснувшись, с хрустом
отодрал заклеенную на зиму дверь и заорал:
-- А ну брысь! По какому праву скребетесь, гражданка?!
-- Это мой долг! -- сладко распрямилась дворничиха. -- Уменьшается травматизм
на балконах, рождаемость приподнимается. А то жить некому.
-- Чего? Вы б еще на крыше песком посыпали! Люди ноги ломают не там, где вы
сыпите! Ироды! -- свирепел окоченевший Штукин, кутаясь в домашние трусы.
-- А кто вам мешает ноги ломать, где посыпано? -- дворничиха заглянула в
комнату. -- Ох ты! Где ж такую грязь достаете? Не иначе жилец тут холостой! Так
и быть, песочком посыплю. -- Она щедро сыпанула из ведерка на пол. -- Хороший
паркетик, вьетнамский! Его песком лучше, а солью разъесть может. Вот в
сороковой пол посолила, как попросили, а то у них тесть пьяный
подскальзывается. Так верите, нет, -- весь паркет белый стал! Соль, что вы
хотите! Зато тесть пить бросил. Не могу, сказал, об соленый паркет бить челом,
подташнивает! И не пьет третий день! Представляете? -- Дворничиха захлопнула
дверь на балкон и потопала на кухню, по дороге посыпая песком. -- От холода
содрогаетссь или от страсти? Я женщина честная, пять благодарностей. А вы сразу
в трусах. Сначала чаю поставлю. Ух ты! У вас брюква имеется! Сделаю яичницу с
брюквой. Это полезно. А для мужчины вообще! Скушаете и на меня бросаться
начнете! А зовут меня Мария Ивановна!
Как ни странно яичница с брюквой оказалась приличной, к тому же Штукин опять не
поужинал.
-- Ну вот, накормила. Это мой долг. Пожалуй, пойду, пока с брюквы на меня не
набросились! -- Мария Ивановна шагнула к балкону.
-- Нет, нет! Прошу сюда! -- Штукин галантно распахнул дверь. И тут, как нарочно
на площадку выскочила соседская собака с хозяином и замерли в стойке,
принюхиваясь в четыре ноздри, не сводя глаз с дикой пары: Штукин в трусах и
румяная коротышка в тулупе. Покраснев до колен, Штукин захлопнул дверь:
-- На ровном месте застукали, сволочи!
-- По-моему, вы меня опозорили, -- прошептала дворничиха.
-- Чем же это? Вот вы меня опозорили, факт! Как докажу, что между нами ничего
не было, как? Раз ночью в трусах рядом с бабой, -- скажут, развратник!
Дворничиха, сыпанув под себя песку, грохнулась в полный рост и зарыдала.
Крохотная такая дворничиха, а ревела как начальник РЖУ.
Опасаясь, что ворвутся собаки с соседями, Штукин, нагнувшись к лежащей, одной
рукой гладил дворничиху по голове, второй сжимал ее горло:
-- Тихо! Миленькая моя! Заткнись! Люди спят! Что теперь делать?! Не жениться
ведь...
Мария Ивановна, оборвав рев, вскочила и, шмыгнув носом, прошептала:
-- Я согласная на замужество. Ой, полпятого! Скоренько спать! Теперь это наш
долг! Да вы еще после брюквы! Я вас опасаюсь! -- дворничиха хохотнула и, скинув
тулуп, прыгнула в постель, где исчезла.
Как бы вы поступили на месте Штукина? Устроить в пять утра жуткий скандал,
соседей порадовать? Глупо. Штукин, как воспитанный человек, решил по-хорошему
лечь с дворничихой, а вот утром выставить невесту за дверь, чтобы ноги ее не
было!..
Он проснулся полвосьмого от звонка будильника. Оказалось, Марья Ивановна ушла
по-английски, не попрощавшись, прихватив с холодильника десять тысяч.
Ложась спать полпервого, Штукин снова заклеил дверь на балконе, радуясь тому,
что свободен, но чуточку было и жаль. Дворничиха хоть и небольшая, но оказалась
на редкость вся миловидная.
В два часа ночи с балкона настойчиво постучали. Штукин проснулся и, проклиная
всех дворников мира, отодрал свежезаклеенную дверь. Марья Ивановна подпрыгнула
и повисла на шее:
-- Волновались, что не приду? Сейчас яишенку с брюквой изображу, потерпите.
И Штукин начал терпетъ.
Марья Ивановна ежедневно устраивала генеральные уборки. Жилье блестело,
сверкало, и казалось Штукину, что он не дома, а в гостях и все время тянуло
уйти. Марья Ивановна готовила всевозможные блюда, обязательно с брюквой, очень
полезной для мужчин, а сама по ночам исчезала с ведерком песка, говорила: пошла
по балконам.
-- Береги себя! -- бормотал вслед Штукин, в глубине души надеясь на чудо, вдруг
сорвется с балкона и вниз! Но увы, Марья Ивановна соблюдала технику
безопасности и каждый раз возвращалась цела, невредима. Мало того, на пасху
привезла откуда-то пару родителей.
-- Не обращайте внимания, они тихие, им недолго осталось, потерпите.
Старики смущенно лузгали семечки, привалившись к тахте. Старость надо уважать,
куда денешься? Пусть живут, тем более много места не занимают.
Тесть относился к Штукину уважительно. Когда тот садился за диссертацию, тесть
залезал на стол, располагался под лампой и, посасывая трубочку, крутил головой:
"Ну ты, грамотей!" Курил тесть собственный самосад, на редкость вонючий и
стойкий. Поначалу Штукин кашлял до слез, но постепенно привык, и без этого
запаха ему не работалось. Теща попалась на редкость болтливая, все
рассказывала, как в детстве упала в колодец и оттого не росла. Рассказывая,
теща ревела. А поскольку у нее был крепчайший склероз, отревевшись, начинала
историю заново. И так каждый день. Откуда она брала столько слез, одному богу
известно!
Тесть был мужиком хозяйственным. Спали все на одной и той же тахте, но старики
в ногах -- поперек. Чтобы не смущать молодых, тесть смастерил фанерный щит с
фигурной резьбой и укреплял его на ночь. Штукину приходилось подтягивать ноги,
но куда больше неудобства доставлял храп стариков, слаженно высвиставших до
утра что-то похожее на "Эй, ухнем!"
Как честная женщина, Марья Ивановна ровно через девять месяцев принесла двух
малышей. По правде говоря, они не столько были похожи на Штукина, сколько на
Гвоздецкого, циркового акробата, который жил двумя балконами выше. Но детишки,
чьи бы ни были, всегда в радость, пока не знаешь, в кого они вырастут.
Мальчишки пошли, очевидно, в мамочку. Еще шепелявить толком не научившись, они
самозабвенно играли в дворников. Поднимали пыль детскими метелками, пол
посыпали песком, протирали все тряпкой, в которую превратили трусы отца, и
орудовали так весело, что Штукина тянуло броситься из окна. Он надеялся, пацаны
все уберут, выметут и успокоятся. Но теща обеспечивала фронт работ. Бедняга
роняла и била что попадалось под руку, да еще поливала слезами, бубня
бесконечную сказку с колодцем. Малыши ползали за старушкой как грузовички за
снегоуборочной машиной и без конца убирали...
Марья Ивановна радовалась: "Если бы не дети, была б кругом грязь!" Штукин
возражал: "Если бы не мать твоя, убирать было бы нечего!"
По ночам Марья Ивановна заставляла гладить свой круглый животик, она опять
кого-то ждала.
В назначенное время Марья Ивановна принесла новую двойню. Вместо чепчиков
детские головки украшали сияющие медные касочки. "Чувствует мое сердце, будущие
пожарники!" -- гордо сказала Марья Ивановна.
Сердце Штукина сжалось. Он понял: скоро придется проявлять отвагу при пожаре.
-- У-тю-тю! -- сделал он козу малышам и тут же ударили в живот две струи. "И
правда, пожарники!" -- подумал он с ужасом.
Дети сейчас растут быстро, пожарники тем более. Как следует не умея ходить, они
стремительно ползали на карачках, завывая пожарной сиреной, из клизмочек
поливая понарошку загоревшийся дом, но при этом на полном серьезе норовили
выкинуть в окна, спасти уцелевшее от пожара имущество. А тут еще тесть по
рассеянности кидал горящие спички прямо на пол. Как говорится: "Туши, -- не
хочу!".
Марья Ивановна опять ликовала: "Без детишек сгорели б дотла!" Штукин хотел
возразить: "Без поджигателя тестя, ничего бы не загорелось!", но смолчал,
понимая, что скажет бестактность. Наверно, все, что не делается, все к лучшему,
но почему за точку отсчета берут всегда худшее? Конечно, относительно пепелища,
все хорошо!
Под Новый год Марья Ивановна принесла детям подарки: дворникам -- подростковые
металлические ломы, пожарникам -- югославские пенные огнетушители.
-- На кой черт огнетушители? -- испугался Штукин.
-- Здравствуйте! -- обиделась Марья Ивановна. -- Югославских нигде не достать!
От них пена гуще и аромат крепче!
В ту же ночь Штукин в этом смог убедиться. Проснулся весь в пене. Она была
густая и ароматная. Вокруг подыхали со смеху дети, корчилась от хохота Марья
Ивановна. И Штукину вдруг стало смешно и легко.
В эту ночь, всласть наглотавшись пены, Штукин, как говорят, второй раз родился,
а, может, первый раз умер. Проснулся он другим человеком. У всех жизнь примерно
одинакова, но одни считают, что живут в сумасшедшем доме, а другие в
сумасшедшем доме сидят и чувствуют себя как дома. Важно найти точку, с которой
не страшно смотреть...
Детишки и вправду забавные, не бездельники, наоборот, с утра до вечера убирали,
тушили пожары, вытаскивали Штукина из огня, делали искусственное дыхание, а он
тихо лежал, размышляя о том, что искусственное дыхание, если кто понимает,
ничуть не хуже естественного. А тут еще дети играючи раскидали по комнате
диссертацию, тесть, естественно, выронил спичку, листы само собой загорелись,
но обошлось. Потушили и вымели. В доме стало чище на одну диссертацию.
-- Все равно бы не дописал! Черт с ней! Все, что не делается, все к лучшему! --
облегченно вздохнул Штукин, сделал из уцелевшего титульного листа самолетик и
пустил в окно.
В семье наступил мир и покой. Редкие скандалы, правда, случались, когда
пожарники сцеплялись с дворниками. А все потому, что дворники нарочно
загромождали мусором запасные выходы! Они, как орали пожарники, должны быть
свободны на случай эвакуации тел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11