Наталья Иртенина
Скрип

***

Пусть другие предаются миру зла своими делами и самой своей жизнью, думал я. Я же погружусь как можно глубже в тот мир зла, который недоступен глазу.
Мисима
Сегодня я не пошел наверх – остался дома один на один с ночной темнотой и неподвижным, обволакивающим беззвучием. В первый раз изменил своему давнему обычаю прогуливаться на сон грядущий на крыше собственного дома.
Каждую ночь, и зимой, и летом я забираюсь на чердак, толкаю скрипучую дверцу, ведущую наверх и, скрючившись, перелезаю на крышу. Зачем – сам не знаю. Могу придумать дюжину объяснений, но какое из них будет ближе к истине? Самое очевидное – здесь мне никто не может помешать. Чаще всего я ищу здесь равновесия, пытаюсь найти баланс между собой и всем остальным подлунным миром, угомонить тот пьяный маятник внутри меня, который не дает мне ни малейшего шанса обрести устойчивость на грешной земле. Только между небом и землей я получаю возможность усмирить его.
Мою жену (когда-то я был женат, но потом моя Тамара променяла меня на весьма предприимчивого хлюста в красном «шевроле») несказанно раздражала эта привычка к ночным поднебесным проветриваниям. Кажется, она даже немного ревновала меня к крыше. Однажды, после того как я в который раз сбежал от ее объятий, Томка забралась следом за мной. Было лето, ночь благоухала запахом прожаренной за день крыши. Я стоял на краю и смотрел на полыхающий разноцветными огнями город, пытаясь удержать равновесие. Не могу сказать о себе, что я из породы альпинистов-мазохистов, но кажется, именно это сочетание острых ощущений неустойчивости, головокружения, нереальности расстилающегося внизу мира и реального страха на краю обрыва – именно это и влекло меня сюда. Звук скрипнувшей за спиной двери резко оттолкнул меня назад, прочь от края. Я обернулся и увидел Томку: в каком-то умопомрачительном одеянии в приглушенном свете ночи она казалась сказочной феей, удивленно озирающейся по сторонам в поисках своего сбежавшего негодника-пажа.
– Не понимаю, зачем нужно регулярно забираться на эту верхотуру. Это ритуал у тебя такой – прощание с ушедшим днем?
Расспросы надо было пресечь в корне. Я зажал Томкины губы поцелуем. Мы занялись любовью прямо там, на крыше.
В ту ночь, уже в постели, губы моей жены сонно шептали, что я сошел с ума. Но я почему-то им не верил.
Больше таких приключений с нами не случалось. Томка перестала ревновать меня к крыше и попыталась примириться с этим «странным капризом большого ребенка» – кажется, так она выразилась однажды.
Сегодня я впервые не пошел туда из-за истории, которая приключилась со мной вчера. Точнее, это даже историей нельзя назвать, потому что внешне ничего не происходило. Только посторонний взгляд мог бы на секунду задержаться на странной человеческой фигуре, удобно расположившейся на краю высотного дома, свесившей ноги вниз и опирающейся локтями на низенький поручень, опоясавший крышу. После сумасшедшей дневной жары хотелось насквозь пропитаться ночным полупрохладным воздухом, так чтобы этого запаса хватило на весь следующий день июньского солнцепека. Я разглядывал разноцветное скопище домов, грузных мастодонтов и застенчивых карликов, медленно впадающих в спячку. Время ушло далеко за полночь, и в конце концов на меня накатила беспричинная тоска, раздражавшая и беспокоившая чем-то, что я никак не мог уловить. Внезапно я понял, что это. Скрип качелей внизу. Одинокий плач детских качелей во дворе дома. Вычленив этот звук из негромкого гула ночной жизни, я осознал, что он уже давно раздается в темноте. Перегнувшись через край, я попытался рассмотреть, кого это тоска выгнала в ночной час из дома. Но ближайший фонарь светил далеко в стороне. Я ничего не увидел, и от этого стало еще омерзительнее.
Надо было встать и уйти, но этот звук, преследующий меня со времен безоблачного детства, имеет надо мной какую-то гипнотическую власть. Я остался сидеть завороженный и обездвиженный этой странной музыкой.
– Плим-блим. Блим-плим. Скри-пим, – говорили внизу качели, пытаясь воздействовать на меня грустной бессмысленностью этой фразы. Словно хотели, чтобы я что-то понял, что-то недоступное и неподвластное обычным человеческим словам. Или вспомнить.
Сейчас, находясь в здравом уме и твердой памяти, я могу поклясться, что я не сумасшедший. И почти не поддаюсь внушению. Вероятно, во всем виновата эта проклятая жара, плавящая мозги. Как будто преисподняя увеличилась в масштабах и подошла вплотную к поверхности земли. Легкое дыхание ада. Так вот, вчера, на крыше я вдруг понял, что я не существую. Именно это и хотели сказать мне качели. Об этом кричала вся окружающая среда, красиво задрапированная полутьмой, сквозь прорехи которой врывался в этот нелепый и нереальный скрипучий мир качелей огненный свет фонарей, горящих окон, гирлянд городской иллюминации и ночных вывесок.
Я вспомнил, что в первый раз услышал это от своей Томки в наш последний день. Она уже все решила, взвесила и подвела баланс, оставалось только ввести меня в курс дела, что она и сделала со свойственным ей женским тактом:
– Я ухожу от тебя. И пожалуйста не возражай. – Я и не думал возражать – если уж она решила, ее не свернет с пути и бульдозер. – Он прекрасный человек, и я не собираюсь менять своего мнения о нем только из-за того, что тебе он не нравится. И оставь свои ехидные шуточки при себе, если ты не способен понять чужую душу. Ну да, он делец. Но это не доказательство. В любом деле человек может сохранить свое лицо. Вовсе не обязательно терять его от запаха денег. Вадик (о, она уже называла его Вадик!) в отличие от тебя сохранил свою физиономию. А ты свою давно потерял. Ты посмотри на себя – что ты за человек? Ты не человек, ты какой-то фантом. Облако в штанах. Призрак, который живет на крыше…
Собирая вещи, она повторяла, видимо все-таки чувствуя свою вину и пытаясь оправдаться, убедить себя в своей правоте:
– Ты моя ошибка. Случайность. Ты моя роковая ошибка. – Ей безумно нравилось это слово «роковой», она употребляла его к месту и не к месту. Мы расстались легко и без претензий друг к другу.
И только неделю спустя я понял, что люблю ее, а теперь потерял навечно. Это чувство потери оказалось совершенно неожиданным, потому что я давно решил, что любовь – это не моя стихия, что я не могу полюбить очень сильно, так, чтобы невозможно было расстаться, когда придет время. Стало очевидно, что я занимался самообольщением.
Итак, я стал призраком, к тому же брошенным. Я продолжал жить, не замечая, что медленно исчезаю с лица земли, распадаюсь на бессмысленные закорючки: гайки, болты, шурупы, винтики, шайбочки, заклепки, шнурки, кнопки и петли для пуговиц.
Вчера я вспомнил свой кошмар, приснившийся с месяц назад. Я шел по какому-то длинному темному тоннелю – только далеко впереди светилась маленькая точка. Там я рассчитывал найти выход. Но когда я, наконец, подошел к этому источнику света, оказалось, что это не выход. Это было огромное зеркало, перегородившее целиком весь проход. Из него шел яркий свет. В нем отражалась уходящая вдаль темная кишка, из которой я пришел. Но там не было меня. По эту сторону зеркала я мог видеть свое тело, но когда переводил взгляд в зазеркальное пространство – там вместо меня была пустота. Я начал кричать, пытался разбить зеркало – но оно только насмешливо дребезжало. Дальше не помню. Уже днем, на улице я вдруг поймал себя на том, что украдкой ловлю свое отражение в витринах магазинов, в стеклах припаркованных машин. Несколько часов спустя, придя домой, развалившись в кресле с книжкой, я не смог сосредоточиться на тексте. Как только глаза доходили до края книги, взгляд автоматически продолжал двигаться в направлении руки, лежавшей на подлокотнике, и, убедившись в ее существовании, возвращался обратно. Меня это и разозлило, и рассмешило.
Вчера, под заунывный скрип качелей на детской площадке, я понял, что уже не живу в этом мире, который меня окружает, и лишь формально следую его условностям, поддерживаю видимость своей вовлеченности в его сутолоку. А на самом деле пребываю в каком-то другом пространственном измерении, которое, впрочем, тоже не существует – я его сам выдумал, чтобы оправдать свое собственное несуществование. Все же интересно: выпадая из реальности, человек должен или не должен впадать куда-то еще, в какую-нибудь эфемерную гиперреальность и может ли выбраться оттуда обратно без ощутимых для себя потерь?
Начать проверку своей теории я решил с завтрашнего (вернее, сегодняшнего) дня.
* * *
Собственно, никакого плана действий у меня не было. Бреясь сегодня утром, я прекрасно рассмотрел в зеркале свою невыспавшуюся хмурую физиономию – никаких признаков смещенности в потусторонний мир она не выказывала. А рьяные попытки на ощупь убедиться в своей реальности привели к тому, что я чуть не перерезал себе горло бритвой. Тем самым предоставив наглядное доказательство своего бытия. Но радовался обретенной вере я недолго. В голову проползла другая, не менее скверная мысль: а может быть я стал оборотнем и временами из человека превращаюсь в призрак?
Включив радио, я услышал последние новости: Москва снова стала объектом внимания террористов. В половине девятого утра, в час пик взорвался переполненный автобус. Отчего-то в моей бедной голове смешались призраки и террористы. И вот уже неконтролируемое воображение услужливо подсовывает мне картинку: обвешанные взрывчаткой невидимки неприкаянно бродят по городу, в рассеяньи роняя то тут, то там свои адские машинки.
М-да, что-то мрачные у меня сегодня фантазии. Не к добру это…
Первым делом мне нужно было забежать в одну из тех двух издательских контор, где я зарабатывал на хлеб насущный. Скучноватость работы немного компенсировалась ее непыльностью, а нестабильная доходность с лихвой восполнялась большим объемом остающегося свободного времени, которое я посвящал поочередно, во-первых, собственному культурному развитию, во-вторых, поиску еще одного непыльного места работы и, в-третьих, приятному ничегонеделанию.
Я числился внештатным редактором в средней руки издательстве. Попасть в штат не было никакой возможности: он был полностью укомплектован и состоял из четырех с половиной человек – генерального директора, бухгалтера, секретаря, главного редактора и охранника на полуставке. Весь редакционный процесс сосредотачивался в руках главреда – ироничной дамы лет около сорока, уставшей бороться с жизнью и неорганизованным потоком производственных проблем, что позволяло ей иногда рекомендоваться по телефону «Тенью отца Гамлета» (сам слышал). От нее я получал два раза в месяц пухлую пачку бумаги, которую следовало привести в грамотный вид.
На этот раз меня ожидал сюрприз. Не застав на месте свою работодательницу, я отправился на ее поиски по тем четырем комнаткам, которые занимало издательство. Наконец в одной из них, в закутке свободного от книжных штабелей пространства обнаружил стол с сидящей на нем девицей, по всем признакам секретаршей.
– Я ищу Ирину Владимировну. Где ее можно найти?
Девица настороженно хлопнула густо накрашенными ресницами.
– Вы редактор?
– Да.
– Ваша фамилия?
Я назвал. С минуту она копалась в бумагах на столе. Наконец подняла на меня глаза и корректно-вежливым тоном, который обычно используют воспитанные девушки при общении с недоумками, объяснила, что издательство больше не нуждается в моих услугах из-за сокращения объема работ.
Переварив информацию, я пришел к философскому выводу, что жизнь, в сущности, не что иное, как сплошная смена работодателей. Именно это и придает ей вкус пошлости. Впрочем, у меня оставалось еще одно доходное место. Там находили применение мои литературные таланты: я писал занимательные очерки для многотомного популярного биографического словаря. Но туда можно было не торопиться, этой работой я был обеспечен на несколько недель вперед.
Выйдя на улицу, я отправился куда глаза глядели. А глядели они в сторону городского парка. Там усладительно плескались фонтаны, и пышная растительность предоставляла страждущим спасительную тень. Солнце пекло немилосердно, моя рубашка давно уже прилипла к спине и жгла, как горчичники.
По пути я зашел в магазинчик купить чего-нибудь прохладительного. Кроме меня, покупателей не было. У самого входа сидели две полусонные девицы, лениво разгадывавшие кроссворд и не обращавшие на меня никакого внимания. Сейчас я не могу точно сказать, что на меня в ту минуту сильнее подействовало: разморенный вид продавщиц, нуждавшихся во встряске, или мелькнувшая мысль, что есть хороший шанс устроить проверку моей давешней теории.
Я открыл холодильник и достал ледяную банку лимонада. Изобразив на лице ухмылку самодовольного болвана, медленно продефилировал к дверям мимо девиц. Ноль внимания.
– Ну и вопросики. Привидение в пустыне. Пять букв.
– Мираж?
– Та-ак. Ми-раж. Ага, точно.
Решив повторить эксперимент, я прошел обратно и, уже не скрываясь, взял с полки шоколадку. Держа добычу перед собой, двинулся к выходу. Никакой реакции. «Это уже не смешно» – подумал я, открывая дверь и выбираясь на улицу.
«Может, жара на них так действует?» – все еще не желая верить фактам, спрашивал я себя. Проснувшиеся вдруг самомнение и гордость потребителя едва не вынудили меня вернуться и запросить жалобную книгу, где я мог бы излить свое негодование по поводу невнимания к клиентам, которых вынуждают тем самым становиться грабителями. К счастью, голос разума подоспел вовремя, и я отправился восвояси. Вытащив из кармана шоколадку, успевшую превратиться за несколько минут в желе, я выкинул ее в урну, а банку лимонада с жадностью опустошил. В конце концов, призраки тоже могут испытывать жажду.
Я углубился в зеленые парковые просторы, мелко нарезанные на куски дорожками. Поблизости от фонтанов скамейки были заняты.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2