Разиил вскочил на ноги.
— Хорошая работа, Хесус, теперь выругайся.
— Хуедрочка!
— По-испански, пожалуйста.
— Извините, я хвастался своим английским. Я знаю много неприличных слов.
— Молодец, но все равно будь добр — по-испански.
— Pendejo!
— Великолепно, теперь выскакивай из комнаты.
Хесус развернулся и с неистовым топотом вылетел за дверь, которой громко за собою хлопнул.
— Он в меня плюнул? — Разиил никак не мог поверить своим глазам. — В Ангела Божия? И он в меня плюнул?
— Да, потому что ты его оскорбил.
— Он назвал меня хуедрочкой. Я слышал.
— В его культуре, Разиил, смертельное оскорбление — просить кого-то купить тебе «Дайджест мыльных опер». Нам еще повезет, если он в следующий раз согласится принести нам пиццу.
— Но я хочу «Дайджест мыльных опер».
— Он сказал, что его можно купить в киоске на улице. Хочешь, я схожу?
— Придержи коней, апостол, знаю я твои штучки. Сам куплю. Ты сиди тут.
— Тебе же, наверно, деньги понадобятся? — И я протянул ему несколько купюр.
— Если выйдешь из номера, я отыщу тебя в тот же миг. Тебе это известно?
— Абсолютно.
— От меня не скроешься.
— Даже не мечтаю. Давай быстрей. Он как-то боком прошаркал к двери.
— И не пытайся от меня запираться, я возьму с собой ключ. Не то чтобы он мне требовался — я же все-таки Ангел Божий.
— А также хуедрочка.
— Я даже не знаю, что это такое.
— Иди, иди, иди, — вытолкал его я. — Бог в помощь, Разиил.
— Пока меня не будет, пиши евангелие.
— Будь спок. — Я захлопнул дверь у него перед носом и накинул на нее крючок.
К тому моменту Разиил отсмотрел несколько сотен часов американского телевидения. Мог бы и заметить, что, выходя на улицу, люди надевают обувь.
Как я и подозревал, книга — Писание, однако на этаком цветистом английском, языке, коим я пользуюсь теперь. Перевод Торы и Пророков с иврита иногда кривоват, но первая часть все равно похожа на нашу Книгу. Поразительный все-таки язык — английский. Столько слов. В наше время их было гораздо меньше — от силы сотня, мы пользовались ими все время, и тридцать служили синонимами «вины». А в этом языке можно богохульствовать часами и ни разу не повториться. Целые стаи, косяки и стада слов. Потому я и должен рассказывать историю Джошуа на этом языке.
Я спрятал книгу в ванной, чтобы можно было запираться там и читать, пока ангел сидит в комнате. У меня мало времени на чтение той части, которая называется «Новый Завет», но совершенно очевидно — это история жизни Джошуа. Или какие-то эпизоды.
Изучу ее позже, а пока — продолжаем истинную повесть.
Наверное, стоило хорошенько прикинуть, что именно мы собираемся натворить, а уж потом приглашать Мэгги. То есть имеется же, наверное, какая-то разница, кому делать обрезание — младенцу восьми дней от роду (такое она уже видела) или десятифутовой статуе греческого бога.
— Мама родная, какой, э-э… внушительный, — вымолвила Мэгги, разглядывая снизу мраморный член.
— Кумир, кумир, — прошептал Джошуа. Даже в темноте я видел, что он покраснел.
— Начали, — скомандовал я и вытащил из узелка зубило.
Джошуа обернул молоток в мягкую кожу, чтоб глуше стучало. Вокруг нас спал Сефорис, и тишину время от времени пронзало лишь овечье блеянье. Огонь вечерних очагов давно распался на уголья, туча пыли, что обволакивала весь город днем, улеглась, и ночь стояла ясная и тихая. То и дело я втягивал в себя аромат сандала, витавший вокруг Мэгги, и мысли мои путались. Смешно, какие вещи помнишь до сих пор.
Мы нашли лохань и перевернули ее, чтобы Джошуа залез повыше. Он подвел лезвие зубила к крайней плоти Аполлона и слегка пристукнул молотком. Отскочила чешуйка мрамора.
— Шарахни получше, — посоветовал я.
— Не могу, громко будет.
— Не будет, кожа все приглушит.
— Но тогда весь конец отвалится.
— Ему и так слишком много, — сказала Мэгги, и мы обернулись к ней, раскрыв рты. — Наверное, — быстро добавила она. — Мне кажется. Что я в этом понимаю? Я всего лишь девочка. Чуете запах, парни?
Римлянина мы унюхали, не успев услышать, а услышали, не успев увидеть. Этот народ перед омовением мазался оливковым маслом, поэтому с попутным ветром и в жаркий день от римлянина несло за тридцать шагов. От оливкового масла, которым они мылись, и чеснока с сухой анчоусной пастой, которую лопали с ячменными лепешками, легионы на марше воняли, как целый десант из пиццерии. Если б у них в то время, конечно, были пиццы — но пиццу еще не изобрели.
Джошуа поспешно взмахнул молотком, зубило скользнуло, и аккуратно отчиканный агрегат Аполлона с глухим стуком рухнул в пыль.
— Ой, блин, — сказал Спаситель.
— Ш-ш-ш, — зашипел я.
Мы услышали, как по камням шкрябают римские сапоги. Джош соскочил с лохани и панически заозирался, куда бы спрятаться. Стены греческой бани вокруг статуи уже почти достроили, поэтому спасаться оставалось только через выход, но его уже перегораживал римский солдат.
— Эй, а вы тут что делаете?
Мы окаменели, как сам Аполлон. Но в солдате я узнал того легионера, что подходил к Юстусу в наш первый день на работе в Сефорисе.
— Господин, это мы — Шмяк и Джошуа, помнишь? Парнишка с лепешек?
Солдат вгляделся в темноту, сжимая рукоять короткого меча, уже наполовину вынутого из ножен. Узнав Джошуа, он несколько расслабился:
— Что вы здесь делаете в такую рань? Тут пока никому быть не полагается.
Вдруг солдат резко дернулся назад, упал, и на него навалилась темная фигура. Лезвие блеснуло, вонзаясь в римскую грудь. Мэгги завопила, и фигура повернулась к нам. Я ринулся к выходу.
— Стоять, — прошипел убийца.
Я замер. Мэгги обхватила меня руками и уткнулась лицом в мою рубаху. Я весь затрепетал. Солдат немного побулькал, но остался лежать неподвижно. Джошуа шагнул было к убийце, но я рукой преградил ему путь.
— Это неправильно. — Джошуа едва не плакал. — Ты не прав, что убил этого человека.
Убийца поднес окровавленный клинок к своему лицу и ухмыльнулся.
— Разве не сказано, что Моисей стал пророком, лишь убив египетского надсмотрщика? Нет господина, кроме Господа!
— Сикарии, — догадался я.
— Правильно, мальчик, сикарии. Мессия явится освободить нас, лишь когда вымрут все римляне. Прикончив этого тирана, я служу Господу.
— Ты служишь злу, — сказал Джошуа. — Мессия не требовал крови этого римлянина.
Нацелившись клинком, фанатик двинулся к Джошу. Мы с Мэгги отскочили, но Джошуа не отступил ни на пядь. Убийца схватил его за рубаху и притянул к себе:
— Что ты в этом понимаешь, сопляк?
Под луной высветилось лицо убийцы, и Мэгги ахнула:
— Иеремия!
Глаза ее расширились — даже не знаю, от страха или признания. Убийца отпустил Джошуа и потянулся к Мэгги. Я отдернул ее подальше.
— Мария? — Из голоса его исчезла злоба. — Малышка Мария?
Мэгги ничего не ответила, но плечи ее дрогнули, и я услышал всхлип.
— Не говори никому, — вымолвил убийца. Голос его звучал так, будто он в трансе. Он попятился и остановился над мертвым солдатом. — Нет господина, кроме Господа. — Он повернулся и выскочил в ночную темь.
Джошуа возложил руку на голову Мэгги, и та немедленно успокоилась.
— Иеремия — брат моего отца, — сказала она.
Прежде чем двинуться дальше, вам следует узнать про сикариев, а чтобы узнать про них, вы должны знать про Иродов. Вот, получите.
Незадолго до того, как мы с Джошуа познакомились, умер царь Ирод Великий, больше сорока лет правивший Израилем (под римлянами). Фактически именно смерть Ирода подвигла Иосифа вернуться с семейством в Назарет из Египта, но это уже другая история. Вам нужно запомнить только Ирода.
«Великим» Ирода звали не потому, что он был любимым правителем. В действительности Ирод Великий был жирным параноиком, тираном-сифилитиком, он извел тысячи евреев, включая собственную жену и кучу сыновей. «Великим» Ирода называли потому, что он строил. Разные потрясающие штуки: крепости, дворцы, театры, гавани — даже целый город Кесарию, держа в уме идеальный римский город. Для еврейского народа, который Ирода ненавидел, он сделал одно — перестроил Храм Соломона на горе Мориа, центр нашей веры. Когда И. В. откинулся, римляне разделили царство между тремя его сыновьями: Иродом Архелаем, Иродом Филиппом и Иродом Антипой. Это Антипа в конечном итоге вынес приговор Иоанну Крестителю и сдал Джошуа Пилату. Антипа, сопливая ты хуедрочка (ах, если бы в те времена у нас было такое слово!). Именно из-за его жабского пресмыкательства перед римлянами банды еврейских бунтовщиков сотнями восставали и уходили в горы. Римляне называли всех этих повстанцев зилотами, как будто не только методы, но и цели их были едины. На деле же они были разрозненны, как сами еврейские селяне. Одна из таких банд — выходцы из Галилеи — называла себя сикариями. Римское владычество их не удовлетворяло, и они демонстрировали свое недовольство, убивая римских солдат и чиновников. Численно далеко не самая большая группа зилотов, зато самая активная. Никто не знал, откуда они приходят и куда уходят, кого-нибудь убив, но всякий раз, когда они наносили удар, римляне изо всех сил превращали нашу жизнь в ад — только бы мы выдали им убийц. А если зилот им в лапы все-таки попадался, они не просто распинали вожака банды — они распинали всю банду, их семьи и всех, кого подозревали в содействии. Не раз мы видели, что вся дорога из Сефориса уставлена крестами с трупами. Трупами моих собратьев.
Мы бежали по спящему городу и остановились, только выскочив за врата Венеры, где задыхаясь повалились наземь.
— Надо отвести Мэгги домой и вернуться на работу, — сказал Джошуа.
— Можете остаться, — сказала Мэгги. — Я и сама дойду.
— Нет, нам всем нужно. — Джошуа развел руки, и мы увидели на его рубахе кровавые отпечатки пятерней убийцы. — Мне нужно это отстирать, пока никто не увидел.
— А ты разве не можешь заставить их исчезнуть? — спросила Мэгги. — Это же просто пятна. Мессия ведь может обычное пятно вывести.
— Не говори гадостей, — сказал я. — У него мессианские дела еще не очень хорошо получаются. В конце концов, там же твой дядюшка был…
Мэгги подскочила:
— А ты зато придумал эту дурацкую шутку…
— Стойте! — скомандовал Джошуа, вытянув руку и словно осыпая нас молчанием. — Без Мэгги нас бы уже не было в живых. А может, мы по-прежнему в опасности — если сикарии поймут, что осталось три свидетеля.
Через час Мэгги уже спокойно сидела дома, а Джошуа вылезал из купальни за синагогой — вся одежда мокрая, с волос текут ручьи. (У многих из нас дома имелись такие миквы, а у Иерусалимского храма их были сотни: каменные бассейны, с двух сторон в них вели ступеньки, чтобы с одной стороны можно было зайти и погрузиться с головой, а после ритуального омовения выйти на другой край. По Закону любой контакт с кровью требовал очищения. Джошуа счел, что это хорошая возможность и пятна с рубахи отстирать.)
— Холодно. — Джош весь дрожал и скакал с одной ноги на другую, как по раскаленным угольям. — Очень холодно.
(Над купальнями строили каменные беседки, чтобы на воду не попадали прямые лучи солнца, поэтому вода никогда не прогревалась. А испаряясь в сухом галилейском воздухе, остывала еще сильнее.)
— Может, ко мне зайдем? Мама уже развела огонь, завтрак готовит, хоть согреешься.
Он выжал подол рубахи, и вода потекла ему по ногам.
— И что я ей скажу?
— Э-э… что согрешил и потребовалось экстренное омовение.
— Согрешил? На самой заре? Что ж за грех можно совершить перед рассветом?
— Грех Онана? — предположил я. Джош на меня вытаращился:
— А ты сам совершал грех Онана?
— Нет еще, но жду с нетерпением.
— Я не могу сказать твоей матери, что совершил грех Онана. Я его не совершал.
— Если по-быстрому, еще успеешь.
— Мне будет холодно, — сказал Джошуа.
Старый добрый грех Онана. Хочешь не хочешь, а вспомнишь.
Грех Онана. Проливать семя на землю. Дергать гуся. Валить верблюда. Козлить осла. Сечь фарисея. Онанизм — грех, на правильное овладение коим требуются сотни часов практики, — по крайней мере, в этом я себя убеждал. Господь прикончил Онана за пролитие семени (Онана, не Господа. Семя Господа оказалось моим лучшим другом. Представьте размер своих неприятностей, если б вы действительно пролили семя Господа на землю. Поди докажи потом). По Закону, если ты вступил в непосредственный контакт с «ночными поллюциями» (и это вовсе не то, чем по ночам твоя выхлопная труба загрязняет атмосферу, — у нас в то время автомобилей не было), следует очиститься погружением в воду и до следующего дня к другим людям и близко не подходить. Примерно в возрасте тринадцати лет я много времени проводил в нашей микве и поблизости от нее, но с покаянием в одиночку жульничал. То есть это же все равно не решит проблему, так ведь?
По утрам с меня часто лило ручьями, и я весь дрожал после купальни, когда мы встречались с Джошуа, чтобы идти вместе на работу.
— Опять проливал семя свое на землю? — вопрошал он.
— Ну.
— Ты нечист, знаешь?
— Ага, я от очищения уже весь сморщился.
— Мог бы и перестать.
— Пытался. Наверное, меня бес дразнит.
— Я могу тебя исцелить.
— Фига с два, Джош. Хватит того, что я на себя руки налагаю.
— Так ты не хочешь, чтобы я из тебя беса изгнал?
— Надеюсь, я его первым загоняю до смерти.
— Я ведь могу книжникам настучать, и они прикажут забить тебя камнями.
(Джош всегда был готов прийти на помощь другу, точно вам говорю.)
— Это, наверное, подействует, но сказано же: «Когда в лампаде кончается масло, дрочила сам освещает себе путь к спасению».
— Нигде такое не сказано.
— Сказано-сказано. Э-э… у Исайи.
— Не сказано.
— Джош, читай Пророков. Как ты собираешься быть Мессией, если не знаешь, что говорится у Пророков?
Джошуа поник:
— Конечно, ты прав.
Я хлопнул его по плечу.
— Пророков еще успеешь выучить. Давай зарулим на площадь — может, какие девчонки за водой пришли?
Конечно, искал я только Мэгги. Всегда одну только Мэгги.
К тому времени, как мы вернулись в Сефорис, солнце уже поднялось высоко, но обычный поток торговцев и крестьян из врат Венеры не тек. Римские солдаты останавливали и обыскивали всех, кто пытался выйти из города, и потом заворачивали их обратно.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9