Рассказы –
HarryFan
«Джеймс Олдридж. Избранное»: Вища школа; Харьков; 1985
Джеймс Олдридж
МАЛЬЧИК С ЛЕСНОГО БЕРЕГА
Было у меня два заветных желания: убить лисицу и поймать двадцатифунтовую мурейскую треску. Дошло до того, в конце концов, что я больше и думать ни о чем не мог. Почему так, трудно сказать; может быть, поначалу все дело тут было в Томе Вудли. Том Вудли жил в городе и был богат, а я жил в лесу и был беден. С этого все и пошло, но, как часто бывает в жизни, со временем тут для меня стало важно совсем другое.
Я жил с отцом, дровосеком, на берегу Муррея, милях в трех-четырех от города Сент-Элен, штат Виктория. И правду сказать, я только и знал, что свой лес, а Тому Вудли все было нипочем — он и учился хорошо, и в спорте был один из лучших, и в церковь ходил исправно, да еще умел сделать так, чтобы все в городе его любили, даже учителя и полицейский. Том был всюду первым, я — всюду последним, кроме нашего лесного берега. В городе любой мальчишка в чем-нибудь да мог меня обставить, но стоило этим городским мальчишкам очутиться за городом, где-нибудь в лесу или на реке, и тут уж никто из них не мог со мной тягаться — так было до самого того дня, когда Том Вудли в отцовском форде выехал с приятелями к Муррею на пикник и в первый же час убил лису из двадцатидвухкалиберного ружья и поймал на удочку пятнадцатифунтовую треску.
Ни того, ни другого мне, выросшему в лесу, еще никогда не удавалось сделать. Я переловил чертову пропасть рыбы и однажды вытянул даже треску фунтов этак на десять, но крупнее этого мне ничего не попадалось. Когда бывали патроны, я часто бил кроликов, я, можно сказать, жил продажей кроличьих шкурок; но вот подстрелить лису мне еще не посчастливилось ни разу.
Я знал, что Тому Вудли просто повезло, но от этого было не легче: ведь мне теперь и вовсе нечем было крыть; ну, я и перестал ходить в город совсем, даже в школу бросил ходить, сидел дома или бродил по берегу, твердо решив не давать повода для насмешек мальчишкам в башмаках и взрослым — тем, что стоят за прилавками, и не показываться в городе до тех пор, пока не поймаю двадцатифунтовую треску и не убью лисицу.

С лисицей дело обстояло особенно трудно, и все же настал день, когда я увидел перед собой лисицу так близко, что, будь я постарше и посильнее, я мог бы убить ее, ударив палкой по голове.
Вышло это случайно. Я в тот день совсем и не охотился и не удил, а просто собирал грибы. Вода в реке стояла тогда довольно высоко, и все ложбины на Пентал-Айленде превратились в мелкие озерки или болотца, а сухие пригорки между ними были словно островки, поросшие кое-где кустарником. Перебравшись через одно такое озерко, я поднялся на бугор, на вершине которого рос одинокий ветвистый куст. Стал собирать под кустом грибы и вдруг вижу: лиса. Она учуяла меня, но удрать ей было некуда. Воды она боялась еще больше, чем меня. Она пятилась от меня, а я пятился от нее. Островок, на котором мы с ней оба оказались, занимал всего каких-нибудь тридцать квадратных футов, и расстояние между мной и лисицей было не больше десяти ярдов. Но у меня не было ружья, и так мы с ней и стояли: я тут, а она там, хвост трубой, зубы оскалены, но сама не шелохнется.
Медленно отступил я обратно в воду. Без ружья я ничего не мог сделать, а до дому добираться мне было не меньше часу: сначала переплыть реку, а потом еще целую милю идти по зарослям. Но я знал, что эта лиса все равно никуда не денется. Я знал лис и знал, что эта лиса боится воды и скорее подохнет, чем войдет в нее. Поэтому я положил на землю мешок из-под сахара, в который я клал грибы, перебрался через заводь и бегом пустился к дому.
Дома у меня висело двадцатидвухкалиберное ружье, но я его не захватил по той простой причине, что у меня не было патронов, и теперь, на бегу, я все ломал голову над тем, где бы достать патрон, только один патрон. Я вспомнил на бегу про тот патрон, который в прошлом году уронил в поленницу. Да разве его там найдешь? Я уже раз двадцать пробовал, и все без толку. Занять было не у кого, а дома я давно уже перерыл все ящики — хоть бы один патрон завалялся где-нибудь. Я понимал, что бегу зря, но все-таки бежал. По заросшему высокой травой берегу я спустился к реке, прыгнул в воду, переплыл глубокое место, потом пошел вброд, потом, пробираясь сквозь ивовые заросли, вскарабкался на высокий берег и побежал к дому.
Дома я сразу же бросился к поленнице и, тяжело дыша и отдуваясь, стал шарить в ней, разгребая щепки руками и ногами. Найти этот патрон в груде прошлогодних щепок и опилок я, конечно, не смог и, отчаявшись, вошел в дом. Заглянул в ствол своей винтовки — пусто. Я прекрасно знал это и все-таки надеялся. Но теперь мне оставалось одно. Отца не было дома — он рубил дрова в лесу; я вошел в его комнату и снял со стены отцовский дробовик. Он был такой тяжелый, что я едва не выронил его, когда снимал. В магазине лежала обойма с тремя патронами. Ружье было вычищено, но из него уже много лет не стреляли. Отец сам неохотно пользовался им и держал заряженным просто на всякий случай. Я снял его и выволок во двор. Это был тягчайший проступок. Мне строго-настрого запрещалось прикасаться к этому ружью. Но сейчас мне было все равно.
Взвалив тяжелый дробовик, словно бревно, на плечо, я бегом пустился в обратный путь. Я уже порядком устал и вскоре должен был перейти на быстрый шаг. Но время от времени я снова пускался рысью и так, то шагом, то бегом, добрался до реки, переплывая которую чуть было не утонул, потому что все время старался держать ружье повыше. Все равно у меня не хватило сил удержать его над водой, и, выбравшись на тот берег, я увидел, что оно сильно намокло.
От реки до озерка я тащился долго. Меня била дрожь, и дышал я шумно и тяжело; но последнюю сотню ярдов я все-таки пробежал. Глядя на островок, отделенный полосой воды ярдов в двадцать пять шириной, я загнал патрон в ствол и двинулся вперед — убивать свою лису.
Но лиса исчезла. Я обламывал ветки куста, обшаривал его со всех сторон: вдруг где-нибудь есть нора, куда она могла спрятаться. Но там ничего не было, ничего. Только немножко помета да птичье перо. Исчезла, и все тут. Каким образом она очутилась на островке, это я понимал — очень просто: пока она спала на пригорке, вода, видимо, прорвалась в ложбину и затопила все вокруг; но куда она девалась теперь, этого я не мог понять: ведь воды-то она боялась. Я искал на соседних островках, облазил все вокруг в тех местах, куда вода вовсе не доходила, — бесполезно. Так и пришлось мне возвращаться домой с грибами и с отцовским дробовиком.
За дробовик меня выдрали вожжами, потому что объяснить, зачем он мне понадобился, я не мог. Рассказывать правду я даже не пытался — просто выдумал какую-то длинную историю о том, как гонялся за кабаном. Отец сказал, что кабаны у нас вообще не водятся, да я и без него это знал. В общем, мне досталось как следует.
Назавтра я вернулся на то же место и опять искал там эту лису. На следующий день — опять. Я все искал и искал, а в конце концов я уже просто стал думать, как бы мне вообще найти какую-нибудь лису, но для меня это всегда была именно та лиса. Патронов у меня не было, но я продолжал искать и выслеживать. Потом как-то ночью я поплакал часок в подушку о том, что все это так трудно и так загадочно, а на следующий день взялся за удочки — ловить двадцатифунтовую треску.
На реке Малый Муррей есть несколько таких мест, где особенно хорошо ловится треска, и все они мне были известны. Самое лучшее место — возле дома старого Роя Кармайкла. Дом себе Рой устроил из парового котла. Перед домом, со стороны реки, стояла калитка, которую он в свое время унес с какого-то старого церковного двора, а забора не было. Калитка была со щеколдой, на которой значилось: «Дома», «Нет дома». Когда Рой уходил или приходил, он всегда поворачивал щеколду соответствующим образом. Он сделал на берегу ступеньки до самой воды, и всегда — зимой, когда вода прибывала, и летом, когда река мелела, — отмечал на них уровень воды железным колышком. К этому колышку прислонил я свою удочку, и, как раз когда я насаживал на крючок беззубку, старый Рой собственной персоной спустился к реке за водой.
— Почему ты не ловишь на червя? — спросил он.
— Я уже, кажется, в наших местах всех червяков извел, — ответил я ему.
— А ты бы сходил в городской свинарник.
— Туда мне нельзя показываться. Меня уже там раз поймали, когда я ковырял между камней, которыми вымощен двор.
Рой был тощий и старый. Седые усы свисали ему прямо на рот. Иногда, безо всякой причины, он вдруг начинал смеяться. Вот и сейчас он вдруг засмеялся.
— Что поделывает твой папаша, Эдгар?
— Поехал в город продавать дрова, — ответил я.
— Тебе, верно, не очень нравится, что в городе все над ним смеются?
Я не нашелся, что ответить, и вместо этого спросил, почему он живет в паровом котле.
— Двадцать лет я прожил над этим котлом, — объяснил он. — А теперь вот живу в нем. Лучшего котла ни на одном речном пароходе не найдешь. Теперь таких больше не делают. Если бы старушка «Рэнг-Дэнг» не наскочила на Стрелку, она и теперь бы еще ходила здесь с этим котлом.
Все это я уже знал. Старушка «Рэнг-Дэнг» была колесным пароходом на котором Рой попытался однажды пройти вверх по Малому Муррею. У мыса она наскочила на мель и потом затонула. Старый Рой был на ней капитаном. Он остался в этих местах, надеясь поднять пароход со дна реки, но «Рэнг-Дэнг» совсем развалилась, так что Рою удалось спасти только котел. Вот он и поселился в котле тут, на берегу. Все это произошло давным-давно. Как-то я спросил его, почему он не пошел капитаном на другой пароход. Но он вместо ответа подобрал с земли сухой круг подсолнечника и запустил им в меня, так что больше я его об этом не спрашивал. Мой отец, Эдгар Аллан, объяснил мне, что после того происшествия он нигде уже не мог устроиться. Владельцы затонувшего парохода заявили, что Рой наскочил на мель, потому что был пьян. С тех пор Рой никогда не пил, чтоб доказать, что он вовсе не был пьян в тот день.
— Котел-то двухдюймовый, — похвастался между тем Рой.
— Да, стенки у него толстые, — согласился я.
— И хоть бы где прогорел. Вот пойдем-ка со мной. Я тебе покажу.
Он мне уже и раньше показывал, но я все-таки закрепил удилище камнем и пошел за Роем. Он прошел через калитку и повернул щеколду на «Дома». Потом открыл тяжелую металлическую дверцу топки и, согнувшись, пролез внутрь. В котле было множество всяких предметов, сделанных большей частью из старых жестянок. Пол был настлан дощатый, а кругом стояли всевозможные часы в жестяных корпусах. Тут же были цветочные горшки, вставленные в жестянки с отогнутыми краями, жестянка с вырезанным боком служила печкой, и даже кровать представляла собой несколько сколоченных вместе жестянок из-под керосина. Все было выкрашено красной краской. В одной из стенок был вынут целый лист, так что получилась дверь в пристройку, которую Рой соорудил из старых досок. В стенках виднелись дырки в тех местах, где раньше были трубы.
Рой сунул мне в руку кувалду и сказал:
— Ну-ка, ударь. Бей куда хочешь.
Я вовсе не хотел бить. Потому что, когда я ударял по стенке котла, все вещи с полок падали на пол. Но он настаивал:
— Бей куда хочешь.
Я выбрал свободное место, покрепче уперся босыми ногами в пол и что было силы ударил по котлу кувалдой. Кувалда отскочила от железной стенки, и все с грохотом попадало с полок.
— Сильней! — кричал Рой. — Попробуй в другом месте!
Я еще раз ударил кувалдой по тому же месту, но сильнее.
— Тебе сколько лет? — разозлившись, спросил Рой.
— Одиннадцать.
— Неужели ты не можешь ударить сильней?
— Размахнуться негде.
— То есть как это негде? А если ты станешь выстукивать котел для проверки и будешь так слабо бить, что не заметишь прогоревшего места — знаешь, что тогда может случиться? Струя пара ударит, и все разлетится вдребезги. Давай сюда кувалду. Вот смотри.
Старый Рой размахнулся и обрушил кувалду на стенку котла. Все затряслось. Загремели жестянки. Он ударил опять — в другом месте. Все попадало и с грохотом каталось по полу. Отшвыривая ногами жестянки, Рой подошел к заднему днищу и ударил в него. Он колотил в днище до тех пор, пока не выбился из сил.
— Вот видишь, — сказал он. — Как новенький.
Рой весь трясся; все-таки он был уже старик.
— Что же теперь со всем этим делать? — Я кивнул на жестянки, валявшиеся на полу.
— Все это — барахло, — сказал он. — Единственная стоящая вещь здесь — котел.
Потом мы выбрались наружу и спустились по земляным ступенькам к воде.
— Ты что ловишь-то? — спросил он.
— Большую треску, — ответил я. — Двадцатифунтовую.
— Раньше ты ловил лещей.
— То раньше. А теперь мне нужна большая треска.
И я рассказал Рою про Тома Вудли, про лисицу и про треску.
— Тебе попадалась треска в последнее время? — спросил я.
— Нет. Только окуни. Ничего больше и нет в этой реке. Одни желтопузики.
— Рыба, она свои места знает, — сказал я.
— А почему бы тебе не попытаться на Большом Муррее?
— Вода еще не спала, мне не переплыть.
— Хочешь, я перевезу тебя в лодке?
— Ну, нет, спасибо, — поспешно ответил я.
Рой уже однажды перевозил меня в своей лодке, пообещав вернуться за мной, когда я покричу ему с того берега. Я кричал-кричал, но он так и не приехал. Видно, успел забыть обо мне. Вода была тогда высокая, течение сильное, и пришлось мне целую ночь провести на Пентал-Айленде, а назавтра получить еще дома хорошую трепку.
— Я тоже с тобой поеду, — заявил он. — Опротивели мне эти окуни.
— Ну что ж, — сказал я.
Рой пошел за жерлицей и веслами. Лодка его всегда была привязана тут же, возле ступенек. Он сам ее сделал, и это была лучшая плоскодонка на реке.
Спустившись обратно, он посмотрел на мою удочку и сказал:
— Зачем тебе удилище? Треску лучше ловить прямо на лесу. Эти рыбы сами идут на крючок.
— А я люблю удочки, — ответил я. Я и вправду любил ловить на удочку. И если мне суждено было поймать свою двадцатифунтовую треску, я хотел поймать ее на удочку.
— Оставь свою удочку здесь, — сказал Рой.
— И не подумаю. Я возьму ее с собой.
1 2 3