Заярский выбрал три папки и раскрыл одну из них:— Давайте посмотрим… Ну вот… за эти годы Гольдберг три раза выезжал в экспедиции. В Тибет, в Красноярский край и, наконец, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Торжу. После этого он заболел и уже не ездил. Вот, пожалуйста. Во всех экспедициях участвовали одни и те же люди: геологи Паторжинский, Коровин, Мальков и Николаенко. Были еще коллекторы и рабочие,но они в счет не идут… Строганова тут нет.— А почему одни и те же люди? — машинально спросил Егорышев.— Это сразу не объяснишь. Дело в том, что Гольдберг придерживался таких взглядов, которые… Как бы вам попроще сказать… Ну, словом, они не разделялись большинством геологов и тогдашним руководством министерства. У Гольдберга было несколько последователей, которые верили в .него. Считали себя его учениками. Они и ездили с ним в экспедиции.— Понятно, — сказал Егорышев.Он вышел из кабинета Заярского растерянный и обескураженный. Он не мог себе представить, что все это так сложно.На улицах зажглись фонари. Белела громада высотного дома; этот дом, освещенный снизу прожекторами, показался Егорышеву похожим на айсберг, как их рисуют на картинках. Вот о такие айсберги разбиваются корабли, застигнутые штормом где-нибудь в Ледовитом океане… Егорышев тоже был застигнут штормом… Он миновал высотный дом и спустился в метро.Наташа работала, склонившись над чертежной доской. Она не услышала, как вошел Егорышев, и он остановился в дверях, глядя на нее. Он любил смотреть на нее, когда она работала. Если замысел ее удавался, она улыбалась, и ее лицо становилось юным и одухотворенным. В такие вечера она пела, смеялась, тормошила Егорышева. Он с бьющимся сердцем обнимал ее, целовал и говорил так тихо, что она не слышала:— Моя дорогая ладушка, лада… Умница моя. Вслух произносить эти слова было нельзя, и Наташа не знала, как называл ее Егорышев. Но он и не хотел, чтобы она знала.Сейчас Наташа не пела и не улыбалась. Она рассеянно смотрела на чертежную доску.— Вот и я, — негромко сказал Егорышев. Она подняла на него глаза.— Я был в Министерстве геологии. Там ничего не знают о Матвее. Оказывается, все это очень сложно… Ты не огорчайся, я все равно узнаю. Просто нужно избрать другой путь.— Какой же путь ты решил избрать? — негромко спросила она.— Я еще не думал об этом, — виновато ответил Егорышев. — Но завтра я схожу в милицию. Существует же там какой-нибудь центральный адресный стол…— Наверно, существует, — согласилась Наташа, как-то странно глядя на Егорышева. Она встала, убрала чертежную доску и принесла из кухни ужин.— А ты? — спросил Егорышев.— Я уже ужинала…Убрав со стола, Наташа продолжала работать, а Егорышев прилег на диван с газетой. В одиннадцать часов его сморило. Он закрыл глаза, в этот момент Наташа спросила:— Ты пойдешь в милицию после работы?— Да, — сонно ответил Егорышев. — Днем меня не отпустят…— Хорошо. Я тебе верю… Делай, как знаешь. Я верю, что ты все сделаешь правильно, — помолчав, сказала Наташа.Она погасила свет и ушла к себе, но с Егорышева сон сразу слетел. Ему показалось, что Наташа как-то особенно произнесла эти слова: «Я тебе верю», и он встревожился, но через некоторое время сумел убедить себя, что тревожиться нечего. Разве не естественно, что она верит ему и надеется на него? Подумав так, он уснул.…Никакого центрального адресного бюро в милиции не существовало. Это объяснил Егорышеву дежурный капитан с красной повязкой на рукаве. Во время войны такое бюро действительно было, но война давно кончилась, и сейчас в нем нет необходимости. Конечно, органы милиции могут разыскать любого гражданина на территории нашей страны, но для этого нужно объявить всесоюзный розыск. Этот розыск объявляется только в исключительных случаях.Поблагодарив любезного капитана, Егорышев хотел уйти, но капитан выписал ему пропуск и посоветовал обратиться к товарищу Дарьину, в сто сорок седьмую комнату.— Возможно, он вам посодействует, — сказал капитан.Майор Дарьин оказался молодым, подвижным. мужчиной с веселыми веснушками на мальчишеском, вздернутом носу и лукавыми зелеными глазами.— Дело сложное, — сказал Дарьин, выслушав Егорышева. — Вообще мы этим иногда занимаемся, о нас даже в «Комсомольской правде» писали. Обращаются к нам матери, потерявшие во время войны детей, и дети, ставшие взрослыми… Недавно, например, нашли мы родителей Бориса Антонова. Четыре года искали. Он, оказывается, фамилию свою перепутал. Выяснилось, что он не Антонов, а Назаров. Но мы все равно нашли.— Четыре года? — переспросил Егорышев.— А вы как думали? Это вам не в адресном столе справку навести. Взять ваш случай. Вы даже не знаете, жив этот Строганов или погиб. В реставрационной мастерской могли и ошибиться… Как зовут вашего геолога?— Матвей Михайлович.— Год рождения, — где родился?— Родился в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, а где, не знаю… Этого он и сам, пожалуй, не знал. Его родители погибли во время бомбежки.— Когда произошел пожар на теплоходе?— Четвертого июня пятьдесят второго года.— Можно запросить республиканские и краевые управления геологии, — задумчиво сказал майор Дарьин. — Если ваш Строганов работает по специальности, там должны его знать. Одним словом, мы сделаем все, что в наших силах. Думаю, найдем Строганова, если, конечно, он жив. Адрес ваш я записал. Ждите. Мы вам сообщим.— А долго придется ждать? — спросил Егорышев.— Да уж придется подождать, — усмехнулся Дарьин. — Наберитесь терпения. Месяца через четыре позвоните, я вам скажу, в каком состоянии ваше дело. А может, и раньше все решится…Из милиции Егорышев отправился в Елисеевский магазин. Сегодня была получка, и он, как обычно, хотел купить для Наташи чего-нибудь вкусного. Она любила конфеты «Грильяж», грецкие орехи и вино «Тетра». Орехи и конфеты Егорышев купил быстро, а за вином пришлось походить. Он ходил по магазинам и не спешил домой, потому что ему нечего было сказать Наташе. Не мог же он ей сказать: «Наберись терпения, месяца через четыре нам сообщат». Сказать так было нельзя, но что можно еще сделать, Егорышев не знал.«Тетру» он нашел в конце концов в буфете кафе «Националь».Расплачиваясь с буфетчицей, он увидел Долгова. Долгов помогал раздеваться высокой девушке с прической, запоминавшей копну сена, нахлобученную на голову. Егорышеву было известно, что это очень модная французская прическа. Наташа, дурачась, сделала ее как-то, но ничего хорошего он в такой прическе не находил и считал, что только очень глупые женщины могут так уродовать себя.Не желая смущать Долгова, Егорышев отвернулся, но тот его уже заметил, засмеялся, шепнул что-то свой спутнице и подвел ее под руку к буфету.— Москва — большая деревня! — весело сказал Долгов. — Все дороги ведут в «Националь». Познакомься.— Таня, — сказала девушка и протянула мягкую руку, пахнущую духами.— Она учится в нашем институте, — пояснил Долгов. — В лесохозяйственном. Представляешь? Дед до сих пор преподает экономику. А Марьюшка ушланапенсию.— Неужели ушла? — удивился Егорышев.— Ушла весной, — кивнула Таня. — Ей устроили грандиозные проводы. Старушка растаяла и весь вечер вместо вина пила валерьянку.— А «Леший» по-прежнему выходит? — опросил Егорышев.— Выходит —засмеялась девушка.—Икак всегда, ему достается от «Русалки».На третьем и четвертом курсах много лет подряд выпускались две сатирические стенные газеты, которые находились в постоянной и традиционной вражде. «Леший» выпускался ребятами, а «Русалка» была трибуной девушек. Много остроумных карикатур, стихов и заметок появлялось в обеих газетах… Егорышеву было приятно, что в институте сохраняются старые традиции.— Что же мы тут стоим? — сказал Долгов. — Сядем за столик.— Я не могу, — ответил Егорышев.— Ерунда, — запротестовал Долгов. — Успеешь на свой десятый этаж, выпей с нами рюмочку.— Конечно, — сказала Таня. — Пожалуйста. Яваспрошу.Егорышев не умел отказывать, когда его о чем-нибудь просили. Кроме того, спешить ему было некуда, и он был рад вспомнить студенческие времена.Долгов заказал бутылку шампанского и триста граммов коньяку «три звездочки».— Только армянский, пожалуйста, — строго сказал он официантке и объяснил Егорышеву: — С грузинским коньяком «Черная пяточка» не получается.— Черная пяточка? — не понял Егорышев.— Неужели вы не знаете? — удивилась Таня. — Это коньяк с шампанским. Очень вкусно.— Делают еще водку с шампанским, — сказал Долгов. — Это называется уже по-другому: «Белый медведь».Егорышев взглянул на него с интересом. На работе Долгов был тихим, старательным и незаметным. Здесь его словно подменили.Он острил, пил коньяк с шампанским и рассказывал довольно рискованные анекдоты. Егорышев краснел, а Таня хохотала, и ни тени смущения не было заметно на ее красивом, гладком, напудренном лице.Когда Егорышев стал с беспокойством поглядывать на часы, она сказала:— Юра, перестань морочить голову человеку. Видишь, ему некогда.Егорышев был благодарен ей за помощь. Сам он никак не мог решиться перебить Долгова и встать из-за стола.Долгов вышел его проводить.— Таня твоя невеста? — спросил Егорышев.— Чудак! — засмеялся Долгов. — Сразу так тебе прямо и невеста!—До свиданья, — сказал Егорышев. Ему стало обидно, он сам не знал отчего.— Приезжай ко мне на дачу, — предложил Долгов. — Я теперь каждый вечер там бываю. Здорово там сейчас… Не зря я пять лет на Севере протрубил, деньжонок подсобрал… Чувствуешь себя, понимаешь, форменным помещиком! Воздух — закачаешься. Не то, что этот бензин. Приедешь?— Может быть…Егорышев взял у швейцара свою «Тетру» и вышел на улицу.Наташа стояла на балконе и смотрела вниз, на улицу. Увидев Егорышева, она тотчас же ушла в комнату.Егорышев разделся и вручил Наташе орехи и «Тетру». На столе стояла кастрюля, завернутая в газету.— Где ты был так долго?—спросила Наташа. — Ты пил?— Я выпил рюмку коньяку с Долговым, — ответил Егорышев. — Случайно встретил его после милиции…— Что же тебе сказали в милиции?— Я оставил им заявление. Они сказали, что выяснят, но это будет не скоро. Велели позвонить через четыре месяца.— Через четыре месяца?— Конечно, это долго, но быстрее они не могут, — виновато ответил Егорышев. — Что ж, все правильно, — кивнула Наташа. — Садись ужинать.Егорышеву показалось, что она усмехается.Онположил в тарелку немного картошки и котлету. Есть ему не хотелось.Наташа убрала со стола и направилась в спальню. На пороге она обернулась и сказала:— Мы потерпим. Отчего же не потерпеть? Какая разница, жив или нет Матвей? Зачем нам его адрес?— Наташа! — сказал Егорышев.— Зачем нам адрес! — повторила она, повысив голос. — Кем он нам приходится, этот Строганов? Он нам не нужен. Слишком много от него беспокойства!— Перестань! — с тоской сказал Егорышев.— Я перестану, — ответила Наташа. — Но и ты перестань притворяться, что хочешь его найти!— Я… Притворяюсь?!— Да!—сказала она.—Разве ты хочешь, чтоб он нашелся? Смешно было бы ждать этого от тебя! На ее щеках зажглись багровые пятна.Круто повернувшись, Егорышев вышел из комнаты.— Это ты, ты во всем виноват! — крикнула Наташа ему вслед. — Зачем ты унес меня с берега Юлы? Если бы я осталась там, Матвей нашел бы меня!Егорышев сел на стул в прихожей и стиснул голову руками. Но слова, которые произносила Наташа, продолжали падать на него, как камни:— Я больше ни о чем тебя не прошу, слышишь? Ни о чем! Я твоя жена, я дала тебе слово и не нарушу его, пока ты сам захочешь быть со мной! Я все равно потеряла Матвея, сама потеряла, потеряла навсегда! Он жив, я знаю, и я благодарна судьбе за то, что она подарила мне такое счастье!.. И все. Все! Больше мне ничего не нужно… На большее я не имею права. Я хотела только еще раз взглянуть на него. Только взглянуть. Но это невозможно, теперь я поняла… Почему же ты ушел, Степан? Это твой дом, вернись, и можешь больше не насиловать себя, не притворяться. Я обещаю тебе, что ты никогда не услышишь его имени.Егорышев вбежал в комнату. Наташа дрожала и расплывалась у него перед глазами. Он хотел обнять ее. Она отшатнулась и захлопнула перед ним дверь. Несколько минут он стоял посреди комнаты, потом принялся собирать вещи. Он положил в чемодан пару белья, рубашку, носки и оглянулся, соображая, что еще нужно взять. Больше ему ничего не было нужно. Он запер чемодан, надел пальто, кепку и подошел к запертой двери.—Я ухожу, Наташа,—сказал он.—Ты только не волнуйся, я пока буду жить у Долгова на даче. Так нужно. Так тебе будет легче… Тебе сейчас тяжело со мной, я же понимаю… Не мучай себя, Наташа… Никто не виноват в том, что случилось. А Матвея я найду… Если он жив, я обязательно найду его. До свиданья, Наташа…Он постоял возле двери, послушал. В спальне было тихо.Перед тем как уйти, он вынул из вазы цветы и выбросил их в мусоропровод. Он не любил увядших цветов. Лучше уж пусть не будет никаких.
Еще издали он увидел, что на даче Долговане горит свет. Поселок уже спал. Прогрохотала электричка, и стало так тихо, что Егорышев придержал дыхание. Он подумал, что Долгов, наверно, задержался в «Национале» или заночевал в Москве. Придется поискать другое пристанище. Жаль, что нельзя поехать к матери. Мать ни о чем не должна знать…Просунув руку сквозь забор, Егорышев открыл калитку и поднялся на крыльцо. Дверь на веранду оказалась открытой. Значит, Долгов был здесь;нопочему же не горел свет? Егорышев постучал.В одной из комнат вспыхнула лампа. Долгов не выходил так долго, что Егорышев успел выкурить папиросу. Наконец он открыл дверь и, щурясь, вгляделся в темноту.— Это я, — сказал Егорышев.— Степан?!—помолчав, изумленно спросил Долгов. — Ты как сюда попал?— Можно у тебя переночевать?— Можно-то можно… Ладно, входи.В комнате был беспорядок. На столе громоздилась грязная посуда. В тарелках с остатками еды валялись окурки. На диване, накрывшись одеялом до подбородка, сидела Таня. Ее высокая прическа сбилась набок.— Извини, брат,—сказал Долгов.—Мы тебя не ждали.— Я лучше пойду, — смущенно сказал Егорышев.— Ерунда! — весело сказала Таня. — Оставайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19