— Нет! Вы не заложите этот дом, — обрушил он огромную лапу на матрац. — Все ощущение безопасности, которое я пытался в себе выработать, рухнет. Я не потерплю, чтобы какая-либо незаинтересованная сторона контролировала мое местожительство. Я этого не вынесу. От одной мысли об этом у меня руки обметывает.
И он протянул матери лапу, чтобы та смогла удостовериться в сыпи.
— Об этом не может быть и речи, — продолжал он. — От этого шага все мои латентные беспокойства прильют к голове, и результат, боюсь, окажется в самом деле довольно уродливым. Мне бы не хотелось, чтобы весь остаток своей жизни вы ухаживали за полоумным сыном, запертым где-нибудь на чердаке. Мы не станем закладывать дом. У вас же должны быть где-то какие-то фонды.
— У меня сто пятьдесят в банке «Гиберния».
— Боже мой, и это всё? Я едва ли мог подозревать, что мы существуем, перебиваясь столь сомнительно. Тем не менее, вышло удачно, что вы от меня это скрыли. Знай я, насколько близко мы подошли к тотальной нужде, мои нервы бы не выдержали уже давно. — Игнациус почесал себе лапы. — Хотя я должен признать, что альтернатива для меня довольно мрачна. Я весьма серьезно сомневаюсь, что кто-либо меня наймет.
— Ты что хочешь сказать, дуся? Ты — прекрасный мальчонка с хорошим обрызаванием.
— Работодатели ощущают во мне отрицание своих ценностей. — Он перекатился на спину. — Они боятся меня. Я подозреваю, им это видно: я вынужден функционировать в столетии, которое глубоко презираю. Это было так, даже когда я работал на Новоорлеанскую Публичную Библиотеку.
— Но, Игнациус, тогда ты ж вообще единственный раз работал, как коллеж закончил, да и продержался всего две недели.
— Именно это я и имею в виду, — ответил Игнациус, целясь скатанным бумажным шариком в абажур молочного стекла.
— Дак ты ж там только эти бумажки в книжки наклеивал.
— Да, но у меня имелась собственная эстетика вклеивания этих бумажек. Бывали дни, когда я мог вклеить только три или четыре таких бумажки, однако бывал вполне удовлетворен качеством своей работы. Библиотечные же власти терпеть не могли моей целостности по поводу всего этого. Им требовалось лишь еще одно животное, которое могло ляпать клеем на их бестселлеры.
— А ты бы не мог снова там работу получить?
— Я серьезно в этом сомневаюсь. В то время я высказал несколько колких замечаний даме, заведовавшей отделом обработки. Меня даже лишили библиотечной карточки. Вы должны представлять себе весь страх и ненависть, которые в людях возбуждает мое weltansсhauung [Мировоззрение (нем.)] . — Игнациус рыгнул. — Я уже не стану упоминать своего недальновидного путешествия в Батон-Руж. Тот инцидент, я убежден, послужил причиной формирования во мне ментального блока на работу.
— С тобой мило обошлись в коллеже, Игнациус. Скажи по-правде. Тебе же долго разрешили там болтаться. Даже урок вести дали.
— О, да это в сущности своей то же самое. Какой-то жалкий беломазый из Миссиссиппи насплетничал декану, что я — пропагандист Римского Папы, что есть, вне всяких сомнений, неправда. Я не поддерживаю нынешнего Папу. Он совершенно не соответствует моей концепции милостивого авторитарного Папы. В действительности, я выступаю в оппозиции релятивизму современного католицизма довольно яростно. Тем не менее, наглость этого невежественного, расистского, быдловатого фундаменталиста привела остальных моих студентов к тому, чтобы сформировать комитет и потребовать, дабы я оценил и вернул им накопившиеся у меня сочинения и экзаменационные работы. За окном моего кабинета даже прошла небольшая демонстрация. Это было довольно драматично. Для таких простых невежественных детей, как они, это удалось им сравнительно неплохо. Когда демонстрация достигла своего апогея, я вывалил все их старые бумажки — непроверенные, разумеется, — из окна прямо на головы студентов. Колледж был довольно мал для того, чтобы принять подобный акт вызова бездне современной академии.
— Игнациус! Ты никогда мне этого не рассказывал.
— Я не хотел вас в то время ажитировать. К тому же, я заявил студентам, что во имя будущего человечества мне бы хотелось, чтобы их всех стерилизовали. — Игнациус поправил подушки вокруг головы. — Мне претила необходимость читать и перечитывать безграмотности и недоразумения, выбалтываемые темным разумом этих студентов. И где бы я ни работал, все будет точно так же.
— Ты же можешь заполучить себе хорошую работу. Погоди, пока они не увидят мальчика с магистерной дипломой.
Игнациус тяжко вздохнул и ответил:
— Я не вижу альтернативы. — Его лицо скукожилось в страдальческую маску. Бесполезно бороться с Фортуной, пока не завершится цикл. — Вы, разумеется, отдаете себе отчет, что во всем этом — ваша вина. Прогресс моей работы окажется в высшей степени затянут. Я бы предложил вам сходить к своему исповеднику и слегка покаяться, мамаша. Пообещайте ему, что будете в дальшейшем избегать тропы греха и пьянства. Расскажите ему, каковы последствия вашей моральной несостоятельности. Сообщите, что вы задержали завершение монументального обличения всего нашего общества. Возможно, он и осознает всю глубину вашего падения. Если он относится к моему типу священнослужителей, епитимья ваша безусловно окажется довольно суровой. Тем не менее, я уже научился не ожидать многого от сегодняшнего духовенства.
— Я буду себя хорошо вести, Игнациус. Вот увидишь.
— Ладно, ладно, я найду себе службу, хотя она не обязательно будет отвечать вашим представлениям о хорошей работе. Со мной может случиться несколько ценных озарений, идущих на благо моему нанимателю. Возможно, опыт придаст манере моего письма новое измерение. Быть активно вовлеченным в саму систему, которую я критикую, окажется интересной иронией само по себе. — Игнациус громко отрыгнул. — Видела бы Мирна Минкофф, как низко я пал.
— А чем сейчас занимается эта вертихвостка? — с подозрением поинтересовалась миссис Райлли. — Я выложила хорошие денежки, чтобы ты только в колл е ж попал, а тебе приспичило с такой связаться.
— Мирна по-прежнему в Нью-Йорке, своей родной среде обитания. Вне всякого сомнения, прямо сейчас пытается спровоцировать полицию на то, чтобы ее арестовали на какой-нибудь демонстрации.
— Да уж, действовала она мне на нервы, когда на этой своей гитаре по всему дому бренчала. Если у нее деньжата водятся, как ты говоришь, может, тебе на ней жениться надо? Обустроились бы вдвоем, дятенка себе завели или еще чего?
— Верю ли я, что подобная непристойность и грязь слетает с губ моей собственной матери? — проревел Игнациус. — Поспешите же и приготовьте мне какой-нибудь ужин. Я должен быть в театре вовремя. Это цирковой мюзикл, разрекламированное излишество, просмотра которого я уже некоторое время дожидался. Изучим объявления о найме завтра.
— Я так горжусь, что ты, наконец, начнешь работать, дуся, — взволнованно произнесла миссис Райлли и поцеловала сына куда-то во влажные усы.
* * *
— Ты гля-ка на эту бабусю, — в раздумье бормотал Джоунз своей душе, пока автобус подскакивал на ухабах, то и дело швыряя его на женщину, сидевшую рядом. — Она думает, раз я цветной, то щас же ее снасилую. Ща же свою бабусью задницу из окна выкинет. В-во! А никого я снасиловать не собираюсь.
Он благоразумно отодвинулся от нее подальше и закинул ногу на ногу, жалея, что в автобусе нельзя курить. Интересно, думал он, что это за жирный кошак в зеленой шапчонке, который вдруг по всему городу оказался. Где эта толстая мамка в следующий раз всплывет? Просто призрак какой-то, этот придурок в зеленой шапчонке.
— Ладна, скажу падлицаям, что я по найму устроил, с горба его скину хоть, скажу, что с гуманитарием познакомился, и она мне двацать дохларов в неделю башляет. Он скажет: «Это прекрасно, мальчик. Я рад видеть, что ты выправляисси.» А я скажу: «Хей!» А он скажет: «Теперь, мож, ты станешь членом опчества.» А я скажу: «Ага, я тут себе работу негритосскую устроил, с негритосской платой. Теперь я точно член. Я теперь настоящий негритос. Не бомж. Просто негритос.» В-во! Не мелочь по карманам.
Старушенция дернула за шнурок звонка и выкарабкалась с сиденья, неловко пытаясь избегать любого контакта с анатомией Джоунза, наблюдавшего за ее корчами сквозь отслоения своих зеленых линз.
— Гля-ка. Думает, у меня сифлис с тэ-бэ, да еще и стоит на нее впридачу, и щас бритвой ее порежу и бамажник слямзю. Ууу-иии.
Солнечные очки проводили женщину, сползшую с автобуса в толпу, стоявшую на остановке. Где-то на задворках этой толпы происходило какое-то препирательство. Мужчина колотил свернутой в трубочку газетой другого человека — с длинной рыжей бородой и в бермудских шортах. Человек в бороде выглядел знакомо. Джоунзу поплохело. Сначала этот крендель в зеленой шапочке, а теперь еще и субъект, личность которого он не мог удостоверить.
Джоунз отвернулся от окна, когда рыжебородый позорно сбежал с поля битвы, и уткнулся в журнал «Лайф» , одолженный ему Дарлиной. По крайней мере, Дарлина приятно с ним обошлась в «Ночи Утех». Дарлина выписывала «Лайф» в целях самоусовершенствования и, одалживая его Джоунзу, предположила, что он тоже найдет его полезным для себя. Джоунз попытался пропахать глазами редакционную статью про американское вмешательство в дела Дальнего Востока, но на середине остановился, недоумевая, как нечто подобное может помочь Дарлине стать экзотикой — именно на эту цель жизни она ссылалась снова и снова. Он снова вернулся к рекламным объявлениям, ибо они интересовали его в журналах превыше всего остального. Их подборка в этом номере была превосходна. Ему нравилась реклама Страхования Жизни «Этна» с картинкой славного домишки, только что приобретенного семейной парой. Мужчины Лосьона Для Бритья «Ярдли» выглядели бесстрастно и богато. Вот как журнал может помочь ему . Он хотел быть похожим на этих мужчин.
* * *
Когда Фортуна откручивает тебя вниз, иди в кино и постарайся получить от жизни всё, что можно. Игнациус уже был готов сказать это самому себе и тут вспомнил, что ходил в кино почти каждый вечер вне зависимости от того, куда крутила его Фортуна.
Он сидел, весь обратившись в слух и зрение во тьме «Притании» лишь в нескольких рядах от экрана. Тело его заполняло всё кресло и выпирало в два соседние. На сиденье справа он разместил пальто, три шоколадки «Млечный путь» и два вспомогательных пакета воздушной кукурузы, верх которых был аккуратно закручен, чтобы содержимое оставалось теплым и хрустящим. Игнациус поглощал свой текущий кулек попкорна и самозабвенно всматривался в рекламные ролики грядущих развлечений. Один из фильмов выглядит настолько удручающе, думал он, что приведет его в «Пританию» через несколько дней снова. Затем полотно засияло ярким широкоэкранным техниколором, проревел лев, и перед его дивным изжелта-голубым взором замелькали титры излишества. Лицо его заиндевело, и мешок попкорна в руке затрясся. При входе в театр он тщательно пристегнул наушники к макушке шапочки, и теперь пронзительная партитура мюзикла атаковала его незащищенные уши изо всей батареи динамиков. Он прислушивался к музыке, распознавая две популярные песни, которые не любил в особенности, и пристально изучал титры в поисках фамилий исполнителей, от которых его, как правило, тошнило.
Когда титры закончились, и Игнациус отметил, что несколько актеров, композитор, режиссер, художник по прическам и ассистент продюсера — люди, чьи старания уже оскорбляли его ранее, — на экране в полном цвете возникла сцена: множество участников массовки бесцельно топтались по цирку-шапито. Он алчно всматривался в толпу и, наконец, обнаружил главную героиню, наблюдавшую какую-то интермедию.
— О мой Бог! — возопил он. — Вот она.
Дети на передних рядах обернулись и вытаращились на него, однако Игнациус их не замечал. Желто-небесные буркалы следовали за героиней, жизнерадостно тащившей ведро воды тому, что оказалось ее слоном.
— Это будет еще хуже, чем я думал, — произнес Игнациус, увидев слона.
Он поднес пустой пакет из-под кукурузы к полным губам, надул его и приготовился; его глаза сверкали отраженным техниколором. Грохнули литавры, и звуковая дорожка наполнилась скрипками. Героиня и Игнациус раскрыли рты одновременно: она — запеть, он — застонать. Во тьме неистово сошлись две дрожащие руки. Пакет из-под кукурузы оглушительно взорвался. Дети завизжали.
— Чё там за шум? — спросила управляющего женщина за конфетным прилавком.
— Сегодня он здесь, — ответил управляющий, указывая через весь зал на сгорбившийся силуэт в самом низу экрана. Управляющий двинулся по проходу к передним рядам, где нарастал дикий визг. Страх рассеялся сам собой, и дети теперь просто состязались в визге. Игнациус вслушивался в трели и улюлюканье маленьких дискантов, от которых сворачивалась кровь, и злорадствовал в своей темной берлоге. Несколькими мягкими угрозами менеджеру удалось утихомирить передние ряды, и он бросил взгляд вдоль того ряда, на котором, точно громадное чудище среди детских головок, вздымалась одинокая фигура Игнациуса. Однако, удостоился он лишь одутловатого профиля. Глаза, сверкавшие из-под зеленого козырька, неотрывно следовали за героиней и ее слоном через весь широкий экран прямо в цирковой шатер.
Некоторое время Игнациус оставался относительно спокоен, то и дело реагируя на разворачивавшийся сюжет лишь сдавленным фырканьем. Затем весь актерский состав фильма оказался под куполом на тросах. На переднем плане на трапеции висела героиня. Она раскачивалась взад и вперед под мелодию вальса. Гигантским крупным планом она улыбнулась. Игнациус осмотрел ее зубы в поисках дупел и пломб. Она вытянула одну ногу. Игнациус поспешно обозрел ее контуры на предмет структурных дефектов. Она запела о том, чтобы стараться снова и снова, пока не придет успех. Игнациус затрепетал, когда философия слов песни стала окончательно ясна. Он изучал ее хватку, пока она держалась за трапецию, в надежде, что камера зафиксирует ее смертельное падение на опилки арены далеко внизу.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9