OCR BiblioNet, Spellcheck — Svetlana
«Делерм Ф. Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни. Загубленная сиеста: Авторский сборник»: Текст; 2002
ISBN 5-7516-0318-4
Аннотация
Сборник рассказов Филиппа Делерма, одного из самых ярких современных писателей Франции. Автор пишет о радости бытия, о счастье узнавания мира в детстве, дает читателю возможность почувствовать прелесть мелочей жизни, воссоздает вкус, цвет, запах Франции.
Стоит только взглянуть на название любой из миниатюр — и ее хочется прочитать: «Яблочный дух», «Теплый круассан на улице», «Почти что лето — можно бы поесть в саду», «Первый глоток пива`, „Лукум в арабской лавочке“, „Свитер на осень“, „Новость, услышанная в дороге“…
Такие книги хорошо бы читать по страничке в день, как принимают с утра витаминку, и Филипп Делерм говорит, что вполне сознательно расфасовывал эти свои «тонизирующие пилюли»: «Я просто хотел разделить с читателем эти мелкие радости жизни, минуты незамысловатого счастья…»
Филипп ДЕЛЕРМ
ПЕРВЫЙ ГЛОТОК ПИВА И ПРОЧИЕ МЕЛКИЕ РАДОСТИ ЖИЗНИ.
ЗАГУБЛЕННАЯ СИЕСТА
Philippe Delerm
LA PREMI?RE GORG?E DE BI?RE ET AUTRES PLAISIRS MINUSCULES.
LA SIESTE ASSASSIN?E
ПЕРВЫЙ ГЛОТОК ПИВА И ПРОЧИЕ МЕЛКИЕ РАДОСТИ ЖИЗНИ
Перевод Н. Мавлевич
НОЖ В КАРМАНЕ
Конечно, не кухонный и не бандитский. Но и не перочинный ножик. Ну, скажем, добротный «Лагиоль» или «Опинель № 6». Такой нож под стать деду-патриарху, главе рода. Такой нож он носил бы в кармане своих коричневых вельветовых брюк в крупный рубчик. Доставал бы за обедом да накалывал на острие кусочки колбасы или степенно чистил яблоко, нажимая пальцем на лезвие. А после кофе красноречиво складывал — дескать, обед окончен, всем пора снова браться за работу.
О таком ноже мечтаешь в детстве: им бы вырезывать лук и стрелы, выстругивать деревянную саблю с эфесом из сосновой коры — но вот беда, родители твердят, что он не для детей — опасный.
Ну а теперь, теперь-то он зачем? Патриархальные времена давно прошли, и ты давно не ребенок. Да низачем, хоть и сочиняешь что-то себе в оправдание:
— Очень нужная вещь: в походе, на пикнике, просто что-нибудь смастерить, когда нет инструментов…
Но сам-то знаешь: пользы никакой. Да и не в пользе дело. А в удовольствии, беспечном сибаритском удовольствии иметь такую вещь: красивую и бесполезную, из теплого дерева или гладкого перламутра, с каббалистическим значком на лезвии (кто знает толк, поймет!) — рука с короной, зонтик или соловей — и пчелкой на черенке. Снобизм приобретает особый вкус, когда предмет его — такой вот символ простой жизни. Деревенский шик в эпоху факсов. Этакая тяжеленькая штучка ни для чего, просто лежит себе в кармане; достанешь иной раз пощупать, посмотреть, открыть, закрыть — красота! Сегодняшняя никчемность таит в себе уснувшее прошлое. Чуть прикоснешься — и на несколько секунд почувствуешь себя и седоусым старцем, и мальчишкой у реки, под душистым кустом бузины. Между двумя щелчками лезвия успеешь перенестись из своих средних лет разом в начало и конец пути — вот в чем прелесть такого ножа.
ПАКЕТ ПИРОЖНЫХ В ВОСКРЕСНОЕ УТРО
Пирожные, конечно, штучные. Кофейная «монашка», «колесико», пара фруктовых с клубникой, одно слоеное. Заранее известно, кому какое, пара про запас, ну и еще, что ли, штучку для ровного счета, что бы такое выбрать повкуснее? Вот это или то — решаешь, не спеша. Продавщица за прилавком, с щипцами в руках, безропотно исполняет твои капризы и, даже когда приходится сменить картонку — слоеное не помещается, — не проявляет раздражения. Эта плоская, квадратная, с чуть закругленными и загнутыми вверх краями картонка — вещь чрезвычайно важная. Она послужит устойчивой основой хрупкой и ненадежной конструкции.
— Всё!
По этой команде продавщица кладет картонку на бумагу, вмиг сооружает над ней розовую пирамиду и перевязывает коричневой ленточкой. Рассчитываясь, придерживаешь пакет снизу, а за дверями магазина сейчас же берешься за петельку и несешь, держа руку чуть на отлете. Да, как аптечные весы. Воскресные пирожные так и держат. Чутьем угадывая потаенный, незримый ток мельчайших ритуалов, идешь, не строя важный вид, но и без ложной скромности. Смешно — серьезный и торжественный, как волхв с дарами? Ничуть. Моя подвешенная пирамида — такой же элемент прогулочной стати воскресных улиц, как и нередкие в руках прохожих плетеные корзинки с торчащими перьями порея.
Человек с пакетом пирожных на весу, точь-в-точь профессор Турнесоль со своим маятником, прекрасно вписывается в праздничное бурление после мессы, в гомон и дружескую толчею кафе, табачной лавочки и спорт-бара. Милые семейные воскресенья, минувшие и нынешние; время, точно кадило, раскачивается на коричневой бечевке. Над клобуком «монашки» проступило жирное пятнышко от крема.
ЛУЩЕНИЕ ГОРОШКА
Чаще всего это происходит в тот неприкаянный утренний час, когда замирает время. Уже убраны чашки и крошки от завтрака, и еще далеко до наваристого обеденного духа, в кухне полный покой, неземная тишь. Посреди стола на клеенке квадрат газеты, а на нем горка стручков и миска.
Никогда не угодишь к началу чистки. Обычно она уже в разгаре, когда ты проходишь через кухню, чтобы выйти в сад или проверить, нет ли почты…
— Можно я помогу?
Разумеется. Помочь всегда можно. Можно сесть за большой обеденный стол и лущить стручок за стручком, войдя в спонтанный, неспешный ритм. Это так легко — лущить горошек. Надавишь большим пальцем на прорезь стручка — и он послушно распахивает перед тобою створки. Если же попадется недозрелый, не такой податливый, надо вспороть ногтем зеленый чехол, сочный и плотный, до самой пергаментной подкладки. А потом одним движением соскоблить горошины. Самая последняя — совсем крошка. Иногда хочется раскусить ее. Невкусно, даже горьковато, одна травяная свежесть — под стать всей кухне в одиннадцать утра: холодная вода, чищеные овощи на краю раковины, обсыхающие морковки на чистой тряпке.
Беседа за столом идет клочками, и музыка слов, ровная, домашняя, — будто часть той же картины. Договорив, поднимаешь глаза на собеседницу, она же не должна отрываться от работы, потом ее черед — таков ритуал. Болтаем о работе, о планах, о том, что мало времени и сил, — никаких душевных глубин. Что-то выяснять и обсуждать за лущением горошка не годится, в это занятие надо погрузиться и чуточку проплыть в нем против течения времени. Пусть хоть на пять минут протянуть, замедлить утро, пока, засучив рукава, не перелущишь стручок за стручком, все до последнего. Потом приятно окунуть руку в миску с чищеными горошинами. Масса гладеньких кругляшков — как нежно-зеленая жидкость, даже странно, что пальцам не мокро. Еще немного блаженной прозрачной тишины — и всё.
— Сходи-ка за хлебом.
РЮМОЧКА ПОРТВЕЙНА
Притворство с самого начала:
— Ну, разве что глоточек портвейна!
Легкая недомолвка, жеманная ужимка в самой интонации. О, мы, конечно, не из тех зануд, которые вообще не пьют крепких напитков. Но и не такие уж выпивохи: «глоточек портвейна» — скорее уступка, чем охота. Мы подыграем честной компании, но только самую малость, mezza voce, глотнем разок-другой.
Портвейн не пьют, его смакуют. Чтоб насладиться густотой и бархатом, а заодно продемонстрировать свою неприхотливость. Пусть другие упиваются роскошной ледяной горечью виски или джина с мартини, а мы погреем душу ароматом старой доброй Франции, садика деревенского кюре, немодной нынче сладостью — барышня и та лишь чуть зардеется.
«Портвейн» — само слово плещется в чреве черной бутылки. Темная одежда и гордая осанка дворянина. Или украшенная золотом клерикальная строгость прелата. Когда же наливаешь в рюмку, от черноты остается один намек. Цвет даже не рубина, а граната или текучей лавы, он навевает мысли об окровавленных кинжалах, жестокой мести, о постриге в монахини под страхом смерти. Такие ужасы и страсти таятся в символической рюмочке, из которой мы мирно потягиваем наше винцо. Солнечный эликсир, приглушенная ярость. Порочная пряность зрелого плода, в которой растворены весь пыл и жар. Малая толика портвейна разливает по жилам свой первородный огонь. Нечаянное удовольствие невпопад, превращающее скромность в лицемерие. Что ни капля черно-красной влаги на языке, то ощутимей бархатная тяжесть. Что ни глоток — то ложь.
ЯБЛОЧНЫЙ ДУХ
Спускаешься в подвал. И вдруг… Это пахнут яблоки, разложенные для сушки на перевернутых фруктовых ящиках. Ты захвачен врасплох. Не ждал и не просил, чтобы тебе так захлестнуло душу. Но поздно. Яблочный дух, точно волна, накрыл с головой. И уже непонятно: как ты мог жить без этой сахаристой терпкости детства?
Нет ничего вкуснее этих сморщенных ломтиков: на вид сухие корочки, но каждая бороздка напитана сгущенной сладостью. Однако есть их не хочется. Чтобы смутная стихия запаха не превратилась в легко опознаваемый вкус. Сказать, что пахнет очень приятно или очень сильно? Не в этом дело. А в обонянии внутреннем — это запах счастливой поры. В нем школьная осень. Вот ты склонился над тетрадкой и фиолетовыми чернилами выводишь буквы. Дождь барабанит в окно, наступил длинный вечер.
Но яблочный дух — не только память о минувшем. Он навевает мысли о былом расцвете, свежести, о пропахшем селитрой подвале или темном чердаке. И пережить, сохранить все это надо здесь и сейчас. Позади высокая трава и влажный воздух сада, впереди горячий вихрь, стремящийся в черноту. Этот запах вобрал в себя все красные, коричневые тона, всю кислоту зеленых. В нем вытяжка из нежной и слегка шероховатой кожуры. Как пересохло в горле, но этой жажды, ты же знаешь, не утолить. Даже если впиться зубами в белую мякоть плода. Надо бы самому обернуться октябрем, земляным полом и низкими сводами подвала, дождем, ожиданием. Запах яблок мучительный. Запах и вкус настоящей жизни, неторопливости, какой мы больше не достойны.
ТЕПЛЫЙ КРУАСАН НА УЛИЦЕ
Проснуться раньше всех. Бесшумно, как индеец, одеться, выйти в коридор. Точными движениями часовщика открыть и закрыть за собой входную дверь. Есть! На улице утро, голубое с розовой каймой — сочетание было бы пошлым, если бы не стерильный холод. При каждом выдохе изо рта выбивается облачко; свободным, легким чувствуешь себя на улице в час рассвета. И даже хорошо, что до булочной надо пройтись. Шагаешь, заложив руки в карманы, а-ля Керуак, ты всё и всех опередил, и что ни шаг — то радость. Ловишь себя на том, что идешь по кромке тротуара, как в детстве, когда интереснее всего всегда на краю. Пока все спят, ты втихомолку отхватил у дня порцию чистого времени.
Спят все, да не все! Должна гореть и греть витрина булочной, пусть свет неоновый, но сама мысль о тепле придает ему тепло-янтарный оттенок. А подойдешь, стекло должно быть запотевшим, и радушие булочницы искренним — сердечность для самых первых покупателей, пароль для ранних пташек.
— Пять круасанов и багет, не слишком поджаристый!
Из глубины лавки выныривает булочник в заляпанной мукой футболке и посылает тебе приветственный жест, как товарищу перед боем.
И вот ты снова на улице. Обратный путь конечно же совсем другое дело. Нет той беспечности, с батоном в одной руке и пакетом круасанов в другой ты уже смахиваешь на обывателя. Зато можно съесть круасан. Он теплый и мягкий. Жуешь на ходу, на холоде. И получается зимнее утро с начинкой из круасанов, а сам ты — печь, дом, кров. Идешь помедленнее, несешь в себе, проносишь сквозь выцветающую серо-розово-голубизну свой свет. День только начинается, но самое лучшее уже при тебе.
ЗВУК ДИНАМО-МАШИНКИ
Эта штучка прижимается к колесу, чуть притормаживает его и потрескивает. Давно не приходилось ездить в сумерках на велосипеде! Просигналив, проехал навстречу автомобиль, и ты машинально проделываешь забытые движения: откинуться назад, свесить левую руку и прижать податливую бутылочку, но только не задеть бы спицы. Мгновенно вспыхивает тощий луч фонарика, и темнота вокруг окрашивается в синеву. Но главное — звук. Негромкое уютное фрр-фрр, как будто этот фон неистребимо был всегда. Становишься собственной электростанцией с ножным приводом — круг за кругом. Бывает, покосится брызговик и чиркает, задевает о колесо — это совсем не тот звук. Нет-нет, когда резиновая покрышка крутит бороздчатый шарик, ты не злишься на помеху, а блаженно млеешь. Вибрирующие волны словно усыпляют деревья и поля вокруг.
Ясно видишь, как в детстве вот так же ездил в школу по утрам, и пальцы помнят холод. Или летом по вечерам — в деревню за молоком, тогда вступал еще один голос: бренчал подпрыгивающей цепочкой металлический бидон. А когда чуть свет — еще все спят! — катил на рыбную ловлю, то призвук был другой: постукивали бамбуковые удилища. Динамо каждый раз легко прокладывает в серой полутьме сиреневый туннель. Знай себе крути педали, неторопливо, ровно, не сбиваясь с ритма. Колесишь под треск динамо, и кажется, ветряная мельница беспечно наматывает на крылья дороги памяти.
ИНГАЛЯЦИЯ
Как хорошо было болеть в детстве, особенно хорошо выздоравливать, когда никто не мешал тебе валяться и читать в постели комиксы! Увы, с возрастом радостей от болезни поубавилось. Хотя, конечно, остается грог. Глотнуть горячего пряного грогу, да еще когда все тебя жалеют, совсем недурно. Но есть еще более утонченное удовольствие — это ингаляция.
К ней прибегаешь не сразу. Сначала не хочется: горечь, чуть ли не отрава! Путаешь ингаляцию с полосканием, после которого во рту противный медный привкус. Но что же делать: когда так плохо, больно, такая тяжесть в голове… Вдруг кажется, что станет лучше в кухне. И правда: в простой утилитарности плиты, холодильника, мойки есть что-то приносящее облегчение. На полке, рядом с чаем, простым и липовым, в пакетиках, стоит флакон фумигалена. На этикетке старомодный контурный профиль, открытый рот жадно вдыхает завиток белоснежного пара. Это и решает дело: приятно окунуться в старину.
Ставишь греться воду. Раньше, помнится, был пластмассовый ингалятор, он состоял из двух частей, которые вечно развинчивались, и от него под глазами оставались следы.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2