А я ему ответил: «Зачем? Все ведь кончено, нормальных газет больше не будет, а только советские». Все, поиграли и хватит…
— Что я и сказал! Мы уже все видели, но дети-то в чем виноваты?
— Но мы ошиблись, к счастью.
— Ой, ой, ой… Я хочу ошибиться! Давай мы лучше пессимистами будем, а? Я не хочу торопить события. Вот сейчас цена 15 долларов за баррель, и все забегали, уже хотят пересматривать бюджет, потому что в бюджете нижняя граница — 18. Как они его исполнять собираются? Мы же по-прежнему воюем в Чечне, причем амбициозно, все оборонные заказы проплачены, всем зарплату повышаем. Знаешь, легко говорить про реформы, когда у тебя цена 30 долларов за баррель. А когда цена была в наше время восемь долларов за баррель?
— Это когда ты рулил?
— Да, когда мы рулили. Помнишь анекдот, как Хрущев рельсы перекладывал? Сзади убирал, а перед паровозом ставил. Понимаешь? Вот и мы тогда так… Посмотрим, насколько хороши те исполнители, которых нанял Путин для выполнения своей программы реформирования. Сейчас есть великолепная возможность быть испуганным. К тому же тогда, в 98-м году — ну, положа руку на сердце! — у нас не было никаких оснований считать, что президентом станет 48-летний человек. Путина я знаю давно.
По Питеру. Тот же самый Володя Путин. Только, может, более сдержанный, немножко больше дистанция… Но в 99-м с вероятностью 90 процентов президентом становился Примус. На этом Гусинский, кстати, обжегся, он поддержал Примакова и… сам понимаешь. Я тогда в печати выступал с текстами типа «настала пора объясниться». Я не оправдывался, я просто писал: «Ребята, а давайте отставим в сторону неприятность того, что я сказал, давайте проанализируем элемент неожиданности». И дальше начинаю говорить: «А что такого неожиданного я сказал, чего вы все не знали? Что Россия сырьевой придаток — это, извиняюсь, для вас не новость. И она не в последнее время им стала, а всегда им была. Дальше… Русские сами себя сажали». А они что думали, что марсиане их сажали, что ли?
— Ну, видимо, это такая психологическая защита. Из психиатрии известно, что человек должен иметь оправдание всем своим поступкам. Когда оправдания нет, человек просто вешается. Врачи даже советуют психбольным все на кого-то свалить. Пусть лучше латыши, китайцы, белочехи будут виноваты…
— А, понятно. И еще грузины, да?
— Ну и грузины. Пусть будет хоть такая защита. Надо человека утешить, похвалить…
— Извини, не согласен… Есть замечательное слово — покаяние. Без покаяния не бывает прощения. А без прощения не бывает очищения. Пока не покаялись…

Репутация
— Алик! Я даже не знаю, кого народ больше не любит — тебя или твоего друга Чубайса.
— Кто не любит?
— Здрасьте! Как — кто? Ты про себя читал хоть одно доброе слово в прессе?
— Понимаешь, какое дело… Я не знаю, что там переживает Чубайс — он человек закрытый, мне трудно об этом судить, но я неоднократно говорил — и это не рисовка, не поза, — мне плевать, что про меня пишут. Мать звонит — ой, что написали! Я ее успокаиваю, а сам к себе прислушиваюсь: ничего не чувствую. Ты знаешь, я тебе искренне скажу: мне интересно мнение обо мне очень ограниченного числа близких людей. Для того чтобы в их глазах не упасть, я готов очень много сделать. Я готов убеждать, доказывать, оправдываться… перед людьми, которые для меня много значат. А что про меня думает абстрактная публика с еще более абстрактным журналистским сообществом — мне все равно… Допустим, в газетах пишут, что у меня совести нет. Может, репортеры так думают. Это их проблема. А среди моих деловых партнеров у меня репутация хорошая. Я слово держу, обязательства выполняю: взял в долг — так отдаю. После кризиса многие, которые считают себя порядочными, не расплачивались по абсолютно юридически корректным долгам, банкротились. А я по юридически корректным обязательствам все отдал. Понимаешь?
— Красиво. Но с другой стороны, у тебя нет профессиональной необходимости в любви публики. Ты же не рок-звезда.
— Да. И не народный избранник…
— И ты даже на бульдога не обижаешься? Когда про тебя пишут, что Кох — это бульдог, который проводит в жизнь чужие решения, невзирая ни на что.
— Это хорошо рифмуется, Кох — бульдог.
— Значит, не обижаешься?
— Да я ни на что не обижаюсь. Я даже на туберкулезную палочку (Коха) не обижаюсь.
— Ты помнишь, как я тебя поприветствовал, когда мы с тобой познакомились?
— Помню. Ты сказал: «Привет, коллега!» А я тебя спросил: «Ты что, тоже писатель?» Ха-ха-ха!
— Это было очень смешно, да. Громкое было дело! А теперь ты так про себя говоришь, как будто ничего не было — как будто и дело писателей, и квартирное из пальца высосаны, выдуманы репортерами… Давай-ка вспомним.
— Господи, я так много говорил уже обо всем этом, неужели еще может быть кому-то интересно? Молодой и зеленый, в тридцать три года, я приехал на работу в Москву. Год жил в гостинице, а семья — в Питере. Сам я не мог этим заниматься — я работал full time, двадцать четыре часа в сутки. После мне дали какие-то бумажки, я их подписываю, въезжаю в квартиру в сталинском доме, в бывшую коммуналку, в зассанный подъезд. Через некоторое время мне говорят — «ты эту квартиру украл»… Какие-то инструкции нарушены… Вы, говорят, недоплатили.
— По мне, эта история из всех твоих самая запутанная, но только формально. По сути же тут, мне кажется, все чисто: квартира у министра быть должна — и все. Не будет же он комнату снимать! Или в троллейбусе кататься, как Ельцин перед выборами! А что все-таки с писательским делом?
— А тут чего объяснять? Группа авторов, включая и нас с Чубайсом, написала книжку «Приватизация в России». Каждый получил 90 000 долларов в виде гонорара. Мы их отдали в фонд защиты частной собственности как благотворительный взнос.
— Да? Но ведь тогда даже Чубайс покаялся: виноват, слишком уж гонорар большой…
— Что значит — слишком большой? Я вот потом с ним чуть не поругался. Я ему сказал: вот ты считаешь, что гонорар большой, а я считаю, что он нормальный. Почему большой? Ну почему — большой?!
— Про тебя много писали разного. Из «Газпром-медиа» тебя выгнали за то, что ты 400 000 долларов уже почти украл. Братьям Черным ты продал по дешевке КрАЗ. Инвалида, который воспитывал тебя в Тольятти, ты обидел, обманул его доверие. Ты подставил своего товарища Фишкова, и, когда его посадили, ты смеялся очень неприятным смехом. Что там еще? Ты летал на Барбадос с Кагаловским и там придумал отмывать деньги в Bank of New York. С волошинской фирмой «Интраст» дела делал. Групповым сексом занимался в коммуналке на 1-й Магистральной улице и в ней же принимал наркотики, в частности кокаин. С бандитами подозрительная дружба у тебя какая-то. Потом еще прослушку где-то публиковали, и ты там говоришь, что ты — гомик. А еще, знаешь, ты пьяный все время.
— Не, ну классно? Классно, да? Тебе нравится?
— В целом — неплохо. Читателя развлечь удалось, а ведь это главная задача прессы.

Хочешь похудеть — спроси Коха как
— Вот ты с выпивкой завязал. У тебя что, были проблемы с алкоголем? Пил слишком много?
— Я пить не бросил. Я с удовольствием выпью. Просто не вижу смысла среди недели набухиваться просто так. Никогда не бухал в течение недели. Собственно алкашка мне очень нравится. Очень! Я люблю компании… Водки выпить под настроение… А в последнее время бурбон пью. «Джек Дэниелс», «Джим Бим»; со льдом бутылочку усидеть за вечер — запросто. А не пью просто потому, что решил похудеть. Вот. Потому что 95 кг — для меня это много. Надо согнать до 80. Я занимаюсь на тренажерах, тренируюсь тщательно… На дорожке, на велотренажере, и на лыжном, и на беге — довожу пульс до 150. Я все тесты прошел, у меня сгонка веса начинается где-то после 140 ударов в минуту. А с алкашкой на тренажеры залезать — потом весь день будет сердце болеть, мотор посадишь. Вообще если с похмелья ты залезаешь на тренажер, то мотор начинает колотиться уже на 130 — а это нагрузка, которая не дает аэробного эффекта для похудения. Так что выпил — тогда, значит, с утра забудь про физкультуру… Это первое. Теперь второе. Алкашка вызывает аппетит. А жрать после шести часов нельзя. А пьешь, как правило, после шести, соответственно начинается у тебя жор, и ты в двенадцать ночи сидишь с брюхом, полным баранины. Так что, если хочешь похудеть, завязывай с алкашкой, дядя. Что такое лишний вес восемь кило? Ну, представь, ты на базаре покупаешь восемь кг сала. Это, извиняюсь, слишком… Весь год — и во сне, и днем — таскать на себе эту гирю в сале! И это сало ты не просто как рюкзак таскаешь на себе, через это сало надо еще и кровь прокачать, его надо напитать кислородом — вот тебе и одышка, и наклониться не можешь, чтоб зашнуроваться. С такой нагрузкой на мотор я, типа, сокращаю себе пять—семь лет жизни наглухо. Так что тут дело не в алкашке, понимаешь. Вот ты свой хрен не видишь?
— Ну почему, в зеркале — легко.
— А я свой хочу видеть без зеркала.
— Зачем тебе?
— Хочу знать, какой он.
— Ну, ну… Какой он — про это тебе другие люди скажут…
— Тебе жалко людей, у которых нет денег?
— Таких, кто всю жизнь мечтает кошелек найти, как молодой Саша Корейко — конечно, таких не жалко. А если человек, допустим, просто не может заработать, потому что он сирота и ему пять лет, или потому что он раковый больной, или он старый, или у него в автокатастрофе или, не дай бог, на чеченской войне погибли все кормильцы, и человек просто не может работать — таких жалко.
— И Христа ради ты не подаешь?
— Ну, у церкви подаю, а когда на улице побираются — не подаю. На храм жертвую и много жертвую больным. Я об этом не люблю распространяться, я это делаю для себя. С максимальной анонимностью.
— А на паломничество ты способен?
— Я был и в Иерусалиме, и в Назарете, и на озере. Вместе со своей женой, мы специально поехали, это было именно паломничество.
— Тебя там пробрало?
— Да. У Гроба Господня… Но самое сильное впечатление было в пустыне. Это было где-то в районе Моссада. Я ночью ушел в пустыню и там несколько часов слонялся.
— Ты ведь крестился, уже будучи взрослым?
— Да. Уже при новой власти. Но относить себя к верующим начал намного раньше. Может, это и неправильно, но к обрядам я отношусь не очень аккуратно и, будучи православным, могу совершенно спокойно молиться в костеле. Я понимаю, что богохульствую…
— Ты уже несколько лет держишь пост. Насколько строго? Ты в пост вообще ничего себе не позволяешь из того, что запрещено, да?
— Алкоголь я в пост не употребляю и, чего жрать нельзя, того не жру.
— А скажи, пожалуйста, в пост жрешь ли ты фирмы?
— В пост — да. Я когда Гуся уделал, был ведь пост.
— Прямо под Страстную пятницу подгадали! Это как?
— Абсолютно нормально! Это ж было богоугодное дело…

ИГОРЯ СВИНАРЕНКО представляет видный политолог Андрей Ильницкий
Игорь Свинаренко интересен… да хотя бы тем, что сделал в журналистике замечательную, завидную карьеру. Он, кажется, не пропустил ни одного удовольствия, достижения или впечатления, которые возможны в этой профессии. Перечислим эти удовольствия.
1. Командировки, то есть путешествия за казенный счет. Он объездил почти всю Россию. И вообще все страны, которые его интересовали. Таких набралось штук тридцать, включая экзотику типа Австралии, Японии или ЮАР, а про Европу и Америку и говорить нечего. Репортер Свинаренко летал на самые яркие мировые события: вручение «Оскаров» в Голливуде, «Гран-при» «Формулы-1», памплонская фиеста, венецианский карнавал, ярмарка современного искусства в Париже и т.д. Бывал на войнах — в Чечне, Армении, на Балканах.
2. Встречи, как раньше говорили, с интересными людьми. Он брал интервью у весьма серьезных «звезд» — от Зыкиной и Черномырдина до Аллы Пугачевой и норвежского короля Харальда
Игорь Свинаренко, 2002 Пятого, это уж не считая президентов разных стран, чемпионов мира и гениев.
3. Карьерный успех. Он достигал самых высоких постов, какие бывают в журналистике — был главным редактором журнала «Домовой» и собкором в Америке. Вы можете возразить: но министром или хоть замминистра печати он ведь не был! Не был. Но министр — это все-таки уже за пределами журналистского ремесла.
4. Высшая профессиональная награда. Это национальная премия в номинации «Репортер года» (за 1998— 1999 годы).
Премия была ему присуждена Академией свободной прессы и институтом «Открытое общество» (Фонд Сороса). Лично Сорос ее и вручил. 5. Издание собственных книг. А их уже штук пять точно вышло.
Игорь Свинаренко родился в 1957 году в Донбассе. Его отец был первым коллекционером книг и главным матерщинником на всей шахте, что, может, и вызвало у будущего писателя интерес к печатному слову.
Газетную карьеру начал с простеньких заметок и бледных фотографий в «Макеевском рабочем», будучи школьником.
Журналистскую деятельность в начале творческого пути он успешно сочетал с увлечением креплеными винами, уличными драками (приводы в милицию, ножевое ранение) и отличной учебой в школе (окончил с золотой медалью). И это — вполне «гармоническое развитие личности».
Студентом журфака МГУ Свинаренко печатался в больших газетах и интенсивно путешествовал — от Сахалина и БАМа (производственная практика) до Берлина и Лейпцига (где учился год в университете). «Подает надежды», — так охарактеризовал студента Свинаренко его наставник Коля Гоголь, который в 1976 году занимал пост ответсека сахалинской областной газеты (сейчас в Москве издает разные журналы).
После, получив диплом, Свинаренко то работал в газетах, то бросал их; при цензуре это была довольно унылая служба. Оставляя перо, Свинаренко то и дело строил доменные печи, гнал самогон, возводил мосты, лежал на диване, сдавал бутылки, ездил в «шабашки», а также сеял разумное, доброе, вечное в подпольном христианском издательстве, — которое пришло в упадок после того, как в 81-м издатель Саша Сидоров (он же Розанов) был арестован КГБ.
Оставшись тогда без средств к существованию, Свинаренко вынужден был вернуться в газету, где приходилось заниматься литературной поденщиной, однообразие которой иногда удавалось нарушить.
1 2 3 4 5