Было уже начало шестого. Значит, она провела здесь более часа. Более часа прошло с тех пор, как кто-то захлопнул и запер дверь. Это открытие подтолкнуло ее к лихорадочным действиям.
Вначале она попробовала на прочность дверь черного хода, потом – входную. Обе были укреплены толстыми поперечинами, чем отличались от обычных дверей в старых коттеджах. Почему она раньше не заметила этого? Собрав всю свою силу, Джини попыталась раскачать их – ни одна не подалась ни на сантиметр.
Она прошла обратно на кухню. Газ горел по-прежнему неплохо. Открыв шкаф рядом с плитой, она обнаружила там газовый баллон. Опасливо посмотрев на него, она попробовала сдвинуть свою находку с места, однако баллон оказался слишком тяжелым. К тому же на нем не было счетчика, так что не было возможности определить, полон ли он.
Мысль о том, что газ, а значит, и свет вскоре может погаснуть, была невыносимой. Джини немедленно начала поиски осветительных приборов. Должно же быть в этом доме хотя бы что-то – небольшой фонарик или свечи. Ни того, ни другого не оказалось. Она снова заставила себя успокоиться. Двери не открываются, через крышу не пролезть. Единственная надежда оставалась на окна, к сожалению, заколоченные.
Впрочем, оставалось необследованным окошко на кухне, над раковиной. Взобравшись на кухонную стойку, она внимательно изучила его. Как и другие окна первого этажа – еще два были в гостиной, – оно было тщательно задраено. Толстые доски, вернее, сплошные древесностружечные плиты, были приколочены изнутри гвоздями к рамам. Гвозди шли по всему периметру с интервалом в три сантиметра. Да и сами плиты были монолитными.
Джини сползла на пол и поплотнее запахнулась в пальто. Холод пробирал до костей. Тепло, которое она застала, придя сюда, давно уже улетучилось.
В темноте, озаряемой голубоватым мерцанием газового пламени, Джини вернулась в гостиную и внимательно посмотрела на керосиновую печь. С такими приборами ей никогда не приходилось иметь дела, и она постаралась вспомнить, как разжег эту штуку Макмаллен в тот вечер, когда они здесь побывали. Кажется, он открыл сбоку маленькую дверцу и еще подкрутил что-то, регулируя длину фитиля. В конце концов она смогла разобраться в этом нехитром механизме и растопила печку.
Вспомнив, как это делал Макмаллен, Джини отрегулировала пламя, которое из желтого и чадящего превратилось в прозрачно-голубое. В комнате стало немного светлее. Она тщательно обшарила всю гостиную и кухню, заглянув в каждый шкаф, выдвинув каждый ящик. В итоге на кухонном столе лежали три столовых ножа, три вилки, одна чайная ложка и один консервный нож – все, что ей удалось найти. Ни одного инструмента.
Снова забравшись на кухонную стойку, она решила для начала испробовать ножи. Тяжело дыша, Джини старалась унять дрожь в руках. Тонкое лезвие легко проходило между доской и оконной рамой, однако этим все и ограничивалось. Она пошевелила ножом в попытке расшатать доску, но лезвие было слишком слабым. В отчаянии Джини вогнала лезвие в щель до отказа и попыталась действовать рукояткой. И это не помогло. Она дернула на себя рукоятку посильнее – лезвие со звоном обломилось.
Вскрикнув от досады, Джини отшвырнула обломок ножа. Она тут же предприняла новую попытку, на сей раз пустив в ход вилку. Поначалу казалось, что в щель можно засунуть зубцы, но когда это ей не удалось, она стала поддевать доску ручкой вилки. Однако ручка была слишком толстой, и зацепить ею край доски никак не удавалось. Теряя от отчаяния голову, Джини налегла на вилку изо всех сил, но та выскользнула из пальцев, и ее зубцы вонзились глубоко в кисть. Завопив от боли, Джини выронила ее. Кровь, струившаяся из раны, капала с пальцев в раковину. Джини слезла на пол, чтобы открыть воду. Она отвернула кран, но вместо воды он выдал только бульканье, сменившееся сухим свистом.
Почему-то этот звук вселил в нее неподдельный ужас. Она беспомощно озиралась в доме, ставшем для нее западней. В нем не было ни воды, ни пищи. Газа и керосина надолго не хватит. А дом пуст, заброшен, забит досками. И никому не известно, что в нем находится она. Она могла провести здесь дни, недели. Паника, подавив все остальные чувства, лишала способности трезво оценить ситуацию. Кровь, стекающая с руки, алыми пятнами расцвечивала белизну раковины. От газа воздух на кухне стал сухим и едким. Прислонившись к раковине, Джини пыталась подавить в себе страх, уговаривая себя успокоиться. Она нашла тряпку, чтобы перевязать рану, уменьшила пламя газовой плиты и керосиновой печки, чтобы экономить топливо, и заставила себя спокойно все обдумать.
Неправда, что никто не знает, где она. Паскаль знает. Может быть, и не наверняка – она же ничего не говорила ему о коттедже, – но, во всяком случае, ему известно, что она намеревалась осмотреть железную дорогу, проходящую неподалеку отсюда. Он ждет ее в Лондоне к шести часам и, не дождавшись, наверняка что-то предпримет. Он хорошо обдумает все возможные варианты и поймет, куда она могла направиться. Только дура способна думать о возможности провести здесь дни или недели. Не будет этого! Ее обязательно найдут и освободят. Однако она не собирается дожидаться, когда это произойдет, и постарается сама выбраться из этой западни.
Ее мысли были обращены к Паскалю. Она видела его лицо, слышала голос. Внезапно он показался таким близким, и эта близость вдохнула в нее новые силы. Джини опять вскарабкалась на кухонную стойку и тщательно ощупала края доски. Один гвоздь – справа внизу – был вбит вкось, а потому держался слабее других. Действуя теперь медленно и осторожно, она просунула под кривую шляпку лезвие другого ножа и начала потихоньку раскачивать его: взад-вперед, взад-вперед…
На это у нее ушло несколько часов. Несколько часов кряду она раскачивала один-единственный гвоздь, который держал лишь крохотную часть огромной доски. Ей удалось чуть-чуть вытащить его – сперва ножом, а потом, когда щель между доской и оконной рамой стала немного пошире, с помощью вилки. Сосредоточившись на маленьком квадратике деревянной поверхности, Джини обдумывала события минувшего дня. И они – одно за другим – четко вставали на свои места. Макмаллен, конечно же, был жив. Теперь она была абсолютно уверена в этом. Он побывал здесь. Именно он купил газету, разжег керосинку и открыл конверт с фотографиями. Именно Макмаллен, подсказывал ей рассудок, находился поблизости, когда она пришла сюда, и именно он запер ее. Теперь он ушел, что могло означать только одно: этот дом ему больше не нужен. Итак, он ушел, но куда?
На секунду она прекратила возню с гвоздем и уставилась прямо перед собой. По коже побежали мурашки. Ведь эти фотографии должны были стать для него сокрушительным ударом. Он бросил их в доме, но прихватил с собой тот тяжелый армейский рюкзак и жестянку с ружейным маслом!
Она посмотрела на часы. Шел девятый час. От субботы оставались каких-нибудь четыре неполных часа. Все становилось предельно ясным. Зачем Макмаллену понадобилось инсценировать собственную гибель – а она сейчас ни капли не сомневалась, что это была именно инсценировка, – если не для того, чтобы выиграть время и притупить бдительность Джона Хоторна, заставив его поверить, что отныне ему никто не угрожает! Предположим, Паскаль прав, и Макмаллен действительно задумал убить Хоторна. Когда для этого наступит самый подходящий момент? Тогда, когда все вокруг начнут думать, что Макмаллен мертв. Конечно же, лихорадочно соображала Джини, наступает воскресенье – третье воскресенье месяца. Эта дата наполнена для Макмаллена особым смыслом, и до ее наступления остается четыре часа.
Джини опять в исступлении начала дергать упрямую доску, но вовремя взяла себя в руки. Внезапно ей вспомнились слова, сказанные ей Хоторном прошлым вечером. Хоторн произнес их сразу после того, как она обмолвилась о Венеции. «Не всякая ложь заслуживает веры, – помнится, сказал он тогда. – Дайте мне хотя бы несколько дней».
Она глядела на проклятую доску. Произнося эти слова, Хоторн, очевидно, уже знал о теле, найденном на железнодорожных путях, и считал Макмаллена погибшим. Вероятно, он полагал, что со смертью Макмаллена можно будет в скором времени покончить с остатками лжи и обвинениями в собственный адрес. Именно поэтому он счел возможным говорить с ней так откровенно, без утайки. Но если Макмаллен не умер, Хоторну грозит смертельная опасность. И ему, возможно, остается не несколько дней, а несколько часов жизни.
Раздумывая об этом, она в возбуждении навалилась на доску, и расшатанный гвоздь наконец выскочил из гнезда. Теперь уже было за что ухватиться. Джини с жаром принялась за работу, орудуя сначала вилкой, потом консервным ножом, ручка которого была покрепче, и наконец пустила в ход собственные пальцы. Плита скрипела и сопротивлялась, грозя прищемить руки. Джини с криком потянула се на себя и едва не свалилась на пол. Потом поднажала еще раз, и плита треснула.
Но и после этого оставалось еще немало кропотливой, тяжелой работы. Предстояло постепенно, кусок за куском, оторвать от окна остатки панели. Иногда ей везло, и от оконной рамы отлетал изрядный клин. Но чаще в ее руках оказывались лишь мелкие щепки. И все же понемногу брешь расширялась, сквозь нее уже видна была луна, потом взору открылся кусок стены, показались каменные плиты двора. Из-под ногтей сочилась кровь, от напряжения и холода окоченели пальцы, но она продолжала борьбу, ненавидя себя за то, что является всего лишь женщиной со слабыми мускулами, и болезненно осознавая, что Паскаль расправился бы с этим древесным щитом в считанные минуты. Она раскачивала доску, рвала на себя и толкала, ломая ее на части. Свобода казалась столь близкой! Джини уже ясно могла видеть залитый лунным светом двор и лес, обступивший его темной стеной. Ее машина была совсем рядом – в каких-нибудь шестидесяти метрах вниз по склону. Еще полчаса, и она сможет умчаться подальше от этого места. Она сразу же разыщет телефон, чтобы позвонить Паскалю. И, конечно же, Хоторну. Да-да, она должна непременно предупредить его. Хоторн должен знать, что Макмаллен жив.
Вцепившись в последний большой кусок доски, она изо всех сил потянула его на себя. Внезапно он треснул и раскрошился в ее руках. Джини сильно качнулась, едва не рухнув навзничь, но удержалась. Окно было открыто, если не считать острых щепок, оставшихся по краям. Она ухватилась за ручку, повернула ее и с силой толкнула, но створки окна даже не шелохнулись. Тут Джини увидела, что оконная рама в трех местах скреплена массивными болтами.
Джини слезла вниз. Ее руки и ноги дрожали от усталости. Она могла бы разбить стекло. Но в таком случае ей пришлось бы высадить окно целиком. Края узких створок сходились посередине у горизонтальной планки. Разбить одну створку было недостаточно – в такое отверстие Джини не протиснулась бы. Оставался единственный путь: разбить оба стекла и выломать разделительную планку.
Огонек газовой конфорки тревожно замигал и уменьшился. Она повернула ручку плиты, чтобы увеличить пламя. Раздалось прерывистое, похожее на плевки, шипение. Торопись, Джини, торопись…
Притащив из гостиной стул, она что было сил саданула им в окно. Стекло из одной створки вылетело целиком, в другой только хрустнуло. Взобравшись на стойку, она принялась молотить стулом в оконную раму, задыхаясь и рыдая от возбуждения. Чуть позже Джини обернула руку кухонным полотенцем, чтобы вытащить из рамы острые осколки стекла. Потом, снова взяв стул, начала наносить удары по разделительной планке. Когда устали руки, Джини навалилась на нее плечом. Планка чуть поддалась, однако все еще держалась. Джини продолжила борьбу, ломая планку и выбивая остатки стекла. Ее дрожащие руки были изрезаны. Вытирая кровь, из-за которой становились скользкими ладони, она заметила, что ее часы разбиты. Погнутые стрелки неподвижно замерли на месте. В полутьме она поднесла покалеченный циферблат к самому носу. Прошло уже несколько часов – намного больше, чем ей показалось. Часы показывали полдвенадцатого. Но кто знает, сколько времени прошло с тех пор, как они остановились?
Джини снова издала стон ярости и отчаяния. Ведь уже могло наступить воскресенье. Нужно было немедленно убираться отсюда. Она всем телом бросилась на разделительную планку, и та с треском сломалась пополам. В лицо повеял пьянящий ветер свободы. Джини полной грудью вдыхала морозный воздух. «Печка, плита… Бог с ними. Главное – фотографии», – подумала она и начала протискиваться в разбитое окно. Она как можно плотнее завернулась в свое толстое пальто, но оно не спасло ее от острых, как нож, осколков. Джини чувствовала, как стекло цепляет ее за волосы, царапает лицо. Неловко, кривясь от боли, она вывалилась наружу – на свободу! Упав на каменные плиты с полутораметровой высоты, Джини едва не лишилась сознания.
Болело все тело, ноги подкашивались, но душа пела, наполняя торжеством все ее существо. Машина уже близко, совсем близко, вот сейчас покажется на склоне из-за деревьев. Она пересекла двор и начала продираться сквозь кустарник, пытаясь различить на земле дорожную колею.
Стараясь не поскользнуться, Джини побежала вниз по склону. Дважды она все-таки споткнулась и оба раза с размаху упала плашмя. Но каждый раз она поднималась и продолжала бег к заветной поляне. И вдруг остановилась как вкопанная, дико озираясь вокруг. Кровь текла по ее лицу, она чувствовала ее соленый вкус на губах. Легкие жгло как огнем. Пошатываясь, она сделала еще несколько шагов, вглядываясь в темноту под деревьями. Сознание отказывалось принимать очевидное. Она обежала всю поляну, даже пробежала дальше по дороге, но вскоре, тяжело дыша, вернулась. Со всех сторон ее окружали лунные блики и тени.
Машины не было. Кто-то забрал ее.
Воскресенье уже наступило, должно было наступить. Между тем до ближайшей дороги было добрых пять километров. Чтобы преодолеть их, потребуется час, прикинула она. Обычная скорость пешехода. Спотыкаясь и оскальзываясь, Джини продолжила свой путь вниз по склону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56