— я не психанул, я был просто взбешен, — И эти продажные твари угрожают мне — российскому офицеру, который всю свою сознательную жизнь Родине отдал? Да манал я такую службу!
— Успокойся, тебе год до пенсии осталось, сожми зубы, перетерпи и дослужи.
— Мне не нужна пенсия такой ценой. Я — офицер, и горжусь этим. И служить в этом гадюшнике не намерен. С завтрашнего дня ухожу в отпуск, рапорт на увольнение подам после отпуска, — я повернулся и вышел из кабинета.
Быстренько написав рапорт на отпуск с выездом в Москву, подписал его у начальника отдела, который огорченно покачал головой, и занес его в кадры. Теперь оставалось сделать еще одно дело.
Анцупик в кабинете сидел один и разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, нагло улыбнулся и предложил сесть. Я уселся на стул, который жалобно подо мной пискнул.
— Слушай, Анцупик. Мне тут от Ишаковского угрозу передали, что если я не заткнусь, то мне что-нибудь подстроят и посадят. Так вот, если мне подкинут наркотики или боеприпасы, я найду вас с Ишаковским и вобью их вам в ваши поганые глотки. Если мне на голову кирпич упадет, то я оставил предсмертные письма во все средства массовой информации и заявления в МВД и ФСБ об угрозах в мой адрес со стороны Ишаковского с объяснением причин. Так что сейчас я выйду, ты сразу срочно звони Ишаковскому, или беги к нему на личный прием, думайте, что со мной делать, — теперь уже я нагло усмехнулся и вышел из кабинета. Анцупик сидел бледный, разинув рот.
В коридоре наш кадровик, Юлия Васильевна, увидев меня, окликнула и пригласила к себе.
— Геннадий Григорьевич, что случилось? Начальник Управления на вас разозлен, и рапорт на отпуск вам не подписал в связи со служебной невозможностью.
— Ой, Юлия Васильевна, меньше знаешь, крепче спишь, так что лучше не спрашивайте. Просто не сошлись с Ишаковским во мнениях. Он считает, что можно быть одновременно продажным и порядочным, а я думаю, что эти качества не совместимы. Насчет рапорта не переживайте, а откройте федеральный закон о ветеранах, где написано, что мне, как ветерану боевых действий, отпуск положен в любое удобное для меня время. Мне удобно с завтрашнего дня. Вы ему объясните, коль он сам туповат, что если он не подпишет мой рапорт и я подам в суд, обращусь в общество ветеранов войны в Афганистане и в газеты, хуже будет не мне, а ему.
Рапорт был подписан в тот же день.
1995 год. Подмосковье. Коренев Андрей.
Дичайший развал Союза мы пережили тяжело. От великой страны отламывались огромными кусками независимые государства, на территории которых оставалось русскоязычное население, и которому некуда было деться. Частью этого брошенного Россией населения были и мы — российские офицеры. В Киргизии нам предлагали остаться. Остаться служить. Служить Киргизии. Мы любили ее, любили этот дружелюбный народ, но у нас была своя Родина, которой мы присягали и были верны. Только ей почему-то было на нас наплевать. Увозимые в Россию рапорта о переводе нас для дальнейшей службы на Родину оставались без ответа. Каждый обустраивал свою судьбу как мог. Кому посчастливилось во время отпуска найти себе место службы где-нибудь поближе к дому, привозил оттуда вызов и после согласования с командованием убывал к новому месту службы. Кто увольнялся. Кто спивался. Я держался.
За время службы в Киргизии я пережил трех комбатов. Второй комбат уехал поступать в академию генерального штаба и не вернулся. Я не вспоминал о нем, пока неожиданно в 1993 году он сам не нашел меня, тем более что искать особо не надо было, так как Рыскаев держал меня на одном и том же месте. Развал Союза вызвал необходимость создания в системе ГРУ новой структуры, имеющей задачу по сбору информации для генерального штаба в горячих точках, болючими язвами покрывшими тело России, и способной решать оперативно-тактические задачи в боевых условиях. Мой бывший комбат вспомнил обо мне. Видимо, по его мнению, я подходил для этой работы. Так я оказался в ГРУ. На базе ГРУ в Подмосковье.
Моя мама была чрезвычайно рада, что я наконец-то вышел из этих арбузно-дынных республик и служу в России, недалеко от Москвы. Когда в отпуске я сказал ей, что меня переводят в Подмосковье, она не смогла сдержать слез, и я вдруг остро почувствовал, что она пережила за годы моих армейских скитаний. Почувствовал ее боль и слезы, выплаканные в подушку долгими ночами, ее страх за меня, мою жизнь и здоровье. Мне было стыдно перед мамой, но я не мог сказать ей, что поменял шило на мыло. Я молил ее простить меня за то, что не берегу себя, за то, что может быть ей не придется нянчить моих детей. Но она сама воспитала меня таким. Я чувствовал, что ее страх за меня смешивался с огромной гордостью матери, считавшей, что она вырастила настоящего мужчину и защитника Родины.
Ее поиски мужа и попытки обустроить свою семейную жизнь закончились полным фиаско, и вдруг она всю свою недоданную нам в детстве любовь и ласку попыталась дать сейчас. Но мы с сестрой стали взрослыми. И вышли из возраста детских сюсюканий. И поэтому нам было трудно найти общий язык с матерью. Она пыталась найти к нам подходы, но везде натыкалась на возведенные ею самой в нашем детстве стены отчуждения и непонимания. Но, тем не менее — она была моей мамой, которую я любил хотя бы за то, что она дала мне жизнь. Которую я любил за эти неумелые попытки наладить наши взаимоотношения. И которая остро переживала и боялась за меня.
О смерти Максима я узнал случайно. Встретил выпускника нашего училища, с которым случайно разговорились, и он рассказал, что во взорванном в Буйнакске жилом доме погиб и наш однокашник. По фамилии Одинцов. Видимо я побелел лицом, потому что он испуганно осекся. Я терял не раз своих друзей, но привыкнуть к этому не смог. К этому невозможно привыкнуть.
Мы не переписывались. Ни с кем. Это было бесполезное и трудное занятие, потому что служба раскидала нас по всей стране, и застать кого-нибудь на месте было практически невозможно. Сегодня человек есть на месте, а завтра он убывает к новому месту службы. Или в длительную командировку. И когда сможет ответить тебе, то уже тебя не будет на этом месте. Поэтому мы знали друг о друге в основном по слухам от случайно встреченных общих знакомых офицеров, или, если случайно повезет, вместе сведет судьба. По крайней мере, после выпуска я виделся с двумя своими друзьями. С Генкой вместе служили в Туркмении, и с Сергеем свела судьба в Афганистане. О Максиме знал только то, что он уехал служить в Германию, а куда попал потом, узнал только сейчас.
Теперь я знал. Знал, что после Максима в Буйнакском детдоме остался сын. Который никому не нужен, потому что родных никого больше нет. И которого я должен перевести поближе к себе, потому что это — мой долг. Долг перед Максимом. И перед собой. Перед своей совестью.
Все-таки хорошо, что я служу в ГРУ. У нас немножко побольше возможностей, чем у обычных армейских офицеров. По крайней мере, наши начальники знали, что такое терять близких людей, и к моей просьбе помочь перевести Одинцова Игоря из Буйнакского детдома в Подмосковный детдом, отнеслись с пониманием. Хотя и побегать мне пришлось по различным инстанциям, согласовывая всяческие бумажки. Но я добился, и теперь с нетерпением жду, когда его привезут сюда…
В Москве я встретил своего афганского старшину роты, прапорщика Дубкова Игоря. Мы столкнулись с ним случайно, возле входа в ГУМ, куда я заглянул как на экскурсию, так как что-то купить мне на зарплату армейского офицера было нереально. Мы ошеломлено смотрели друг на друга несколько секунд, мне не верилось, что стоящий передо мной новый русский, в дорогой одежде, с крупным перстнем на пальце, украшенном солидным бриллиантом и есть прапорщик Дубков.
— Замполит! Ты? — он был поражен не менее моего. Мы крепко обнялись и долго тискали друг друга в объятиях, — Ты, где сейчас? Все служишь? А, черт, столько вопросов, давай ко мне! Посидим, поговорим, выпьем! Вспомним былое!
— Поехали, бандит! — засмеялся я, так было приятно встретить знакомого человека, тем более с которым не виделись столько лет, и с которым столько испытали.
Он с гордостью подвел меня к своему «Мерседесу».
— Что-то не похоже, что по зарплате живешь, — покачал головой я.
— И не говори… — усмехнулся Игорь, — можешь считать меня удачливым коммерсантом….
Он привез меня в маленькую однокомнатную квартирку, обставленную дорого, но безвкусно, во всем чувствовалось, что дому не хватает женской руки, хотя порядок был и наведен, и в квартире было чисто. Но это был порядок, наведенный армейской рукой.
— Один живешь? — удивился я, — Ведь у тебя вроде бы семья была и ребенок?
— Вот именно, что была, — горько усмехнулся он, — да сплыла…. Не выдержала сука, пока я в Афгане был. Приезжаю в Союз, а мои вещи у порога собраны. В Афган уезжал — дочке два годика исполнилось, приехал, ей почти четыре. Чужого дядю папой называет…. В общем, давай выпьем, потом поговорим….
Я не стал затрагивать больные темы и постепенно рассказывал о своей службе. Потихоньку мы набрались, лицо у Игоря раскраснелось, и он скинул пиджак, под которым я с удивлением увидел оперативную кобуру с пистолетом ТТ.
— И где это ты работаешь? — прямо спросил я, кивнув на оружие.
— А киллером, — твердо и нагло пьяными глазами взглянул он на меня, — а откуда ты думаешь у меня квартира в Москве, машина, деньги? Ты хоть одного правдивого и порядочного человека видел, который все это честным трудом заработал?… Только не надо меня учить жить!
— И сколько ты надеешься проработать киллером? — после затянувшегося молчания спросил я.
— Какая разница, Андрей? Можно подумать, у тебя другая профессия. Оба мы смерти ищем. Что? Не так? Только ты на государственном окладе сидишь, копейки получаешь, а я в творческом поиске, за твердую валюту работаю. И проживешь ты, может быть, не больше моего…. И валю я здесь тоже гадов, как и в армии на войне! Подонков! Они же здесь все друг друга заказывают! Партнеры по бизнесу, язви их в кочерыжку! Я ведь не простых работяг делаю, не женщин и детей. Один бандит другого заказывает, банкир совладельца заказывает, ты думаешь, они тут честным путем деньги заработали? Так что я тоже, пусть косвенно, но на Родину работаю, как и ты. Очищаю родную землю от негодяев. И знаешь, я за полгода считаю, стране больше пользы принес, чем за службу в Афгане или в Чечне. И при этом не сижу на шее у Родины, мне эти подонки и платят, которых я грохаю. И платят гораздо больше, чем ты заработал за всю свою службу.
— Давно с армии-то уволился, киллер?
— Полгода…. После Чечни. Дальше не смог служить. После того, как мы в январе Грозный брали…. Паша-Мерседес — ссука! Заказал бы кто-нибудь его! Сколько из-за этого долбона народа полегло…. Кинули мне на грудь орден Мужества к Красной Звезде за Афган и забыли про меня. Приехал я домой. Семьи нет. У матери на шее сидеть не будешь, а как попытался на работу устроиться, так вообще чуть с ума не сошел. Мы ведь служили и не знали, какая она — гражданская жизнь? А знаешь, какая она оказалась? Пока мы Родину защищали, подонки во власти и их родственнички всю страну прихватизировали, везде все частное. Куда ни сунься — предлагают или швейцаром, двери этим ворюгам распахивать, или сторожем, опять же этих ворюг охранять, или еще кем-нибудь, но только везде надо на этих жуликов пахать! Схватился я за голову, что делать — не знаю. Ну и под такое настроение встретил одного афганца, который мне эту работу предложил. Андрюха! Только не грузи меня, ладно! Понимаю я все, что когда-нибудь закажут и меня, что вечно это продолжаться не может, сколько веревочки не виться…. Да хрен с ним! Хоть немного русскую землю от подонков очищу. Они же себя неуязвимыми чувствуют! У них же все схвачено, и фээсбэшники, и менты, и налоговая, и прокуратура! И если боятся они кого-нибудь, то только меня! Что кто-нибудь заплатит, и приду я — беспощадный и жестокий! И плевать мне на то, что у них все схвачено и куплено!…
1996 год. Москва. Онищенко Геннадий.
Брат встретил меня с распростертыми объятиями. Он уже достиг жизненного уровня и материального благополучия, когда про таких, как он, говорят — животик, ушки и кошелек. Его фирма преуспевала, он организовывал и проводил шикарные презентации, дружил с влиятельными людьми, и оказание помощи сродному брату было для него просто еще одним актом самоутверждения в этом мире.
На следующий день после моего приезда он купил мне однокомнатную квартиру в стареньком панельном доме, почти в центре Москвы и дал неделю на развлечения и праздношатание по городу. Как мы с ним и обговаривали в мой последний отпуск, когда я решил уходить из налоговой полиции, моя работа будет заключаться в том, что я умею лучше всего — в обеспечении безопасности физического лица, коим был мой брат.
Сомневаюсь, что ему действительно что-нибудь угрожало, скорее всего, ему было просто приятно осознавать, что целый бывший спецназовец десантно-штурмовой бригады и налоговой полиции, рукопашник и просто здоровый жлоб будет его охранять. Типичный комплекс неполноценности типичного нового русского. Однако проработали мы с братом только месяц.
Поначалу все было нормально. Я стал его тенью и следовал за ним везде, где ему приходилось бывать. Я не чувствовал себя быдлом, так как он представлял меня везде и всем как своего брата. Он гордился моим внушительным видом, а я гордился его положением и возможностями. Неудобства ненормированного рабочего дня, определенные лишения и трудности работы телохранителя после службы в армии не были мне в тягость, тем более за те деньги, что он мне платил.
Как обычно принято у новых русских, старую жену он оставил сразу, как только у него появились деньги. Новая, в соответствии с принятым у них стандартом, была на две головы выше его, бывшая фотомодель, бессовестно и нагло сосущая деньги. Конечно, стерва была красивая, молодая, поэтому полноценно удовлетворить ее в свои годы он не мог, что сам прекрасно понимал, и потому ревновал по всякому малейшему поводу и без повода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22