ты говорил, что это случится, когда придет время, и вот оно пришло.– Да, вот оно пришло, – соглашаюсь я. – Ну, моя семья не такая шикарная. Они музыканты. Мой отец – Ричард Детамбль, а маму звали Аннет Линн Робинсон.– Боже, та самая певица!– Да. А отец – скрипач. Он играет в Чикагском симфоническом оркестре. Но на такую высоту, как мама, он никогда не поднимался. Это просто позор, потому что мой отец – замечательный скрипач. После того как мама умерла, он не живет, а существует.Приносят счет. Мы почти ничего не съели, но уж меня сейчас интересует точно не еда. Клэр берет в руки сумочку, но я качаю головой. Я расплачиваюсь, мы выходим из ресторана и оказываемся на Кларк-стрит, вокруг нас прекрасный осенний вечер. На Клэр надета изысканная голубая вязаная накидка и меховой шарф; я забыл дома пальто и потихоньку трясусь от холода.– Где ты живешь? – спрашивает Клэр.«О нет!»– Я живу за два квартала отсюда, но квартирка крошечная и жутко захламленная. А ты?– Роской-Виллидж, на Хойне. Но у меня там соседка по комнате.– Если мы пойдем ко мне, тебе придется закрыть глаза и сосчитать до тысячи. А может, твоя соседка нелюбопытная и глухая в придачу?– Размечтался. Я никогда никого туда не привожу; Кларисса набросится на тебя и начнет засовывать бамбуковые щепки под ногти, пока ты во всем не сознаешься.– Я просто мечтаю, чтобы меня помучила девушка по имени Кларисса, но вижу, ты моих пристрастий не разделяешь. Пойдем тогда ко мне.Мы идет на север по Кларк-стрит. Я сворачиваю в магазинчик «Спиртные напитки на Кларк-стрит» за бутылкой вина. Возвращаюсь, Клэр смотрит удивленно:– Я думала, тебе пить нельзя.– Почему это?– Доктор Кендрик очень строг насчет выпивки.– А кто это?Мы идем медленно, потому что на Клэр неудобные туфли.– Он твой врач, большой эксперт в области перемещений во времени.– Объясни.– Я сама толком не знаю. Доктор Дэвид Кендрик – молекулярный генетик, который обнаружил… то есть обнаружит причину, почему люди перемещаются во времени. Это генетика, он это в две тысячи шестом году обнаружит. – Она вздыхает. – Думаю, сейчас еще просто слишком рано об этом говорить. Однажды ты мне сказал, что где-то лет через десять перемещающихся во времени людей будет гораздо больше.– Я никогда не слышал, чтобы кто-то еще… перемещался.– Думаю, пойди ты сейчас искать доктора Кендрика, он бы тебе не помог. А если бы помог, мы бы вообще никогда не встретились.– Давай сейчас об этом не думать.Мы в моем подъезде. Клэр заходит за мной в лифт. Закрываю дверь и нажимаю одиннадцатый этаж. От Клэр пахнет старой тканью, мылом, потом и мехом. Делаю глубокий вдох. Лифт звякает, подпрыгнув на моем этаже; мы высвобождаемся из его недр и идем по узкому коридору. Я быстро расправляюсь со всеми ста семнадцатью замками, и дверь открывается с легким скрипом.– Пока мы ужинали, тут все стало еще хуже. Мне придется завязать тебе глаза.Клэр хихикает, когда я ставлю на пол бутылку вина и стягиваю галстук. Закрываю ей глаза галстуком и крепко затягиваю узел на затылке. Открываю дверь, провожу ее в комнату и усаживаю в кресло.– Ну вот, теперь начинай считать.Клэр послушно считает. Я гоняюсь вокруг: подбираю белье и носки с пола, собираю ложки и кофейные чашки с различных горизонтальных поверхностей и сваливаю их в раковину. Когда она произносит: «Девятьсот шестьдесят семь»,– я снимаю галстук с ее глаз. Кровать я свернул, сделав ее диваном, и теперь сижу на нем.– Вино? Музыку? Свечи? – спрашиваю я.– Да, пожалуйста.Встаю и зажигаю свечи. После этого выключаю верхний свет, и по комнате начинают прыгать маленькие огоньки. Так гораздо лучше. Ставлю розы в воду, достаю штопор, вытаскиваю из бутылки пробку и наливаю нам по бокалу вина. Подумав секунду, ставлю диск с голосом моей мамы – она исполняет романс Шуберта – и делаю звук потише.Моя комната – это диван, кресло и тысяч пять книг.– Как мило,– говорит Клэр.Она встает и пересаживается на диван. Я сажусь рядом. Наступает волшебный момент, когда мы просто сидим и смотрим друг на друга. В волосах Клэр играют лучики света. Она протягивает руку и касается моей щеки.– Я так рада тебя видеть. Я так скучала.Я притягиваю ее к себе. Мы целуемся. Это очень… привычный поцелуй, так целуются хорошо знакомые люди, и меня разбирает любопытство, чем же это таким мы в долине занимались, но я отбрасываю возникшую мысль. Наши губы раскрываются. Обычно в этот момент я думаю, как выпутаться из бесчисленных одежек, но вместо этого я откидываюсь и вытягиваюсь на диване, за бока притягивая за собой Клэр; она очень скользкая в своем вельветовом платье и проскальзывает, как вельветовый уж, между спинкой дивана и мною. Она лежит лицом ко мне, я смотрю на нее, опираясь на руку. Через тонкую ткань я чувствую, как она прижимается всем телом ко мне. Часть меня изнывает от желания запрыгнуть на нее, облизать с ног до головы, оказаться внутри нее, но я слишком ошеломлен и обессилен.– Бедный Генри.– Почему это бедный? Я с ума схожу от радости.Кстати, это правда.– Ну, я обрушила на тебя все эти сюрпризы, как камни на голову.Клэр перекидывает через меня ногу и оказывается точно на моем члене. Это абсолютно сбивает меня с мысли.– Не шевелись, – говорю я.– Хорошо. Но вечер просто чудесный. В смысле, знание – сила, и тому подобное. Мне всегда было жутко любопытно, где ты живешь, на что, какую одежду носишь.– Voilа Готово (фр.).

. Мои руки проскальзывают под ее платье, к бедрам. На ней чулки и подвязки. Все как я люблю.– Клэр?– Oui Да (фр.).

. – Мне кажется, это просто позор – вот так проглотить это все за раз. В смысле, немного предвкушения не помешает.Клэр ужасно смущается:– Прости! Но, знаешь, с другой стороны, я ждала долгие годы. И это ж не торт… съешь, и все.– Съешь один торт два раза.– Это мой девиз.Она улыбается тонкой хитрой улыбкой и несколько раз скользит по мне вверх-вниз. У меня такая эрекция, что, кажется, меня бы даже пустили кататься на самых крутых американских горках без родителей.– Ты всегда добиваешься своего, да?– Всегда. Я – просто кошмар. Вот только ты никогда не поддавался на мои хитрости. Я ужасно страдала на сухом пайке из французских глаголов и игры в шашки.– Рад слышать, что у моего будущего «я» есть, по крайней мере, какое-то оружие, заставляющее тебя подчиняться. Ты это со всеми парнями проделываешь?Клэр обижается; но не могу сказать, насколько искренне.– Мне и в голову не приходило делать это с другими парнями. Что у тебя за мерзкие мысли в голове! – Она расстегивает мою рубашку. – Боже, ты такой… молодой.Она сильнее сжимает мои соски. Черт с ней, с добродетелью. Я понял, как у нее платье расстегивается. СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО КЛЭР: Просыпаюсь и не понимаю, где я. Незнакомый потолок. В отдалении слышится шум дороги. Полки с книгами. Голубое кресло, и на нем висит мое вельветовое платье, а сверху – галстук. Потом я вспоминаю. Поворачиваю голову и вижу Генри. Так просто, как будто я всю жизнь это видела. Он спит агрессивно, вывернулся весь так, как будто его водой вынесло на берег, одной рукой прикрывает от света глаза, длинные черные волосы разбросаны по подушке. Так просто. Здесь и сейчас, наконец-то сейчас.Осторожно встаю с постели. Кровать Генри служит ему еще и диваном. Я встаю, скрипят пружины. Между кроватью и книжными полками не очень много места, поэтому я прохожу бочком, пока не добираюсь до коридора. Ванная комната просто крошечная. Я чувствую себя как Алиса в Стране чудес, будто я вымахала слишком большая и, чтобы повернуться, нужно руку в окно высунуть. От вычурной батареи исходит тепло. Я писаю, мою руки и умываюсь. А потом замечаю, что в пластиковом стаканчике на раковине стоят две зубные щетки.Открываю аптечку. На верхней полке лезвия, крем для бритья, листерин, тиленол, крем после бритья, голубой мрамор, зубочистки, дезодорант. А на нижней – крем для рук, тампоны, микрофонный капсюль, дезодорант, губная помада, пузырек с мультивитаминами, противозачаточные таблетки. Помада темно-красного цвета.Беру ее в руки. Мне немного не по себе. Интересно, как она выглядит, как ее зовут. Интересно, сколько они встречаются. Думаю, довольно долго. Ставлю помаду обратно и закрываю аптечку. Смотрю на свое бледное, растрепанное отражение в зеркале.«Ладно, кто бы ты ни была, сейчас здесь я. Может быть, ты – прошлое Генри, но я – его будущее».Улыбаюсь своему отражению. Оно улыбается в ответ. Надеваю махровый халат Генри, висящий на крючке на двери. Под ним вижу бледно-голубой шелковый халат. Надев его халат, почему-то чувствую себя лучше.Возвращаюсь в комнату, Генри по-прежнему спит. Беру свои часы с подоконника: всего полседьмого. Но я слишком раздергана, чтобы уснуть. Иду в кухню за перегородкой поискать кофе. Все полки и плита завалены грудами тарелок, журналов и других печатных изданий. В раковине даже носок есть. Понимаю, что вчера вечером Генри просто все без разбора свалил сюда. Я всегда считала, что Генри ужасно аккуратный. Теперь-то ясно, что он один из тех, кто ужасно придирчив насчет внешности, но втайне неряшлив в остальных вещах. Кофе я нахожу в холодильнике, беру кофеварку и начинаю варить кофе. Ожидая, когда он закипит, просматриваю книги у Генри на полках.Вот это тот Генри, которого я знаю. «Элегии, песни и сонеты» Донна, «Доктор Фауст» Кристофера Марло. «Голый завтрак», Энн Брэдстрит Энн Брэдстрит (1612-1672) – поэтесса; первый поэт, опубликовавший свои стихи в Америке.

, Иммануил Кант. Барт, Фуко, Деррида. «Песни невинности и опыта» Блейка; «Винни Пух», «Аннотированная Алиса» Гарднера. Хайдеггер. Рильке. «Тристрам Шенди» «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1760-1767) – роман Лоренса Стерна.

, «Смерть и безумие в Висконсине» «Wisconsin Death Trip» (1973) – знаменитая книга Майкла Леси из фотографий Чарльза ван Шейка и газетных материалов конца XIX в.; сюрреалистический кошмар, составленный исключительно из фактических материалов. В 1999 г. Джеймс Марш выпустил экранизацию.

. Аристотель. Епископ Беркли. Эндрю Марвелл. «Гипотермия, обморожение и другие холодные травмы».Скрипит кровать, я подпрыгиваю. Генри сидит и смотрит на меня, прищурившись в утреннем свете. Он такой молодой, такой незнакомый… И он еще меня не знает. Мне вдруг становится страшно, что он меня забыл.– Замерзла? – спрашивает он. – Ложись в постель, Клэр.– Я кофе сделала, – предлагаю я.– М-м-м, слышу запах. Но сначала подойди и поздоровайся.Залезаю в его халате в постель. Его рука ныряет под халат и вдруг на секунду останавливается, и я вижу: он сообразил, что я была в ванной и видела следы присутствия его визави.– Ты расстроилась? – спрашивает он. На секунду я не знаю, что сказать.– Да. Я расстроилась. Я расстроилась.Генри садится, и я сажусь тоже. Он поворачивает голову ко мне и смотрит в глаза.– В любом случае, это уже почти в прошлом.– Почти?– Я как раз собирался порвать с ней. Просто сейчас не лучший момент. Или наоборот – удачный. Не знаю.Он шарит по мне глазами, пытаясь найти там… что? Прощение? Он не виноват. Откуда ему было знать?– Мы уже просто мучаем друг друга в последнее время…– Он начинает говорить все быстрее и быстрее, потом вдруг останавливается. – Тебе это интересно?– Нет.– Спасибо. – Генри трет руками лицо. – Прости. Я не знал, что ты придешь, а то бы убрался получше. Просто моя жизнь, ну… проходит не только тут.Над ухом у Генри – след губной помады. Протягиваю руку и стираю. Он дотрагивается до моей руки и держит ее.– Я не такой, да? Не такой, как ты ожидала? – настороженно спрашивает он.– Да… ты более…«Эгоистичный»,–думаю я, но вместо этого говорю:– Ты моложе.– Это хорошо или плохо? – спрашивает он, подумав.– Это просто по-другому. – Я провожу руками по плечам Генри, по спине, разминаю мышцы, изучаю отметины. – А ты себя видел, когда тебе за сорок было?– Да. Выгляжу я так, как будто меня долго били и пытали.– Да. Но ты менее… то есть ты более… Ну, то есть ты меня знаешь, поэтому…– Поэтому прямо сейчас я кажусь тебе неуклюжим.Точнее не скажешь, но я в ответ качаю головой:– Нет, просто я-то через все прошла, а ты… Я не привыкла видеть тебя, когда ты ничего не знаешь.Генри очень серьезен:– Извини. Но человека, которого ты знаешь, еще не существует. Оставайся со мной, и рано или поздно он обязательно появится. Это все, что я могу предложить.– Это справедливо, – признаю я.– Но пока что…Он поворачивается и пристально смотрит на меня:– Пока – что?– Я хочу…– Ты хочешь?Я краснею. Генри улыбается и аккуратно опускает меня на подушки.– Ты знал.– Я не знал, но кое-что я умею угадывать.Позднее мы дремлем, укутанные теплом бледного октябрьского утра, лежим рядом, и Генри говорит что-то мне в затылок, но я не слышу его.– Что?– Я просто подумал: здесь, с тобой, очень спокойно. Мне просто очень хорошо лежать здесь и знать, что о будущем уже кто-то позаботился.– Генри?– М-м-м?– Почему ты никогда о себе не рассказывал?– Потому что так надо.– В смысле?– Обычно я не рассказываю о будущем, если только там не что-то страшное, угрожающее жизни, понимаешь? Я стараюсь жить обычной жизнью. Не люблю, когда в одном времени живет мое другое «я», поэтому стараюсь не натыкаться на самого себя без необходимости.Какое-то время я обдумываю это.– А я бы себе все рассказывала.– Нет, это не так. От этого слишком много проблем.– Я всегда старалась заставить тебя рассказывать мне что-нибудь. – Я переворачиваюсь на спину, а Генри подпирает голову рукой и смотрит на меня сверху вниз. Наши лица разделяют какие-то шесть дюймов. Это так странно: разговаривать с ним, как мы делали сотни раз, но его физическая близость сбивает меня с толку.– И я тебе рассказывал? – спрашивает он.– Иногда. Когда у тебя настроение было или когда приходилось.– Например?– Вот видишь, ты хочешь знать. А я не скажу.– Так мне и надо, – смеется Генри. – Эй, я есть хочу. Пойдем завтракать.На улице морозно. По Диарбон едут машины и велосипедисты, парочки прогуливаются по тротуару, и мы среди них, в свете утреннего солнца, идем, держась за руки, наконец-то вместе, и пусть все видят! Я чувствую легкий укол сожаления, как будто у меня отняли тайну, но потом приходит ощущение восторга:
1 2 3 4 5 6 7 8 9