Она справилась с этим ловко и быстро. И в этом тоже состояла одна из ее прелестей.
В то время как я сохранял свою независимость, она постепенно, шаг за шагом, приобретала свою в соответствии с договоренностью, к которой мы в конце концов пришли; это произошло вопреки моему первоначальному желанию, но тем не менее я чувствовал себя счастливым: настолько она уже научилась подчинять меня себе и столь велика была ее сила обольщения. Но вскоре у нас начались споры, которые я считал бессмысленными; она слишком часто стремилась указать мне, как следует поступать, и я сначала незаметно, но затем все более явно стал испытывать беспокойство. Она была очень ловкой и последовательной, отличалась заметным упорством и могла долго настаивать на своем, пока наконец если не убеждала меня окончательно, то, во всяком случае, заставляла отказаться от первоначальных намерений и забыть о них, так что, наконец запутавшись, в полной растерянности, я спрашивал себя, в чем же состоит моя ближайшая цель, и неожиданно обнаруживал, что это — ее цель, в тот самый момент, когда она уже становилась моей собственной. Кому-то такое могло бы показаться весьма сложным, однако для нее все это было очень просто.
Должен признать, что она прекрасно разбиралась в делах, связанных с торговлей, и в большинстве случаев в наших спорах была права она. Она так хорошо доказывала свою точку зрения, что я совершенно неожиданно, можно сказать, под воздействием мимолетной, но весьма своевременной догадки, хотя никакого непосредственного повода для этого не было, стал подозревать, что она захочет парить в свободном полете, и очень скоро. Это меня спасло, по крайней мере, в самом начале. Я решил, что ей вовсе ни к чему знать о процветающем жировом деле, которым я года за два до этого по чистой случайности занялся с несколькими португальцами. Моя догадка спасла меня, но вынесла приговор ей.
В первые месяцы моей связи с Мануэлей я почти полностью забросил торговлю человечьим жиром, которой прежде столь успешно занимался, а это было в высшей степени нежелательно. И мне пришлось смириться с ее предложением о постепенном приобретении независимости, поскольку тогда она какое-то время могла бы находиться вдали от меня, что позволило бы мне вновь заняться своими гораздо лучше оплачиваемыми делами. И в определенном смысле более приятными. Некоторое время я, по правде говоря, не очень-то скучал по ним. Но в какой-то момент я вновь ощутил, что мне недостает сильных эмоций, которыми обычно сопровождалось их осуществление, и тошнотворного запаха, источаемого человечьим нутром; запаха гораздо более сильного и невыносимого, чем у любого другого животного. Настолько более крепкого, что стоит тебе вдохнуть его, как он станет для тебя необходимым, ибо никакой другой запах не сопровождает тебя столь долго, не манит так властно, не хранится в тебе столько времени, не приносит тебе таких мук; в конечном итоге он превращает тебя в раба и заставляет вспомнить твои самые тайные неудовлетворенные желания, что поднялись в тебе как раз в тот момент, когда ты был им окутан, когда тебя обволакивал этот смрад; то самое зловоние, что извращает тебя, заставляя вновь и вновь воскрешать в памяти эти желания, прежде чем толкнуть на повторение цикла, который многим может показаться лунным, хотя на самом деле таковым не является.
Поздней осенью события стали вдруг стремительно развиваться. Если не в том же году, то в следующем, хотя я в этом сомневаюсь. Продажи резко возросли, наши общие дела постепенно набирали силу, и вот Мануэла отправилась в дом настоятеля монастыря Паредес де Кальделас, чтобы получить там тридцать реалов. Это была сумма, вырученная от продажи дома и прибыли от торговой сделки, которую она осуществила с Теклой Н., служанкой управляющего «Лос Милагрос», которая почти наверняка совершила эту покупку, заручившись материальной поддержкой духовного лица. Мануэла с самого начала прекрасно понимала, что, странствуя вместе со мной, она может многому научиться, а также быстро добывать сведения, благодаря которым в дальнейшем сумеет получить быстрый и чистый доход. Я же, со своей стороны, несмотря на то что уже начинал догадываться (да, скорее всего, это было осенью того же 1845 года) о ее желании покинуть меня и самостоятельно заняться делами в соответствии с тем, как я ее учил, все еще продолжал доверять ей и постоянно раздумывал о трудностях, что таит в себе стремление женщины вести самостоятельно, без мужской поддержки тот образ жизни, к которому я ее приобщил, как подозреваю, на зависть ее сестрам. Но наша связь была уже очень крепкой. В то время Паскуаль Мерельо Мерельо Н., ее муж, еще не отправился в мир иной, но пребывал где-то далеко и в полном забвении.
Пока Мануэла ездила в Паредес де Кальделас, Петронила, ее дочь, оставалась на моем попечении, и вдвоем с ней мы решили отправиться в путь, который привел бы нас в Португалию, если бы не вмешались некоторые непредвиденные обстоятельства. Для нее это было впервые, а для меня — внове после длительного перерыва: я хотел восстановить свои старые и, как я думал, утраченные связи, чтобы возобновить деятельность, по которой тосковал уже несколько недель.
Когда мы подошли к роще Соуто де Редондела неподалеку от Монтедеррано, Петра, как мне нравилось ее называть, отошла от меня и скрылась в зарослях дрока, что растет возле каштановой рощи. Вскоре я услышал, как она мочится. Струя мочи ударяла в сухие листья или в какую-нибудь старую жестянку, во что-то твердое, во что, не помню; а может быть, она попадала в воду какого-нибудь протекающего там ручейка. Когда я представил себе, как она присела, меня это так возбудило, что я не сумел, да и не захотел сдерживать себя. Я с величайшей осторожностью приблизился и предстал перед ней во всей обнаженной красе еще до того, как она успела закончить свои дела.
Увидев меня перед собой, она подняла с земли камень и замахнулась.
— Убирайся! Уходи отсюда! — сказала она, и в ее голосе еще не было гнева, не было страха, но она уже догадалась о моем желании; она продолжала оставаться в той же позе, в какой я ее застал.
Петре исполнилось четырнадцать лет, и она была красивой и белокожей, как ее мать. Я не только не отошел, но сделал еще шаг к ней. Я знал, что не внушаю ей симпатии с тех пор, как занял место ее отца в постели ее матери, и особенно когда потащил последнюю бродить со мной по дорогам, и потому не дрогнул. Тогда она бросила в меня камень. При этом ее белое тело слегка приоткрылось, что окончательно вскружило мне голову. Тут-то я и бросился на нее.
Я убил ее сразу же, задушив руками, потом раздел ее и овладел ею. Затем я сложил ее одежду, чтобы в дальнейшем продать, как делал это уже столько раз, и сапожным ножом, что в наших краях называется субела, освободил ее тело от покрывавшей его нежной оболочки, белой гладкой кожи, если хотите, содрал с него шкуру, и извлек еще трепещущий и дрожащий нутряной жир, который так ценят некоторые португальцы, использующие его при определенных обрядах, и некоторые португалки, которые моются сделанным из него мылом, что придает коже нежность и гладкость, какой нельзя достичь ни одним другим способом. Потому-то мыло, произведенное из человечьего жира, и оплачивается так щедро и дорого.
Я разделал тело Петронилы и разложил ее останки в тех местах, что мне были прекрасно известны после стольких лет странствий. Речь идет о местах, в большинстве случаев скрытых, а нередко и вовсе недоступных, где по ночам в поисках добычи рыщут волки. Я знал, что, найдя останки Петры, волки позаботятся об их исчезновении, с жадностью поглотив их, так что никаких следов не останется. Затем я продолжил свой путь. Я снова стал самим собой. Должен признать, что странное спокойствие вновь снизошло на меня.
Когда я вернулся в Ребордечао, Барбара, младшая сестра Мануэлы, которая переехала к ней из Кастро де Ласы после того, как они остались без матери, спросила меня о старшей сестре и племяннице. Первое, что мне пришло в голову, это сказать ей, будто ее сестра нашла работу экономки у какого-то священника в приходе неподалеку от Сантандера, где я их обеих и оставил, чтобы они понемногу привыкали к преподобному отцу и к своему новому, на мой взгляд замечательному, занятию.
— Но разве вам плохо работалось вместе? Не ты ли говорил, что вы рождены друг для друга?
Я посмотрел на нее долгим взглядом, обдумывая, что ответить, и в голову мне пришло только следующее:
— Вы, женщины, всегда так: сегодня вы не можете без нас жить, а назавтра уверяете, что вам все надоело. Что я могу тебе еще сказать: либо она вернется, либо я привезу тебе весточку от нее.
Барбара взглянула на меня с недоверием, но, похоже, успокоилась и приняла мое объяснение. Она и представить себе не могла, что на вьючном седле на крупе моей лошади лежала не только одежда ее племянницы, но и посудина с ее жиром. Когда я вспомнил об этом, то ко мне вновь вернулись повадки, которые я считал уже давно забытыми. Я почувствовал, что взгляд мой снова становится блуждающим и будто неуправляемым, и мельком взглянул на круп лошади. Барбара тут же перехватила этот взгляд и вновь обратилась ко мне с вопросом:
— А почему у тебя только мул Петры?
— Дело в том, что мул Мануэлы сдох, едва мы добрались до Асторги, — не задумываясь, ответил я.
— А с этим что ты собираешься делать? — продолжала она расспрашивать.
— Думаю, продам его как можно скорее. Мне уже раньше надо было это сделать, но я решил повременить, вдруг кто-то из вас захочет взять его себе, — так же быстро ответил я.
Она ничего не сказала в ответ. Только внимательно на меня поглядела. Несколько мгновений я спокойно выдерживал ее взгляд. А затем притворился, что должен заняться делом. Тогда она отошла от меня, пройдя в глубь хлева, где еще не так давно стояли корова и два быка, которых продала Мануэла.
Барбара продолжала жить в доме, принадлежавшем Мануэле: я согласился на это, когда мы обговаривали наши общие дела с ее сестрой. В ту ночь я решил не останавливаться в нем, а продолжить свой путь в Шавиш, дабы отделаться от своего товара и вернуться в Ребордечао как можно раньше, не допустив, чтобы Мануэла опередила меня, получив деньги от продажи небольшого домика в Паредес де Кальделас.
Было уже поздно, вскоре должна была спуститься ночь. Я ускорил шаг, двигаясь в полной темноте. Я давно привык к этому. Те, кто перевозят посылки и письма из одного места в другое, предпочитают ездить по ночам, чтобы избежать встречи с разбойниками, ибо в темноте легче пройти незамеченным. Некоторые из этих посыльных в состоянии преодолеть путь между Альярисом и Компостелой за короткое время ночи. А кто же я, как не посыльный?
Едва добравшись до Шавиша и отделавшись от своего груза, я тут же пустился в обратный путь. Я вновь ехал ночью и должен признаться, что готов был уже сдаться, измотанный тревогой и спешкой. Однако я взял себя в руки, вспомнив о земляках, занятых на жатве: я знал, что они тоже работают по ночам артелями по семь человек, кто-то жнет, а другие вяжут снопы, обычно под присмотром самого старого из них, наделенного властью качикана, как мы, галисийцы, называем того, кого кастильцы зовут надсмотрщиком; бывает, таковым оказывается не самый старый, а наиболее ловкий и способный к труду, коим они занимаются. Так вот, они тоже почти не спят на протяжении всей жатвы, что обычно начинается в праздник Сан Хуана и длится до самого дня Августовской Девы. А если и спят, то прямо в поле, полуголодные, и к тому же им грозит тюрьма, если вдруг вздумают поймать какого-нибудь кролика или зайца, считающихся собственностью хозяина. Но когда голод берет свое, и только тогда, никак не раньше, они прекрасной летней ночью все же отправляются на охоту, ибо та еда, которую им дают, совершенно несъедобна, и под покровом тьмы они осмеливаются бросить вызов грозящему им наказанию.
Эти мысли побудили меня поторопиться. У меня гораздо более выгодное занятие, приносящее значительно больший доход по сравнению с моими земляками-жнецами, и мысль о том, что я мог поставить его под угрозу, вселила в меня тревогу и заставила ехать еще быстрее. Когда я наконец оказался в Ребордечао и убедился в том, что Мануэла меня не опередила, то вздохнул спокойно и с облегчением. Барбара снова стала расспрашивать меня.
— Ты что, уже вернулся? — сказала она. — Что-то теперь ты слишком скорым стал!
Я не помнил, чтобы что-нибудь говорил ей относительно того, куда направляюсь, и вовремя сообразил, что лучше и теперь ничего не говорить, чтобы она не смогла догадаться, где я был.
— Это зависит от того, куда ты ездил и откуда возвращаешься, — ответил я намеренно двусмысленно, но она, похоже, ни о чем не догадалась.
На этот раз я не почувствовал необходимости устремить если не невольный, то, во всяком случае, непреднамеренный взгляд на мула и смог продолжить свой путь уже гораздо более спокойно, хотя и столь же поспешно, ибо я убедился, что Мануэла не опередила меня и мне следовало спешить, чтобы успеть встретить ее.
Мы встретились с ней в Соуто де Редондела, почти в том же месте, где я убил Петронилу. Увидев испуганное и вопросительное выражение ее лица, я понял, что надо как-то объяснить отсутствие дочери, и поспешил сказать, что оставил Петру у священника в Сантандере, будто это было где-то здесь, рядышком, поскольку она плохо представляла себе, где расположена сия далекая провинция. Она сделала вид, что поверила мне, но я прекрасно понял, что она притворяется.
— Отведи меня к ней! — закричала она. — Немедленно! — И тогда я понял, что мне придется убить и ее.
Однако я ответил ей очень спокойно, на что она, похоже, не обратила никакого внимания:
— Ну что ж, пойдем.
Затем, по-прежнему притворяясь спокойным, я двинулся в путь, но тут мне пришлось выслушать еще один вопрос:
— А почему у тебя ее мул?
Я повернулся к ней, поскольку она ехала верхом следом за мной, и ответил:
— Ты что же, хотела, чтобы он остался у священника и тот пользовался бы им?
Однако вновь заметив недоверие у нее на лице, я понял, что мне придется убить ее прямо здесь, без всяких проволочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18