– Я заперта в нем, как в ловушке, но это происходит не по моей воле. Ну, знаете, как это бывает, когда кто-то заставляет тебя говорить, только не своими словами, а чужими. И в то же время мне страшно покидать свое тело, потому что… куда я тогда пойду?
Вопрос прозвучал так наивно и глупо, что Лорейн снова расхохоталась. А затем смех перешел в беспомощную и неукротимую икоту, которая длилась несколько минут.
Было решено, что когда Лорейн Лейк придет в себя, сядет и сможет смотреть доктору Феру прямо в глаза, тогда он и поговорит с ней. Да, конечно, придется все же сделать операцию, которую она долго откладывала, и называется она гистероэктомией. Фиброзная опухоль не является злокачественной, но проявляет тенденцию к стабильному росту; да, сейчас она размером с нектарин, но скоро станет величиной с грейпфрут; нет, в данный момент опасности не представляет, но кто знает, как она поведет себя дальше. Ведь Лорейн Лейк женщина разумная, правильно? И у нее нет никаких фобий на тему медицины, разных там больниц и операций, верно?
– Тем более что гистероэктомия – вполне заурядная медицинская процедура, – мягко добавил доктор Фер.
– Заурядная, как смерть? – спросила пациентка.
Записывая что-то на листке, закрепленном на доске, доктор Фер нахмурился, но сделал вид, будто не слышал.
– Нет. Думаю, по части заурядности со смертью ничто не может сравниться, – с робким смешком уточнила Лорейн Лейк. Наверное, в какой-то другой жизни она была человеком с репутацией завзятого шутника и юмориста.
Как бы там ни было, но осмотр закончился. Доктор Фер в круглых блестящих очках и белом халате поднялся на ноги. Теперь пациентка должна позвонить ему в офис и договориться со старшей медсестрой о следующем этапе подготовки к операции.
– Спасибо, доктор, – запинаясь, произнесла Лорейн. – Я… мне так неловко, что я сорвалась, и…
Доктор Фер лишь отмахнулся от ее извинений, точно они имели не больше значения, чем случившаяся во время осмотра истерика, и исчез. Оставшись в кабинете одна, Лорейн вытерла глаза салфеткой, потом долго терла лицо, пока оно не стало гореть, как от солнечного ожога. И прошептала еле слышно:
– Мне действительно очень стыдно, это никогда не повторится.
Затем скомкала салфетку, сняла смешное кукольное бумажное одеяние, скомкала его и выбросила в блестящее металлическое мусорное ведро.
– Заурядная медицинская процедура.
Она ехала в машине, но не домой – пугала сама перспектива появиться сейчас дома; она направлялась к школе Типпи. Небо немножко посветлело, но все еще было затянуто легкими прозрачными облаками, бледное солнце просвечивало сквозь них, точно истершийся пенни.
Лорейн успела как раз к большой перемене. Мальчики и девочки, учащиеся школы имени Джона Ф. Кеннеди, были повсюду – на игровой площадке, на ступеньках у входа в здание, кое-кто прогуливался по тротуару. Машины здесь ехали медленно, проезжая часть была оборудована «лежачими полицейскими». Лорейн искала глазами Типпи, но дочери нигде не было видно; нет сомнения, Типпи, как всегда, осталась в здании школы, торчит в кафетерии или в комнате отдыха. До чего же стадные животные, эти дети! Лорейн, сбросив скорость, медленно ехала вдоль обочины и внимательно рассматривала незнакомых детей. Может, среди этих девочек есть подружки Типпи? Да знает ли кто из них Типпи Лейк? И есть ли кому из них до нее дело? Лорейн испытала смущение, увидев, сколько хорошеньких девочек вокруг, какие они раскованные и уверенные в себе, и, уж во всяком случае, выглядят старше Типпи. Оказалось, некоторые девочки даже пользуются косметикой – возможно ли это? Нет, вы только подумайте! В одиннадцатилетнем возрасте! Бедная Типпи! Неудивительно, что она ненавидит эту школу и всегда с такой неохотой говорит о школьных делах. Если, конечно, эти девочки шестиклассницы, ее соученицы.
И вот наконец, проезжая мимо спортплощадки, она заметила Типпи.
Узнала ее по стеганой куртке, по рыжеватым волосам и кургузой низенькой фигурке. Дочь находилась всего ярдах в десяти. С первого взгляда показалось, что Типпи стоит в группе ребятишек; только потом Лорейн увидела, что дочь агрессивно приближается к сбившимся в стайку детям помладше. Естественно, Типпи не думала, что мать или кто-либо еще за ней наблюдал.
Вот дети – все девочки – дружно и испуганно отпрянули, когда Типпи сунула им в лицо… неужели куклу-варежку? Лорейн глазам своим отказывалась верить. Лицо Типпи было до неузнаваемости искажено яростью – такой Лорейн никогда не видела свою дочь. Двигалась она странно сгорбившись, дрожа, и, похоже, ей было просто плевать, видит кто-нибудь из взрослых ее сейчас или нет. Детишки отпрянули от Типпи – похоже, кукла-варежка их нисколько не забавляла. Напротив, они взирали на оживший предмет на правой руке Типпи с тревогой и замешательством. Что говорила им кукла? Какие непристойности и угрозы выплевывал мерзкий красный шелковый ротик? Две девочки постарше, увидев, что вытворяет Типпи, подошли и, видимо, пригрозили ей. Типпи резко развернулась и набросилась на них, размахивая куклой, как оружием. Лорейн видела, как напряглись жилы на шее дочери, – в этот момент Типпи вселила страшный утробный голос в сидящее у нее на руке большеголовое лысое создание с младенческим личиком.
– О Господи… Типпи!
Лорейн непременно закричала бы на нее из окна машины, но к этому времени уже успела проехать мимо. Вместе с потоком автомобилей она оказалась на узкой улочке, в конце которой начинался парк. Сердце билось как бешеное, и на секунду Лорейн показалось: она вот-вот потеряет сознание. Ее трясло. Этот ребенок безумен. Она только что смотрела в лицо самому безумию.
Да нет же, это всего лишь безобидная игра. Типпи всегда увлекалась играми.
Лорейн пересекла перекресток – проехала слепо, прямо на красный свет. Вокруг возмущенно гудели машины, а она пыталась сообразить, что делать дальше. Объехать квартал, подобраться поближе к Типпи, окликнуть ее и положить конец этому безобразию. Господи, уму непостижимо, как ее родная, всегда такая робкая и застенчивая дочь решила напасть на маленьких ребятишек, напугать их чуть ли не до смерти! Но Лорейн тотчас передумала: нет, так не пойдет, она не может, просто не имеет права бранить Типпи на школьном дворе, на глазах у всех. Это унизит дочь и приведет в еще большую ярость. Типпи подумает, будто Лорейн шпионила за ней, и никогда больше не будет доверять матери.
Но самым страшным открытием было то, что Типпи все-таки взяла куклу-варежку с собой в школу!…
Типпи солгала. Сознательно, бесстыдно, глядя прямо в глаза матери.
Лорейн поняла, что не выдержит столкновения с дочерью, во всяком случае, сейчас. Надо отложить, подумать, как лучше поступить. Выбрать другое, более подходящее время. И она решила еще немного поездить по городу, успокоиться, сделать вид, что ничего особенного не случилось. А может, так и есть. Ничего особенного… Да она скорее умрет, чем расплачется сейчас, устроит истерику второй раз на дню. Нет уж, спасибо, кто угодно, только не она, Лорейн Лейк!

* * *
Позже тем же днем она ждала, когда Типпи вернется из школы, и нервно расхаживала по дому с сигаретой в руке. Сигарета догорела до самого фильтра и жгла пальцы. Несколько раз казалось, что Лорейн слышит в отдалении противный визг тормозов желтого автобуса. Но ничего не происходило. Несколько раз она, вся подобравшись, готовилась к сражению. Спасительному одиночеству скоро настанет конец – об этом возвестит шумный приход ребенка.
Лорейн снова закурила – впервые за последние двенадцать лет. Муж и дочь возмутятся, будут упрекать; впрочем, и она при других обстоятельствах поступила бы так же. Знакомый острый вкус никотина, щекочущий нёбо и легкие, был похож на сладостное воспоминание о любви, неудачном, но страстном романе. «А почему бы, собственно, и нет? – подумала она. – Не можем же мы жить вечно».-Подумала, а вслух произнесла совсем другое:
– Не можем же мы любить вечно. – Лорейн засмеялась.
Остановилась у закрытой двери в комнату Типпи. Нет. Она раньше сюда не входила и теперь не будет.
Лорейн поднялась на третий этаж, на чердак. Лорейн редко заглядывала сюда, и то лишь в случае крайней необходимости. И никогда для того, чтобы просто постоять у окошка с мутными стеклами. Постоять, не совсем понимая, где она находится, но четко осознавая одно: здесь спасение, покой, одиночество. И небо отсюда казалось ближе, стоит только глянуть вверх. Она рассеянно выкурила еще одну сигарету, немного закашлялась, вытерла глаза. Здесь она свободна, здесь в полной безопасности – особенно когда Типпи вернется домой. Типпи не догадается, где она. Типпи помчится к себе в комнату, прятать куклу-варежку, и она, ее мать, не станет свидетелем этого вороватого поступка. Выиграет каждая. Но если разобраться, ей наплевать. Лорейн и думать не думала о Типпи и об омерзительной кукле-варежке.
Какая красота! Серые плотные облака начали рассеиваться, раздвигаться, подобно гигантским булыжникам, и края их были опалены пламенем. Днем собиралась гроза, но северный, дующий из Канады ветер прогнал ее. Лорейн смотрела, застыв в трансе. Она знала: позади и внизу под ногами затаилось нечто страшное, угрожающее: визг тормозов, гнусавый насмешливый детский голос… Но нет, она здесь одна, в безопасности.
Лорейн Лейк затаила дыхание и вся подалась вперед: она видела, как карабкается в небо, усыпанное булыжниками. Еще девочкой, а стало быть, давным-давно, она была удивительно сильной, спортивной, уверенной в себе. И походка была легкой, плавной, радостной. Точно душа с каждым шагом возвращалась домой, в тело! И вот ее высокая прямая фигура растаяла вдалеке – она ушла, даже ни разу не обернувшись.
Отчим Шрёдера

1
Как быстро и как непоправимо.
И какая ирония судьбы: ураган умчался в Атлантический океан, никому не навредив. Ни единая живая душа в штате Нью-Джерси не пострадала, никто от него не умер, кроме, как выразился Джон, бедняги Джека.

2
Восемнадцать часов непрерывного ливня, бешеной силы ветра, бушевавшего в северной части штата Нью-Джерси, где жили Шредеры-старшие, а на рассвете 23 сентября в небе ярко сияло солнце, воздух был немного душным, кругом блестели лужи, остро пахло зеленью, сломанными ветками.
Впервые за много лет Джон Шредер и его жена Лорел собрались навестить родителей: мать Джона Мириам и отчима Джека Шредера, проживавших в Клифтоне, штат Нью-Джерси. Отношения между Джоном и Шредерами-старшими всегда были немного натянутыми и прохладными, но мать написала ему письмо, очень просила при– -ехать, и Джон решил, что поехать надо, – почему бы нет? Почему бы не навестить мать и отчима теперь, когда он женат и счастлив, живет в Бостоне, давно стал взрослым независимым человеком, что в том плохого?
В первую же ночь, когда они раздевались, чтобы лечь спать, Лорел пылко и с вызовом заметила Джону, словно он собирался с ней спорить:
– Твоя мать очень милая женщина, Джон, такая добрая, щедрая…
На что Джон с улыбкой ответил:
– Да, но она не смогла защитить меня от него.

3
А произошло это вот как. В воскресенье утром Джон Шредер с отчимом Джеком Шредером поехали на машине к озеру Чинкуапин, посмотреть, какой ущерб нанес ураган собственности Джека Шредера, – ему принадлежал там участок у самого берега. Увидев, во что превратились их маленький крытый гонтом коттедж и пристань, отчим так расстроился, что рухнул на заваленную мусором землю во дворе и умер. Смерть наступила в течение нескольких минут; вызвали «скорую», а позже, в больнице «Маунт-ройал» врачи поставили диагноз: инфаркт.
Насколько помнил Джон Шредер, его отчим Джек всегда был крупным мужчиной с бочкообразной грудью и страдал от астмы. И еще был страстным любителем выпить, весил фунтов на пятьдесят больше нормы. Когда ему было под семьдесят, он словно стал меньше ростом и похудел, пить бросил совсем, но с первого взгляда становилось ясно, что со здоровьем у него неважно: на лице с ввалившимися щеками горел лихорадочный румянец, будто он перегрелся на солнце, маленькие глазки постоянно слезились, а дыхание было хриплым, часто затрудненным, порой – еле слышным. Волосы, прежде встававшие щетиной прямо ото лба, и даже кустистые брови, казалось, заряженные статическим электричеством, приобрели желтоватый оттенок. Джек зачесывал волосы назад, безуспешно пытаясь прикрыть блестящую лысину жидкими, вялыми прядями. Стоило ему разволноваться, как руки начинали дрожать; настроение менялось чуть ли не ежеминутно – то он весел и болтлив сверх всякой меры, а то вдруг становился нервным, подозрительным, чего-то боялся.
А потому Джон Шредер не слишком удивился, хотя, конечно, и был озадачен неожиданной и скоропостижной смертью отчима.
Господи Боже!… Только что старик расхаживал по берегу возле разрушенной пристани, сердито пыхтя и размахивая руками, и на чем свет стоит клял страховую компанию за то, что агенты что-то не так сделали или, напротив, ничего не сделали и теперь наверняка откажутся компенсировать ему ущерб, а в следующую секунду рвал на горле рубашку, причитая «ой, ой… ой», точно испуганный ребенок. Потом вдруг рухнул на колени и, не успел Джон подхватить его, растянулся на земле лицом вниз и лежал, извиваясь и дергаясь, на сыром песке, заваленном сломанными ветками, увядающей листвой и битым стеклом.
Джон подумал, что у отчима, должно быть, удар, приступ астмы или с сердцем стало плохо – от матери он слышал, что здоровье у Джека никудышное. И, сохраняя спокойствие, пытался придумать, что делать. Наклонился к отчиму, приподнял за плечи, затем перевернул на спину, чтобы можно было сделать искусственное дыхание рот в рот, как его учили лет двадцать назад, когда он собирался стать телохранителем. Но старик сопротивлялся, даже ударил его по лицу слабо сжатым кулаком, а потом вдруг затих и перестал двигаться. Жуткие хриплые вздохи со всхлипом прекратились, и он лежал как огромная выброшенная на берег рыба с большим белым животом, приоткрыв розовые губы, а маленькие увлажненные слезами глазки закатились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51