bisk аксессуары для ванной
— Хотя иногда там нарисован полностью одетый мужчина, схватившийся за поясницу.Мистер Невилл улыбнулся.— Полагаю, тут главное — наобещать. — Эдит словно прорвало. — Или хотя бы предложить. Господи, я уже и не помню, о чем говорила. Не обращайте внимания, — добавила она. — Моя жизнь, похоже, большей частью проходит где-то за кулисами. Такой прекрасный день жалко тратить на подобные разговоры. — Лицо у нее разгладилось. — А мне сейчас очень хорошо.Судя по ее виду, так оно, возможно, и есть, подумал он. Ее лицо утратило привычное выражение покорной робости, тоски по одобрению или пониманию, стало довольным, аристократическим. Каким ветром ее сюда занесло? — задался он вопросом.— Каким ветром вас сюда занесло? — спросила Эдит.Он опять улыбнулся:— Почему бы мне здесь и не быть? Эдит выставила вперед ладони:— Ну нет, этот отель вам едва ли подходит. Создается впечатление, что он предназначен для женщин. И не просто женщин, а определенного типа. Брошенных или сосланных, тех, кому платят, чтобы жили вдали от дома, или приехавших заняться безобидными женскими хлопотами вроде безудержной траты денег на наряды. Там даже разговоры — и те сугубо женские. Вы, должно быть, одурели от скуки.— Вы, полагаю, приехали дописать книгу, — любезно предположил он.Лицо у нее затуманилось.— Совершенно верно, — сказала она. И снова наполнила стакан вином.Он сделал вид, что не заметил.— А я это местечко люблю. Однажды мы тут были с женой. Теперь я приехал в Женеву на конференцию, дома меня не ждет ничего срочного, вот я и надумал поглядеть, все ли тут осталось, как прежде. Погода стояла хорошая, и я решил задержаться.— Кстати о конференции, — сказала она. — Простите, но я так и не знаю, чему она была посвящена.— Электронике. У меня довольно крупная и, как ни странно, процветающая фирма по производству электронной аппаратуры. Моего присутствия там, можно сказать, не требуется — спасибо моему великолепному заместителю. Я провожу на месте все меньше и меньше времени, хотя по-прежнему отвечаю за все, что там делается. А вот участвуя в конференциях и тому подобном, я могу потратить на дела фирмы много времени, и мне это действительно по душе.— Где?…— Под Мальборо.— А ваша жена? — отважилась она на вопрос. — Разве она здесь не с вами?Он поправил воротничок.— Моя жена бросила меня три года назад, — сказал он. — Сбежала с мужчиной моложе себя на десять лет и, вопреки всем прогнозам, до сих пор невероятно счастлива.— Счастлива, — задумчиво протянула Эдит. — Как чудесно! Ой, простите. Я, кажется, сморозила глупость. Вы, должно быть, считаете меня очень глупой. — Она вздохнула. — Боюсь, я и впрямь глуповата. Не нахожу с миром общего языка. Писателей делят на две категории, — продолжала она, глубоко смущенная его молчанием. — Сверхъестественно мудрых и сверхъестественно простодушных, как бы не набравшихся глубокого опыта, на который можно опереться. Я отношусь ко второй категории, — добавила она и покраснела, потому что сказала правду. — Как Дикий Мальчик из Авейрона Имеется в виду «европейский Маугли», французский мальчик, в раннем детстве затерявшийся на несколько лет в лесах у города Авейрона, он так и не смог стать полноценным человеческим существом после того, как его поймали и доктор Итар попытался воспитать в нем человека. Этот действительный случай подсказал французскому режиссеру Франсуа Трюффо (1932 — 1984) сюжет его известного фильма «Дикий ребенок» (1970)
, — закончила она упавшим голосом.— Теперь у вас несчастный вид, — заметил он, выдержав молчание, чтобы дать ей как следует покраснеть.— Что ж, я и считаю себя довольно несчастной, — сказала она. — Меня это очень огорчает.— Вы много думаете о счастье? — спросил он.— Все время.— В таком случае, смею заметить, вы ведете себя неправильно. Рискну предположить, что вы влюблены, — произнес он, наказывая ее за допущенный только что промах.Внезапно между ними возникло чувство вражды, чего он и добивался, ибо вражда притупляет отчаяние. Подняв горящие гневом глаза, Эдит увидела лишь его безжалостный профиль. Он, по всей видимости, разглядывал бабочку, которая села, подрагивая крылышками, на ободок одной из кадок с геранью, расставленных по границе скромной территории ресторана.— В высшей степени ошибочно, — продолжил он после паузы, — связывать счастье с конкретным состоянием и с конкретным лицом. Избавившись от этого заблуждения, я открыл для себя очень важный секрет.— Так скажите, ради бога, в чем он заключается, — бесстрастно произнесла она. — Мне всегда хотелось знать, как следует жить.— Это очень просто. Если не вкладывать все чувства во что-то одно, можно позволить себе все, что захочется. Принимать решения, передумывать, менять планы. Отпадают тревога и желание выяснить, имеет ли это другое лицо все, чего желает, довольно ли оно или, напротив, расстроено, огорчается, скучает. Если ты готов совершать то, от чего тебя с раннего детства отучали и отлучали — всего лишь ублажать самого себя, — отпадают причины впредь чувствовать себя несчастным.— Или, возможно, совсем счастливым.— Эдит, вы романтическая женщина, — улыбнулся он. — Надеюсь, я могу обращаться к вам по имени?Она кивнула.— Но зачем называть меня романтической лишь потому, что я воспринимаю жизнь по-другому, чем вы?— Затем, что вы себя обманываете, веря в то, во что желаете верить. Неужели до вас не дошло, что между двумя людьми не может быть полного согласия, как бы горячо они ни заверяли друг друга в любви? Неужели не понимаете, сколько времени уходит на пустые думы, как множатся бесконечные мифические страдания — и лишь по той простой причине, что двое не находят друг с другом общего языка? Неужели не видели, как легкое прикосновение порой, нет, почти всегда действует сильнее, чем глубочайшая страсть?— Видела, — хмуро сказала Эдит.— Так научитесь, моя дорогая, это использовать. Вы не представляете, какой многообещающей становится жизнь, как только решишь жить исключительно для себя. И насколько здравыми становятся решения, когда их подсказывает эгоизм. На свете нет ничего проще — решить, что вы хотите или, скорее, чего вам не хочется, и действовать соответственно.— В одних случаях это верно, — сказала Эдит. — В других нет.— Научитесь не принимать эти другие в расчет. В пределах своих возможностей вы способны добиться куда большего. Вы можете стать эгоцентричной, а это восхитительное ощущение. Поставить себя в центр всего — это же начать совершенно новую жизнь.— Но если бы вы хотели разделить жизнь с другим человеком? — спросила Эдит. — Предположим, вам просто надоело жить своей собственной жизнью и вы хотите жить чужой. Хотя бы ради удовольствия новизны.— Чужой жизнью жить невозможно, можно жить только своей. И помните: никаких воздаяний не существует. Все, что вам говорили о добре бескорыстия и зле себялюбия, совершенно неверно. Это заповедь для рабов, она ведет к смирению. А моя философия — вас это, может, и удивит — завоюет вам массу друзей. Людям легко иметь дело с низкими моральными требованиями. А вот совестливость их отпугивает.Эдит рассудительно кивнула, признавая справедливость этого наблюдения. Опасная эта доктрина, которую бы она опровергла внизу, у озера, здесь выступала в полном согласии с вином, ослепительным блеском солнца, пьянящим воздухом. Она знала, что в его словах что-то не так, но сейчас ей не хотелось выяснять, что именно. Ее соблазняла не столько логика доводов, сколько сила его необычного красноречия. А я — то считала его тихоней, радостно удивилась она.— Вот почему меня так забавляет наша милейшая миссис Пьюси, — продолжал мистер Невилл. — В ее первозданной жадности есть что-то располагающее. И так приятно знать, что она нашла способ ее насыщать. Сами видите — она пребывает в хорошем здоровье и настроении: человеколюбие не испортило ей пищеварения, совесть не наградила бессонницей, каждая минута существования приносит ей радость.— Так-то так, но сомнительно, чтобы это пошло на пользу Дженнифер, — сказала Эдит. — Или, вернее, не навредило. В ее возрасте жизнь не должна сводиться к приобретению тряпок.— Дженнифер, — тонко улыбнулся мистер Невилл. — Не сомневаюсь, что на свой лад Дженнифер — яблочко от яблони.Она откинулась на спинку стула и подставила лицо солнцу, слегка опьянев не столько от вина, сколько от глубины этого важного спора. Соблазненная к тому же мыслью о том, что может, всего только пожелав, доставлять себе удовольствие. Мистер Невилл оказался безукоризненным искусителем. И все же она ощущала, что в его рассуждениях есть слабое место, как и в его способности чувствовать. Она выпрямилась и возобновила нападение.— Возвратимся к образу жизни, какой вы защищаете, с его низкими моральными требованиями, — допытывалась она. — Вы можете его рекомендовать? Не себе, другим?Мистер Невилл улыбнулся еще шире:— Полагаю, моя жена бы могла. Вы ведь что хотите узнать? Терпимо ли я отношусь к чужой аморальности, верно?Эдит кивнула.Он отпил вина и ответствовал:— Я научился ее прекрасно понимать.Браво, подумала Эдит. Исполнено безупречно. Знал, что я имела в виду, и дал ответ. Ответ неудовлетворительный, но честный. И по-своему красивый. Предполагаю, в свое время мистера Невилла назвали бы настоящим джентльменом. Держится в целом приятно. Изящно одевается, подумала она, бросив взгляд на панаму и полотняную куртку. Даже красив: лицо из восемнадцатого века, тонкое, замкнутое, с полными губами и синеватой тенью на здоровой, хорошо выбритой коже. Умен до ужаса. Подходит по всем статьям. О, Дэвид, Дэвид.Мистер Невилл заметил, что она смотрит на него чуть-чуть по-другому, и наклонился к ней через стол:— Вы ошибаетесь, Эдит, думая, что не можете жить без любви.— Нет, не ошибаюсь, — произнесла она медленно. — Я не могу без нее. Я не имею в виду, будто опущусь, стану чудачкой, превращусь в пугало. Я имею в виду нечто куда серьезней, я хочу сказать, что без нее не могу жить хорошо . Когда любви нет, я не могу с полной отдачей ни думать, ни действовать, ни разговаривать, ни писать, ни даже видеть сны. Я кажусь себе выключенной из мира живых. Становлюсь холодной, полусонной, застывшей. Обрушиваюсь в себя. В моем представлении идеальное счастье — это весь день сидеть на солнце в саду, читать или писать в полной и безусловной уверенности, что тот, кого я люблю, вечером вернется домой. Ко мне. И так каждый вечер.— Вы романтическая женщина, Эдит, — повторил мистер Невилл с улыбкой.— Вот тут вы и ошибаетесь, — возразила она. — Именно этот упрек я слышу чуть ли не каждый день. Я не романтическая женщина. Я домашнее животное. Я не вздыхаю и не стенаю по роковым непомерным страстям, по грандиозной любви, заставляющей забыть все на свете. Все это я знаю, и знаю, что это обрекает на одиночество. Нет, я стремлюсь к простой повседневности. Вечером погулять рука об руку, если располагает погода. Перекинуться в карты. Найти время для пустой болтовни. Вместе приготовить еду.— И выпустить на ночь кошку? — подсказал мистер Невилл.Эдит поглядела на него с откровенной неприязнью.— Так-то лучше, — сказал он.— Вас это явно забавляет, — сказала она. — Конечно, у вас умеют жить лучше, в Суиндоне, или где вы там… Простите. Не нужно было этого говорить. Страшно грубо с моей стороны. Ужасно…Он налил ей еще стакан.— Вы хорошая женщина, — сказал он. — Видно невооруженным глазом.— Как это видно? — спросила она.— Хорошие женщины всегда считают, что виноваты, когда им грубят. Плохие всегда ни при чем.Эдит перевела дыхание, не в силах понять, то ли опьянела, то ли необычность этого разговора просто заставила ее забыть об осторожности.— Я бы выпила кофе, — заявила она с ницшеанской, как ей показалось, прямотой. — Впрочем, нет, пожалуй, лучше чаю. Чайник самой крепкой заварки.Мистер Невилл поглядел на часы.— Да, — произнес он. — Время поджимает. Скоро тронемся в обратный путь. Но сперва вы выпьете чаю.Эдит пила чай большими глотками. Она не знала, что от умственного напряжения — вещи забытой и непривычной в нынешнем ее положении — щеки у нее разгорелись, а глаза заблестели. Волосы, выбившись из обычного тугого узла, беспорядочно свисали на шею. Она раздраженно вытащила последние шпильки, расчесала волосы пальцами и дала им упасть вдоль щек. Мистер Невилл оценил эффект, слегка поджав губы, и одобрительно кивнул.— Хотите, Эдит, я вам скажу, что вам нужно? — предложил он.Опять все сначала, подумала она.— Я вам только что объяснила, что мне нужно, и уж это-то я знаю лучше вас.— Да, я знаю — вы думаете, что знаете лучше меня, — произнес он, и она от ужаса даже вздрогнула. — Но вы ошибаетесь. Вам нужно не больше любви — меньше. Любовь принесла вам мало хорошего, Эдит. Она сделала вас скрытной, болезненно осторожной, возможно, бесчестной. Так?Она кивнула.— Любовь привела вас в отель «У озера» после конца сезона, чтобы вы общались с другими женщинами и говорили о нарядах. Вам это нужно?— Нет, — сказала она. — Нет.— Нет, — согласился он. — Вы женщина умная, слишком умная, чтобы не понимать, что вы теряете. Все эти мелкие домашние радости, о которых вы говорили, карты и прочее — вы ими скоро пресытитесь.— Нет, — повторила она. — Никогда.— Пресытитесь. Да, романтичность до поры до времени способна оградить вас от горестных мыслей, но потом они одержат над вами верх. И тогда вы обнаружите, что у вас много общего со всеми неудовлетворенными жизнью женщинами, и увидите немалый смысл в феминистском движении, и начнете читать исключительно женские романы…— Я их пишу, — напомнила Эдит.— Я имею в виду другие, — парировал он. — Вы пишете о любви и, подозреваю, ни о чем ином писать не сможете, пока не посмотрите на себя трезвым взглядом.Эдит почувствовала, что у нее волосы встают дыбом. То же самое она сама говорила себе, и много раз, но ухитрялась увиливать от выводов. Теперь же она слышала мнение лица компетентного — словно диагноз болезни подтвердили в тот самый миг, когда ей почти удалось убедить себя, что симптомы ей только мерещатся.— Вы и в самом деле хотите до самой смерти обсуждать с обделенными счастьем женщинами свое женское естество?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
, — закончила она упавшим голосом.— Теперь у вас несчастный вид, — заметил он, выдержав молчание, чтобы дать ей как следует покраснеть.— Что ж, я и считаю себя довольно несчастной, — сказала она. — Меня это очень огорчает.— Вы много думаете о счастье? — спросил он.— Все время.— В таком случае, смею заметить, вы ведете себя неправильно. Рискну предположить, что вы влюблены, — произнес он, наказывая ее за допущенный только что промах.Внезапно между ними возникло чувство вражды, чего он и добивался, ибо вражда притупляет отчаяние. Подняв горящие гневом глаза, Эдит увидела лишь его безжалостный профиль. Он, по всей видимости, разглядывал бабочку, которая села, подрагивая крылышками, на ободок одной из кадок с геранью, расставленных по границе скромной территории ресторана.— В высшей степени ошибочно, — продолжил он после паузы, — связывать счастье с конкретным состоянием и с конкретным лицом. Избавившись от этого заблуждения, я открыл для себя очень важный секрет.— Так скажите, ради бога, в чем он заключается, — бесстрастно произнесла она. — Мне всегда хотелось знать, как следует жить.— Это очень просто. Если не вкладывать все чувства во что-то одно, можно позволить себе все, что захочется. Принимать решения, передумывать, менять планы. Отпадают тревога и желание выяснить, имеет ли это другое лицо все, чего желает, довольно ли оно или, напротив, расстроено, огорчается, скучает. Если ты готов совершать то, от чего тебя с раннего детства отучали и отлучали — всего лишь ублажать самого себя, — отпадают причины впредь чувствовать себя несчастным.— Или, возможно, совсем счастливым.— Эдит, вы романтическая женщина, — улыбнулся он. — Надеюсь, я могу обращаться к вам по имени?Она кивнула.— Но зачем называть меня романтической лишь потому, что я воспринимаю жизнь по-другому, чем вы?— Затем, что вы себя обманываете, веря в то, во что желаете верить. Неужели до вас не дошло, что между двумя людьми не может быть полного согласия, как бы горячо они ни заверяли друг друга в любви? Неужели не понимаете, сколько времени уходит на пустые думы, как множатся бесконечные мифические страдания — и лишь по той простой причине, что двое не находят друг с другом общего языка? Неужели не видели, как легкое прикосновение порой, нет, почти всегда действует сильнее, чем глубочайшая страсть?— Видела, — хмуро сказала Эдит.— Так научитесь, моя дорогая, это использовать. Вы не представляете, какой многообещающей становится жизнь, как только решишь жить исключительно для себя. И насколько здравыми становятся решения, когда их подсказывает эгоизм. На свете нет ничего проще — решить, что вы хотите или, скорее, чего вам не хочется, и действовать соответственно.— В одних случаях это верно, — сказала Эдит. — В других нет.— Научитесь не принимать эти другие в расчет. В пределах своих возможностей вы способны добиться куда большего. Вы можете стать эгоцентричной, а это восхитительное ощущение. Поставить себя в центр всего — это же начать совершенно новую жизнь.— Но если бы вы хотели разделить жизнь с другим человеком? — спросила Эдит. — Предположим, вам просто надоело жить своей собственной жизнью и вы хотите жить чужой. Хотя бы ради удовольствия новизны.— Чужой жизнью жить невозможно, можно жить только своей. И помните: никаких воздаяний не существует. Все, что вам говорили о добре бескорыстия и зле себялюбия, совершенно неверно. Это заповедь для рабов, она ведет к смирению. А моя философия — вас это, может, и удивит — завоюет вам массу друзей. Людям легко иметь дело с низкими моральными требованиями. А вот совестливость их отпугивает.Эдит рассудительно кивнула, признавая справедливость этого наблюдения. Опасная эта доктрина, которую бы она опровергла внизу, у озера, здесь выступала в полном согласии с вином, ослепительным блеском солнца, пьянящим воздухом. Она знала, что в его словах что-то не так, но сейчас ей не хотелось выяснять, что именно. Ее соблазняла не столько логика доводов, сколько сила его необычного красноречия. А я — то считала его тихоней, радостно удивилась она.— Вот почему меня так забавляет наша милейшая миссис Пьюси, — продолжал мистер Невилл. — В ее первозданной жадности есть что-то располагающее. И так приятно знать, что она нашла способ ее насыщать. Сами видите — она пребывает в хорошем здоровье и настроении: человеколюбие не испортило ей пищеварения, совесть не наградила бессонницей, каждая минута существования приносит ей радость.— Так-то так, но сомнительно, чтобы это пошло на пользу Дженнифер, — сказала Эдит. — Или, вернее, не навредило. В ее возрасте жизнь не должна сводиться к приобретению тряпок.— Дженнифер, — тонко улыбнулся мистер Невилл. — Не сомневаюсь, что на свой лад Дженнифер — яблочко от яблони.Она откинулась на спинку стула и подставила лицо солнцу, слегка опьянев не столько от вина, сколько от глубины этого важного спора. Соблазненная к тому же мыслью о том, что может, всего только пожелав, доставлять себе удовольствие. Мистер Невилл оказался безукоризненным искусителем. И все же она ощущала, что в его рассуждениях есть слабое место, как и в его способности чувствовать. Она выпрямилась и возобновила нападение.— Возвратимся к образу жизни, какой вы защищаете, с его низкими моральными требованиями, — допытывалась она. — Вы можете его рекомендовать? Не себе, другим?Мистер Невилл улыбнулся еще шире:— Полагаю, моя жена бы могла. Вы ведь что хотите узнать? Терпимо ли я отношусь к чужой аморальности, верно?Эдит кивнула.Он отпил вина и ответствовал:— Я научился ее прекрасно понимать.Браво, подумала Эдит. Исполнено безупречно. Знал, что я имела в виду, и дал ответ. Ответ неудовлетворительный, но честный. И по-своему красивый. Предполагаю, в свое время мистера Невилла назвали бы настоящим джентльменом. Держится в целом приятно. Изящно одевается, подумала она, бросив взгляд на панаму и полотняную куртку. Даже красив: лицо из восемнадцатого века, тонкое, замкнутое, с полными губами и синеватой тенью на здоровой, хорошо выбритой коже. Умен до ужаса. Подходит по всем статьям. О, Дэвид, Дэвид.Мистер Невилл заметил, что она смотрит на него чуть-чуть по-другому, и наклонился к ней через стол:— Вы ошибаетесь, Эдит, думая, что не можете жить без любви.— Нет, не ошибаюсь, — произнесла она медленно. — Я не могу без нее. Я не имею в виду, будто опущусь, стану чудачкой, превращусь в пугало. Я имею в виду нечто куда серьезней, я хочу сказать, что без нее не могу жить хорошо . Когда любви нет, я не могу с полной отдачей ни думать, ни действовать, ни разговаривать, ни писать, ни даже видеть сны. Я кажусь себе выключенной из мира живых. Становлюсь холодной, полусонной, застывшей. Обрушиваюсь в себя. В моем представлении идеальное счастье — это весь день сидеть на солнце в саду, читать или писать в полной и безусловной уверенности, что тот, кого я люблю, вечером вернется домой. Ко мне. И так каждый вечер.— Вы романтическая женщина, Эдит, — повторил мистер Невилл с улыбкой.— Вот тут вы и ошибаетесь, — возразила она. — Именно этот упрек я слышу чуть ли не каждый день. Я не романтическая женщина. Я домашнее животное. Я не вздыхаю и не стенаю по роковым непомерным страстям, по грандиозной любви, заставляющей забыть все на свете. Все это я знаю, и знаю, что это обрекает на одиночество. Нет, я стремлюсь к простой повседневности. Вечером погулять рука об руку, если располагает погода. Перекинуться в карты. Найти время для пустой болтовни. Вместе приготовить еду.— И выпустить на ночь кошку? — подсказал мистер Невилл.Эдит поглядела на него с откровенной неприязнью.— Так-то лучше, — сказал он.— Вас это явно забавляет, — сказала она. — Конечно, у вас умеют жить лучше, в Суиндоне, или где вы там… Простите. Не нужно было этого говорить. Страшно грубо с моей стороны. Ужасно…Он налил ей еще стакан.— Вы хорошая женщина, — сказал он. — Видно невооруженным глазом.— Как это видно? — спросила она.— Хорошие женщины всегда считают, что виноваты, когда им грубят. Плохие всегда ни при чем.Эдит перевела дыхание, не в силах понять, то ли опьянела, то ли необычность этого разговора просто заставила ее забыть об осторожности.— Я бы выпила кофе, — заявила она с ницшеанской, как ей показалось, прямотой. — Впрочем, нет, пожалуй, лучше чаю. Чайник самой крепкой заварки.Мистер Невилл поглядел на часы.— Да, — произнес он. — Время поджимает. Скоро тронемся в обратный путь. Но сперва вы выпьете чаю.Эдит пила чай большими глотками. Она не знала, что от умственного напряжения — вещи забытой и непривычной в нынешнем ее положении — щеки у нее разгорелись, а глаза заблестели. Волосы, выбившись из обычного тугого узла, беспорядочно свисали на шею. Она раздраженно вытащила последние шпильки, расчесала волосы пальцами и дала им упасть вдоль щек. Мистер Невилл оценил эффект, слегка поджав губы, и одобрительно кивнул.— Хотите, Эдит, я вам скажу, что вам нужно? — предложил он.Опять все сначала, подумала она.— Я вам только что объяснила, что мне нужно, и уж это-то я знаю лучше вас.— Да, я знаю — вы думаете, что знаете лучше меня, — произнес он, и она от ужаса даже вздрогнула. — Но вы ошибаетесь. Вам нужно не больше любви — меньше. Любовь принесла вам мало хорошего, Эдит. Она сделала вас скрытной, болезненно осторожной, возможно, бесчестной. Так?Она кивнула.— Любовь привела вас в отель «У озера» после конца сезона, чтобы вы общались с другими женщинами и говорили о нарядах. Вам это нужно?— Нет, — сказала она. — Нет.— Нет, — согласился он. — Вы женщина умная, слишком умная, чтобы не понимать, что вы теряете. Все эти мелкие домашние радости, о которых вы говорили, карты и прочее — вы ими скоро пресытитесь.— Нет, — повторила она. — Никогда.— Пресытитесь. Да, романтичность до поры до времени способна оградить вас от горестных мыслей, но потом они одержат над вами верх. И тогда вы обнаружите, что у вас много общего со всеми неудовлетворенными жизнью женщинами, и увидите немалый смысл в феминистском движении, и начнете читать исключительно женские романы…— Я их пишу, — напомнила Эдит.— Я имею в виду другие, — парировал он. — Вы пишете о любви и, подозреваю, ни о чем ином писать не сможете, пока не посмотрите на себя трезвым взглядом.Эдит почувствовала, что у нее волосы встают дыбом. То же самое она сама говорила себе, и много раз, но ухитрялась увиливать от выводов. Теперь же она слышала мнение лица компетентного — словно диагноз болезни подтвердили в тот самый миг, когда ей почти удалось убедить себя, что симптомы ей только мерещатся.— Вы и в самом деле хотите до самой смерти обсуждать с обделенными счастьем женщинами свое женское естество?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21