Нет. А между тем в бога она верит. Иначе нельзя. Бедный Дуглас!
— Я находил в родителях такую поддержку, — сказал он, — такую неизменную поддержку. Наверно, мне посчастливилось.
Энн посмотрела в окно. По лужайке мчалась Миранда, помахивая над головой, как тамбуринами, двумя белыми эмалированными мисками, в которых она каждый вечер выставляла своим ежам молоко. А Миранда находит в ней «поддержку»? В последние дни дочь держалась с нею холоднее обычного, даже перестала называть её мамочкой, а внимание её, когда было нужно, привлекала возгласами вроде «О!» или «У!». Да что там, трещина в её отношениях с Мирандой появилась ещё со смерти Стива. И с Рэндлом тоже. Словно все винили её за смерть Стива. А может быть, дело в том, думала она иногда с обидой, что другим хотелось кого-то винить, а ей нет, вот она и оказалась вместилищем для их обвинений.
Вдали под буками Энн увидела одинокую фигуру. Это был Пенн. Он смотрел, как Миранда пересекает лужайку, а потом растворился среди колеблющихся зеленых теней. Бедный фавн, наблюдающий людские дела. Чтобы отвлечь Дугласа от его горя, а также отсрочить разговор о Рэндле, она сказала:
— Спасибо вам, что до отъезда принимали такое участие в Пенни, Он к вам очень привязался.
— Он очень положительный мальчик, — сказал Дуглас. — Вам, вероятно, будет его недоставать?
— Да. — Энн подумала, что ей будет страшно недоставать Пенни. Она вздохнула. — Вы знаете, по-моему, он немножко влюблен в Миранду. Смешно, правда? Мне кажется, он серьезно страдает, бедный малыш.
Дуглас улыбнулся:
— Как мы в юности умеем страдать! — Потом, словно спохватившись, что позволил себе бестактность, добавил: — Подождите, скоро Миранда сама подрастет и влюбится. Вот когда небу жарко станет!
— Поэтому он, вероятно, и отказался ехать с Хамфри в Лондон. Не мог расстаться с Мирандой. А я-то ломала голову, с чего это он.
— Я полагал, что вы сами раздумали его отпустить, поскольку Хамфри…
— Ну что вы! Хамфри же разумный человек. А Пенни — святая невинность. Но сейчас мне его искренне жаль.
Они умолкли. Энн, нервно потирая руки, снова вздохнула. Дуглас — воплощенная заботливость — наклонился впереди свесил руки, словно собираясь встать и сделать важное сообщение.
Однако он не встал, но произнес смягчившимся голосом, не глядя на Энн:
— От Рэндла, надо полагать, нет никаких известий?
— Нет. Он не писал. Я, конечно, написала ему в Челси, но я даже не знаю, там он или нет. — Она смотрела на кукол, а они дружно глазели на нее, маленькие враждебные соглядатаи; ей на минуту померещилось, что Миранда нарочно их здесь посадила, чтобы держали её под наблюдением.
— Следует надеяться на лучшее, только на лучшее, — сказал Дуглас.
— Конечно. — Энн почувствовала раздражение. — Не будем преувеличивать, милый Дуглас. Мало ли какие катастрофы могут произойти в браке, а брак все же остается, вы это знаете не хуже меня.
— Я верю в это всей душой, — сказал Дуглас чуть высокомерным тоном человека, который сам счастлив в браке, а о таких вещах знает только понаслышке. — Брак есть таинство. И мы должны верить, что в таких случаях нашей любви содействует божественная благодать.
— Моя любовь только злит Рэндла. — Энн хотелось свести разговор с небес на землю. — Но он вернется. По многим причинам — привычка, удобство. Благодарение богу, браки от любви не зависят.
Дуглас, казалось, был слегка шокирован.
— В чисто мирском смысле — может быть, и нет. Но в брачном богослужении содержится слово «любить». Это наш первый обет. Постоянство в любви есть долг, и оно управляется волей в большей степени, нежели в наши дни принято думать. Даже если оставить в стороне божественную благодать.
Энн устала, ей не хотелось разбирать эту проблему ни с участием божественной благодати, ни без оного. Внимание Свона она ощущала физически — словно её дергали за веревки. Словно он стремится её сломить. Может быть, он и в самом деле, пусть бессознательно, стремится сломить её, чтобы потом утешать. А у неё непочатый край работы. Она обещала Боушоту, что поможет поливать розы. И корректура каталога ещё не прочитана. И нужно заняться бельем Миранды. Она сказала:
— Сомневаюсь, чтобы у Рэндла ещё осталось сколько-нибудь любви ко мне. В общем, это не важно. — Но это было очень важно. Только это, в сущности, и было важно.
— Вы должны обвить его сетью доброты и христианской любви, — сказал Дуглас.
Представив себе разъяренного Рэндла, запутавшегося в сетях, Энн чуть не расхохоталась, но тут же сердце её залила жгучая, покровительственная нежность к мужу, так что в следующее мгновение она чуть не расплакалась.
— Ну, не знаю, — сказала она. — Моя любовь к Рэндлу очень несовершенна. Едва ли она способна оказать такое магическое действие.
— Наша любовь по большей части не многого стоит. Но всегда есть тонкая золотая полоска, тот кусочек чистой любви, от которой зависит все остальное… и которая все остальное искупает.
Это, пожалуй, правильно, подумала Энн, но его экзальтация действовала ей на нервы. Она сказала:
— Возможно. Но увидеть это в таком свете я не могу. Все, что видишь, бесформенно и нескладно.
Произнося эти слова, она почувствовала: вот и я такая, бесформенная и нескладная. Нескладной она была ещё в школе, ей тогда говорили, что это пройдет. Не прошло, и она научилась с этим жить, но по мере того, как она взрослела, легче не становилось. Давным-давно, когда её полюбил Рэндл и когда волосы у неё были такие же рыжие, как сейчас у Миранды, в ней была — конечно же, была — какая-то грация, тем и порожденная, что её полюбил блистательный, неотразимый Рэндл. Но это время теперь было трудно даже вообразить. А нескладность осталась, и ещё — усилия, бесконечные усилия приноровиться к людям, с которыми приходилось общаться. А как было с Рэндлом? В дни своего счастья они жили как в тумане, и вопрос этот не возникал. Теперь туман рассеялся, и оказалось, что они несовместимы. А между тем общение с людьми — возможная вещь. Вот с Дугласом, например, она чувствует себя совершенно естественно. И с Феликсом. Коснувшись этого, мысль её тотчас упорхнула. Это было место, куда мыслям не полагалось залетать. Вечно я говорю «нет», подумала Энн, все мои силы уходят на то, чтобы говорить «нет». Ни для чего положительного сил не остается. Вполне понятно, что Рэндл видит во мне смерть, говорит, что я убиваю его веселость. Но почему это так? И ей смутно припомнилась какая-то цитата насчет того, что дьявол — это дух, который все отрицает.
— Бесформенно и нескладно, — сказал Дуглас. — Вот именно. Мы не должны стремиться к тому, чтобы придать нашей жизни зримую форму. Все наши жизни незримо формирует бог. Доброта приемлет такое положение вещей. И любовь его приемлет. Ничего нет пагубнее для любви, чем стремление во всем найти форму.
— Рэндл во всем стремится найти форму, — сказала Энн, — но ведь он художник.
— В первую очередь он человек, а уж потом художник, — произнес Дуглас авторитетно и строго.
Энн почувствовала, что разговор этот ей невмоготу. Будто они вдвоем травят Рэндла. Она сказала:
— Ну, меня ждет работа, — и попыталась встать.
Дуглас Свен удержал её. Он приблизил к ней свое гладкое лицо, втянув подбородок, подпертый пасторским воротничком, шире раскрыв темно-карие глаза, так искусно врезанные в углубления над щеками, и спросил:
— Энн, вы ведь не перестали молиться? Вы молитесь?
Энн ответила яростно:
— Еще бы. Я каждый вечер молюсь, чтобы Рэндл вернулся, — и вдруг разрыдалась.
— Полно, полно, дитя мое, — тихо сказал Свон. Теперь они стояли друг против друга. В тоне его слышалась удовлетворенность, как у человека, благополучно проведшего корабль трудным курсом. Он потянул к себе рыдающую Энн, приглашая её склонить голову ему на плечо.
Дверь гостиной распахнулась, вошла Милдред Финч.
— Надо же! — сказала Милдред.
В следующее мгновение Энн судорожно искала по карманам платок, а Дуглас Свон кашлял и смахивал с лацкана пылинки.
— А-а, Милдред, — сказала Энн. Она нашла платок. Все её лицо было мокро от слез. Просто удивительно, сколько слез может вылиться за одну секунду. Но так или иначе, секунда эта миновала, и Энн вытерла лицо и заправила волосы за уши.
Милдред подошла к ней, описав полукруг, чтобы не наступить на кукол.
— Успокойтесь, милая! — И метнула сердитый взгляд на Свона, который, отступив на несколько шагов, тревожно поглядывал на Энн.
Энн, успевшая справиться с собой, сказала:
— Я так рада вас видеть! — и высморкалась. — Не знаю, что на меня нашло. Я все время была в отличном настроении.
Милдред скептически вздернула брови, а потом, слегка расставив ноги, приняла позу терпеливую, но упрямую, до грубости ясно давая понять, что она ждет, чтобы Свон удалился.
Свон спросил Энн многозначительно-нежным голосом:
— Ну как вы, ничего?
— Какое там ничего, — сказала Милдред и продолжала тоном светской беседы: — А я была в деревне и решила заглянуть к вам. Кажется, дождь собирается. Хорошо, что я захватила зонтик.
Свон все смотрел на Энн. Она сказала:
— Ничего, Дуглас, обошлось. Спасибо, вы были так добры.
Свон легонько потрепал её по плечу, с улыбкой кивнул Милдред, промямлил что-то насчет того, что ему пора домой, и вышел из комнаты.
— Скатертью дорога, — сказала Милдред.
Энн села. Слезы обессилили её. Она была рада Милдред, однако ощущала при виде её смутное беспокойство, словно старая её приятельница могла стать фигурой несообразно значительной, даже угрожающей.
— Снимайте же пальто, — сказала она. — А то у вас такой вид, будто сейчас уйдете. Вы ведь позавтракаете с нами?
— Еще не знаю. А пальто я не сниму. Мне холодно. Непонятно, почему вы камин не зажгли. Ну вот, что я вам говорила? Дождь пошел.
Энн посмотрела в окно. Солнце скрылось, и, повинуясь одной из внезапных причуд, свойственных английскому лету, весь сад дрожал от ветра, деревья и трава намокли и потемнели. Энн почувствовала, что ей тоже холодно. Все на свете разом утеряло смысл.
— О господи, я так устала…
— Вам нужно отдохнуть, — сказала Милдред. Она стояла, все так же расставив ноги, с зонтом под мышкой, сунув руки в карманы теплого синего, в клетку пальто, светлые волосы топорщились вокруг доброго лица, которое к старости не столько покрылось морщинами, сколько смягчилось.
— Отдохнуть! — Энн невесело рассмеялась.
— А что? Здесь все будет идти своим чередом. С хозяйством справится Боушот.
— Нет, не справится. Да не в том дело. Это неважно. — Только это она и говорит последнее время!
— Надо полагать, от злодея Рэндла никаких известий?
— Нет.
— Он, надо полагать, прочно связался с этой Риммер?
— С кем?
— Ах ты господи! Неужели я сболтнула лишнее? Вы правда не знали, что у него роман с Линдзи Риммер, ну, знаете, компаньонкой Эммы Сэндс?
Энн встала и сунула платок в рукав свитера. У неё мелькнула мысль, что Милдред отлично знает, что делает. Она ответила резко:
— Я так и думала, что у него с кем-то роман. А с кем, не знала. Да сказать по правде, это меня особенно не интересует.
— Вздор, моя милая, — сказала Милдред, внимательно посмотрев на нее. — Конечно, это вас интересует. Но я рада, что вы, как видно, списали Рэндла со счета.
— Я его не списала. Просто мне нет дела до подробностей. Он вернется. — Энн говорила отрывисто, голос её стал низким и хриплым, как на исповеди.
Теперь Милдред заговорила мягче и плавнее, словно сменив проповедь на песнопение:
— Не думаю, чтобы он вернулся, дорогая.
— Нет, вернется, — сказала Энн. Она не хотела снова расплакаться. — Пошли в кухню. Там теплее и можно выпить кофе.
— А Рэндл скотина, — сказала Милдред. — Скотина и хам.
— Перестаньте, Милдред, прошу вас. Идемте в кухню. Кстати, как вы сюда добрались? Вы сказали, что пришли из деревни?
— Да, а туда меня подвез Феликс. — Голос её звучал сурово и вызывающе.
— А-а, — протянула Энн.
Выждав немного, Милдред продолжала:
— Да, он поехал в Мэйдстон за новыми ножами для косилки. Так удобно, когда он у нас. Он привел в порядок все машины. Абсолютно все понимает в технике.
— А как вы доберетесь домой?
— О, он через час вернется. Я ему сказала, чтоб заехал за мной в трактир, а если меня там не будет, пусть едет сюда. Вы можете обоих нас пригласить к завтраку. Или мы вас захватим с собой в Сетон-Блейз. Почему бы вам не погостить у нас несколько дней, без всяких хлопот и забот?
Энн потерла пальцем губы и поправила волосы. Снаружи душа её была спокойна, но далеко внутри что-то рушилось, возвещало панику и бегство.
— К сожалению, не могу, — сказала она. — Я должна позавтракать у Клер. Я уже столько раз откладывала. Она хочет обсудить со мной конкурс на лучший букет.
— Но вы же пригласили меня завтракать!
— Да, я совсем забыла про Клер. Простите ради бога. Сегодня не выйдет.
— Ну так приезжайте завтра к нам. Феликс в любое время заедет за вами на «мерседесе».
— Не могу. Я бы с радостью, но очень уж я занята. У нас сейчас самый горячий сезон. Нужно кончать каталог. Там в корректуре придется вписать много добавлений. Мы выбрасываем на рынок некоторые новые сорта из Германии, надо дать описания, фотографии и все такое. Спасибо вам. Но кофе-то вы на дорогу попьете?
Милдред только глянула на неё и сказала:
— Ах, Энн, Энн, Энн!
Они помолчали, Милдред — неколебимая как скала, Энн — потупившись, методично растирая пальцами лоб и веки. Наконец Энн сказала устало:
— Пошли, Милдред, я и сама с удовольствием выпью кофе.
Милдред не сдалась. Она преградила Энн дорогу и сказала очень спокойно:
— Вы ведь знаете, что Феликс в вас безумно влюблен?
Энн молчала, и после ей казалось, что она размышляла очень долго. То, что она сейчас скажет и сделает, многое решит не столько для Милдред, сколько для неё самой. Милдред ловко подготовила свой театральный эффект, но его нужно сорвать, оставить её ни с чем. Тут не должно быть никакой драмы, никакой зацепки для фантазий. То, что Милдред пытается вызвать к жизни, нужно обессмыслить, объявить несуществующим. Нужно убить это шуткой, похлопать Милдред по плечу и увести её пить кофе. Нужно не выдать, что знаешь или интересуешься, не допустить ни смущенных взглядов, ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41