Пусть он сам ко мне едет, если ему надо». — «Нет, — твердят мне, — езжай! Это такой человек. Он в свое время пинком любые двери открывал». — «Теперь, — говорю, — открывать не будет». — «А ты все равно поезжай. Он ведь старый человек, он не понимает всего, что происходит; прежними понятиями живет. Ты уважь его». Короче, я поехал.
Только зашел к нему, он мне тут же стал наборчик в пакетик укладывать. Я говорю: «Мне этого ничего не надо». — «Как — не надо?! А у нас вот тут апельсинчики». — «Да не надо мне ваших апельсинчиков!» — «Как же, а вот виноградику». Когда он понял, что со мной торговаться бесполезно, он и говорит: «Ладно, давайте так. Мне уже семьдесят с лишним лет, я скоро умру. Вот когда умру, тогда продавайте этот магазин, делайте с ним что хотите. А пока дайте мне спокойно умереть». На том и разошлись. Через год этот директор умер, и магазин мы продали.
Вообще приватизация торговли была делом достаточно сложным и нервным. Существовавшие в тот период локальные монополисты — торги — отчаянно сопротивлялись. Им было за что цепляться руками и зубами. Фактические хозяева всей торговой сети, они были очень влиятельны в эпоху тотального дефицита. Приватизация же положила конец их всевластию: приватизируемый магазин обретал юридическое лицо и, таким образом, становился независимой хозяйствующей единицей — и юридически, и экономически, и финансово. Торги ожесточенно отстаивали свои интересы и находили поддержку даже у Анатолия Собчака, который требовал сохранения региональных районных торговых монополий.
Это уже потом, много позже, Собчак гордо рассказывал на Западе, что у него в городе быстро идет приватизация. А тогда можно было прочесть и такие резолюции мэра: «Приведите Коха в чувство, иначе я это сделаю сам!» Произошло это, когда я пытался продать магазин «Диета» на Невском проспекте, директриса которого, как и любой торговый начальник в ранний постсоветский период, была весьма влиятельным лицом. Помню, это была такая представительная дама в два обхвата, как полагается, — волосы в химии, руки и шея в золоте, и она все кричала, что Кох питерских диабетиков оставит без диетпитания. Однако, несмотря ни на что, магазин был продан. Сейчас он спокойно работает, и диетических продуктов там значительно больше, чем раньше.
Надо признать, что серьезных доходов в городской бюджет малая приватизация не успела дать: началась ваучерная программа, и малая приватизация продолжалась уже не за деньги, а за ваучеры. Да, собственно, в то время никто и не ставил фискальных целей. Главными нашими задачами были — создание конкурентной среды в торговой системе, ликвидация локальной монополии, обеспечение притока товаров. И этих целей мы достигли. Угроза тотального товарного дефицита, ставшая реальностью в конце 1991 года, была ликвидирована. Как мне представляется, теперь уже навсегда, благодаря либерализации цен и разрушению локальных монополий в лице торгов. Российские прилавки теперь мало чем отличаются от западных, и наши бабушки, выезжающие за границу по туристическим путевкам, уже не падают в обморок при виде западных магазинов. А такое бывало раньше, только мы быстро об этом забыли.
Это было интересное время — на старте приватизации, на старте реформ. Мы не играли в политику, а делали конкретное дело. Когда ты начинаешь искать сдержки и противовесы, выстраивать интриги, то сразу попадаешь в зависимость от какой— Нибудь политической группы. А эта группа в обмен на поддержку требует для себя эксклюзивных прав. Мы же были в этом смысле эдакие «лопухи» — просто тупо проводили аукционы на основании законов, постановлений, указов, чем и снискали себе нелюбовь всех политических сил Петербурга.
Однако Чубайс уже тогда был достаточно влиятелен, и мы имели возможность отсылать недовольных в Москву. Помогало и то обстоятельство, что советская система еще не до конца разболталась, существовала кое-какая дисциплина, и весьма эффективно действовала такая аргументация: «Президент подписал указ, велел приватизировать столько-то предприятий. Мы будем выполнять указ или не будем?» Хороший, плохой ли указ — это дело десятое, а исполнять надо. И подобная аргументация действительно работала. Сейчас в регионах ведут себя иначе: «Подумаешь, президент указ подписал. У нас Конституция защищает права субъектов Федерации, поэтому мы указ выполнять не будем». В начале 90-х приказ из Москвы выполнялся беспрекословно.

КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ МИНИ-РЕВОЛЮЦИЯ
Все это дало нам возможность к 1993 году продать порядка 40 процентов магазинов. Мы продавали по 30—40 магазинов за одну торговую сессию, то есть за один день. Аукционы шли беспрерывно.
Параллельно с малой приватизацией к концу 1992 года стала раскручиваться и приватизация чековая. В августе вышел указ № 721 о поголовном акционировании всех предприятий, вскоре появились все необходимые нормативные документы, и уже в декабре мы провели первый специализированный чековый аукцион. При этом Комитет по управлению имуществом тесно сотрудничал с петербургским Фондом имущества, где была неплохая команда специалистов — Эдуард Буре, Петр Пансков, Александр Тишков. Работа шла сверхинтенсивно, круглые сутки. К примеру, когда в феврале 1992 года мы писали городскую программу приватизации, просидев за этой работой всю ночь, уже наутро нам пришлось ехать в горсовет ее защищать.
Я вспоминаю один замечательный эпизод, связанный с началом программы приватизации крупных предприятий. Мы собрали директоров всех крупных заводов в актовом зале Смольного, где Ленин объявлял Советскую власть. В президиуме сидели Беляев, Маневич, Собчак, а я с трибуны разъяснял указ президента об акционировании предприятий. Эта капиталистическая мини-революция происходила под огромным портретом Владимира Ильича, в гробовой тишине, под настороженно— Насмешливые взгляды директоров. Было видно, что воспринимают они все происходящее примерно так: дети наиграются, натешатся, на том все и кончится…
Впрочем, программы акционирования вскоре пошли довольно дружно. Директора очень боялись, что их могут обойти чужаки, поэтому торопились предложить свои планы, свои инвестиционные программы, выгодную им очередность в проведении аукционов — дабы суметь сконцентрировать деньги для покупки предприятий. С основной массой руководителей мы работали спокойно. Все-таки директора в Питере — люди, как правило, достаточно продвинутые. Вспомнить хотя бы Турчака, директора «Ленинца», или директора Балтийского завода Шуляковского, или Илью Колебанова с ЛОМО. Были, конечно, и такие, которые ничего не хотели, ничего не признавали. Их и не приватизировали. Как правило, все эти предприятия сейчас в полном упадке: конкурентоспособной продукции нет, покупателей нет.
Конечно, я не буду утверждать, что все приватизированные предприятия сегодня процветают. В Питере вообще очень тяжелая для рыночных преобразований структура промышленности: оборонка, судостроение, электроника, энергомашиностроение. Поэтому сейчас им, конечно, тяжело, и больших успехов нет. Хотя по сравнению с общим состоянием в своих отраслях питерская оборонка и все, что с ней связано, чувствуют себя более-менее нормально. А вот легкая, пищевая промышленность, безусловно, растут. Наши пивные заводы сейчас всю страну пивом залили. Те же «Вена» или «Балтика» ничем не хуже импортных. Да и машиностроительные, и судостроительные заводы постепенно с колен поднимаются. Вообще я думаю, что в Питере ситуация не такая уж и плохая.
Петербург всегда считался бесспорным лидером приватизации. Но сейчас, задним числом, я понимаю, что мы были всего лишь одними из лидеров. Борис Немцов организационно нас опередил, начав в Нижнем аукционы на две-три недели раньше Петербурга. По объемам приватизации нас опережал Челябинск. Но там было легче, потому что основным способом приватизации была аренда с выкупом, а она документально оформляется очень просто. Неплохо шли дела в Самаре, Екатеринбурге. Иными словами, Петербург не был абсолютным лидером по всем показателям. Но мы, питерские, всегда ощущали себя лидерами реформ, ее первопроходцами и изо всех сил старались не ударить лицом в грязь.
Однако при всем при том вот что мне кажется принципиально важным: в Петербурге всегда старались придерживаться федеральных нормативных документов. И по приватизации в том числе. У нас и близко не было ничего похожего на московско-лужковскую фронду.
Впрочем, сейчас, с высоты 1998 года, становится понятным, что особого значения сами способы отчуждения от государственной собственности не имели. Теперь все частные магазины — что питерские, что московские, что тамбовские — работают почти в одинаковом режиме. Наши споры 1992 года о том, как приватизировать — с аукциона или просто дарить трудовому коллективу (как это было в Москве), в 1998 году кажутся несущественными. Важно, что торговые точки попали в руки разных хозяев, между ними началась реальная конкуренция. Правда, в Москве эти процессы проходили более болезненно. В августе 1993 года, когда я перешел на работу в Москву, в столице еще были полностью принадлежащие трудовому коллективу или государству магазины с пустыми прилавками, с хамами продавцами, с традиционным продуктовым набором — трехлитровые банки соленых огурцов и «Завтрак туриста» — на прилавках. Петербургский способ перехода к эффективной системе городской торговли оказался более быстрым, нежели московский.
Свинаренко: Вот я смотрю свои записи… Ленин, помнишь, принимал декреты о земле, о мире и еще там о чем-то. А у нас такой рейтинг, такие приоритеты: первым делом — освобождение цен, после — раздел Черноморского флота и далее, 26 января, — заявление Ельцина о том, что Россия уже не нацеливает ядерные ракеты на Штаты.
— Угу.
— Понимаешь, да? По убывающей. Ну вот откуда такая важность скромного Черноморского флота? С косой Тузла Россия чуть в войну с Украиной не ввязалась. Почему Украина для России важней Америки? Странно… Что за этим стоит, как ты думаешь?
— А я никак не думаю. Почему я должен как-то думать?
— Думай, не думай, а без Украины, как видишь, никуда.
— Ну, просто это твоя родина, для тебя это близко, и ты все время хочешь обсуждать эту тему. А для меня — это всего лишь кусок российской истории. Поэтому я не готов прочувствованно и со слезой в голосе говорить про Украину. Для меня это редкая для посещений страна. Кстати, в общем с более-менее понятной ментальностью. Я один раз был во Львове, один раз — в Одессе, три раза в Киеве, один раз в Керчи, один раз в Ялте. И все.
— Одесса — русский город, Львов — польский.
— Ялта с Керчью — тоже русские.
— Русские. В общем, ни хера ты на Украине не был.
— А три раза в Киеве?
— Ну, Киев — это серьезно. Киев — матерь городов русских.
— Русских, да. Кстати говоря, параллельно замечу, что Российская империя довольно забавно устроена. Если говорить о сегодняшней России, то это империя без метрополии. Метрополия не входит в состав империи. Потому что матерь городов русских — Киев — отколота, а все остальное-то славяне колонизировали. Все остальное, строго говоря, колонии. И Владимирская Русь, и чудь, и мордва, и все эти финно-угры — это все колонизировано.
— Давай лучше серьезно ситуацию с Украиной разберем. Вопросы с ней вроде такие незначительные, а раздуваются со страшной силой. Почему?
— Нет, старик, я с тобой не соглашаюсь. Вот насколько я понимаю, русская ментальность и русское самосознание уходят в глубь российской истории на триста лет. Дальше ее не хватает. Мы понимаем, что был Алексей Михалыч, были Рюриковичи. Умом мы это понимаем, но сердцем Россия начинается как бы с Петра Первого. Таково русское самосознание. Мы сейчас говорим не о реальной истории — но об образе русской истории, который сложился в русском национальном характере.
— Князья, значит, разборки, наезды…
— …татарское иго, потом кровавый Иван Грозный, далее какая-то смута, а потом — ничего. Потом Петр Первый.
— Так. Допустим. А почему так, интересно?
— Не знаю. Петр Первый решительно зачеркнул все, что было до него.
— Да… А что до него было? Какие образы возникают? Дремучие леса, гуси-лебеди, с луком и стрелами бубновый валет, похожий на Касьянова — как на иллюстрациях к сказкам. Что-то не очень внятное рисуется.
— Да. Что-то такое — смутное время, Борис Годунов, Василий Тишайший…
— Аленушка на волке скачет… Или Иван-царевич.
— И персонажи в татарских халатах — будто бы русские… Вот этой истории, получается, как бы и не было, все началось с Петра Первого — вот так устроено русское самосознание. Или, во всяком случае, я его так понимаю. В нем ничего не осталось из допетровской Руси!
— В самом деле, что такое Алексей Михалыч? Не очень это понятно.
— Нет, ну более-менее продвинутые люди расскажут. Но даже они сердцем этого не чувствуют. Начиная с Петра — вот эти ботфорты, Преображенский мундир, треуголка, эта шпага — от этого все началось.
— То есть это Россия, которая чего-то захватывает и создает из себя империю?
— На самом деле, все основные захваты до Петра осуществились. Петр прирастил от силы десять процентов территории. Все остальное уже было захвачено — вплоть до мыса Дежнева. Даже договор о разделении границы с Китаем был.
— То есть ты утверждаешь, что Россия началась с Петра Первого. А до этого как бы ничего не было, — таков русский менталитет?
— Да. Ментальность русская, она такая… Строго говоря, Петр Первый считается основателем Российского государства. Потому что тогда мы от царства перешли к империи. И поскольку Российская империя слишком долго влияла на русскую ментальность и в значительной степени ее сформировала, то имперское сознание начинается с момента возникновения империи. Но никак не раньше.
— А что, логично…
— Так вот, получается, что русская история в русской ментальности укладывается в триста лет. И из них сто пятьдесят лет мы воевали это северное Причерноморье! Мы завоевывали этот е…ный Крым, эту Одессу, Николаев, Новороссийск.
1 2 3 4 5 6 7