https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/
вот они вместе моют посуду, вот пробуют суп из кастрюли, вот возятся, задрав задницы, на меховом коврике.
В этих фоторепортажах не было ничего сексуального. У Руди, по-видимому, никогда не вставал — он и без того слишком хорошо проводил время, моя посуду и пробуя суп. Он и Грета выглядели так, будто каждый момент их жизни был блаженством. Они, совершенно счастливые, улыбались прямо в камеру, и их соседи, знакомые, коллеги и все остальные граждане Федеративной Республики Германии видели, как они режут овощи и загружают стиральную машину в праздничной одежде. А я думал: до чего же странные люди немцы.
Это было почти все, что я помнил о Кельне, и теперь, бродя по краю пропасти кафедральной площади, начал всерьез опасаться, что только это и стоило запомнить. Я встал у подножия собора и долго смотрел вверх, вновь потрясенный его величиной. В нем около 160 метров в длину и более 60 метров в ширину, а башни высотой почти как памятник Вашингтону. В нем может поместиться 40 000 людей. Неудивительно, что на его сооружение ушло 700 лет. И это — у немецких строителей! Британские до сих пор рыли бы фундамент.
Я провел внутри собора полчаса, а потом пошел на главную торговую улицу Кельна, знаменитую тем, что она является одной из двух самых дорогих улиц в Европе (другая улица — в Мюнхене), если вам вдруг взбредет в голову арендовать здесь жилье. Ничего особенного в этой улице не было — по крайней мере, в глаза не бросалось. Я остановился около одного из магазинов электроники, чтобы посмотреть, продаются ли в нем товары, произведенные в Германии. Но нет, это были те же японские видео — и фотокамеры, которые продаются повсюду. Исключение составляли необычный проектор фирмы «Грюндиг» и еще несколько реликвий более позднего времени.
Я вырос в государстве, где преобладали американские товары, и японская электроника, наводнившая весь мир, всегда вызывала во мне чувство ущемленного патриотизма. Хотел бы я знать, как этим маленьким хитроумным людям удалось добиться таких успехов.
Но однажды, во время полета на Боинге 747, нам продемонстрировали фильм с таким качеством изображения, словно его показывали на коврике для ванной. Тогда у меня возникла мысль, что это и есть нынешний уровень американской электроники. До 1972 года мы всегда добивались успехов, а потом вдруг перестали. Если бы не японцы, мы бы сегодня пользовались стереоприемниками размером с чемодан и видеомагнитофонами без дистанционного управления. С того момента я стал благодарен японцам за то, что они наполнили мою жизнь такими полезными вещами, как наручные часы, которые хранят в памяти номера телефонов, подсчитывают превышение кредита в банке и сигнализируют, когда яйца уже сварились.
Теперь единственное, на что я жалуюсь — что приходится мириться со странными названиями, которые придумывают своим изделиям японцы — «Сони Хэнди-Кэм», «Панасоник эксплорер», «Тойота Терсел». Лично я не захотел бы покупать машину, название которой чем-то напоминает полистерол, но, возможно, для японцев эти названия звучат как чарующая музыка. А чего еще ждать от людей, которые каждый день ходят в белых рубашках?!
Я вернулся на вокзал, где оставил свой рюкзак в камере хранения, и задумался, что делать дальше. Я собирался провести в Кельне несколько дней и походить по музеям, но к этому моменту у меня не осталось ни грамма энтузиазма. А потом я увидел кинотеатр, где показывали нон-стоп порнофильмы и, судя по картинкам у билетной кассы, достаточно крутые. Это популярное шоу, как я понял, являлось одной из услуг, предоставляемой пассажирам заботливым руководством германского Бундесбана. У меня нет особых возражений против порнографии, но было отвратительно представить, как бизнесмен после рабочего дня двадцать минут смотрит тупое траханье во всех позах, перед тем как сесть на поезд в 17:40 и поехать домой к семье. Еще более отвратительным казалось то, что это удовольствие ему обеспечивало государственное управление железных дорог.
Как раз в этот момент громкоговоритель где-то высоко надо мной неразборчиво объявил о приближении экспресса на Амстердам. «Садись на этот поезд!» — пробормотал я сам себе и помчался к билетной кассе.
Амстердам
Центральный вокзал в Амстердаме оставляет незабываемое впечатление. Он находится в самом центре города на солнечной площади в начале главной улицы Дамрак. Вы выходите из вагона и прямо перед вами — все живые хиппи, которые на сегодняшний день сохранились в мире. Я понятия не имел, что их еще так много, но здесь были десятки, если не сотни. Они бродили группами по шесть-восемь человек, играли на гитарах, передавали друг другу косяки с марихуаной, загорали. Они выглядели в точности так, как могут выглядеть люди, посвятившие четверть века бродяжничеству и употреблению наркотиков. У многих из них не хватало зубов и волос, но это компенсировалось пропорционально возросшим числом детей и собак. Дети резвились, бегая босиком, а собаки, как всегда, старались цапнуть меня.
Я пошел по Дамраку, предвкушая удовольствие. Нам с Кацем Амстердам понравился больше других европейских городов. Он был красивым, приветливым, в нем были отличные бары и легальная марихуана. Если бы мы в тот раз задержались в нем еще на неделю, я бы остался тут навсегда и сидел бы на площади с акустической гитарой и детьми по имени Солнечный луч и Зиппити Ду-Да.
На Дамраке было полно туристов, хиппи и горожан, вышедших за покупками. Все они двигались в разных темпах: туристы едва плелись, словно шли со связанными шнурками, глядя куда угодно, только не в ту сторону, куда двигались; хиппи горбились под рюкзаками и были торопливо-деловиты; покупатели метались среди тех и других как заводные игрушки. Невозможно было настроиться на какой-нибудь собственный ритм. Здесь я столкнулся с проблемой, памятной по Люксембургу: ни в одном отеле не было мест. За похожим на тюрьму королевским дворцом на площади Дэм я свернул в боковые улицы, о которых смутно помнил, что там много маленьких отелей. Но оказалось, что в большинство из них даже не нужно заходить, поскольку объявления в окнах на полдюжине языков гласили: «МЕСТ НЕТ».
Да, с тех пор многое изменилось. Я помню, мы с Кацем, едва сойдя с поезда, сняли комнату в первой же гостинице в квартале моряков — а это было в разгар лета. Номер стоил 5 долларов в сутки, включая омлет на завтрак. Правда, нам пришлось делить комнату с двумя парнями немного старше нас.
Они терпели нас только до середины второй ночи, когда Кац с трудом вылез из кровати после гала-вечера в клубе Парадайз и с шумным вздохом облегчения пописал в мусорную корзину.
— Я думал, что это раковина, — несколько неубедительно объяснил он на следующее утро. Наши соседи съехали сразу после завтрака, и оставшуюся часть недели комната целиком принадлежала нам.
Распорядок дня выработался сам собой. Каждое утро мы вставали на завтрак, затем возвращались в номер, плотно задергивали занавески и укладывались спать на весь день. Примерно в четыре часа просыпались, принимали душ, переодевались в свежую одежду, причесывались и спускались в бар «Анко», где сидели, наблюдая за улицей и отпуская замечаниями о том, какие хорошие люди голландцы, что смогли заполнить свой город множеством каналов, красивых шлюх и разнообразных алкогольных напитков.
В «Анко» нас обслуживал молодой бармен с треугольной бородкой и в красном пиджаке, который был ему мал размера на три. Несколько лет назад он, видимо, слишком глубоко затянулся марихуаной, и теперь постоянно выглядел так, будто ни за что не вспомнил бы, как его зовут, не заглянув в собственную визитку. Он продавал нам гашиш, а в шесть часов мы выкуривали в качестве закуски по сигарете с марихуаной и отправлялись в индонезийский ресторан по соседству. Позже, когда на город опускалась темнота и на углах занимали свои позиции проститутки, а вечерний воздух наполнялся запахами конопли и жареного картофеля, мы выходили на улицу и нередко оказывались случай но вовлеченными в драку.
Часто мы ходили в «Парадайз» — ночной клуб, переделанный из старой церкви, где безуспешно пытались заклеить девочек. У Каца была очень странная манера знакомиться. Он подходил к девушке и с озабоченным, видом говорил: «Извините, я знаю, что мы незнакомы, но мне очень нужно освободиться кое от чего…»
— От чего? — спрашивала девушка.
— От полутора унций спермы, — отвечал Кац, сияя идиотской улыбкой. Это никогда не срабатывало. Но и мой подход оказался не лучше: я выбирал самую некрасивую девушку из тех, что были, и вежливо спрашивал, не купить ли ей что-нибудь выпить, но в ответ мне всегда предлагали, мягко говоря, отвалить. Поэтому по ночам вместо общения с девушками мы доводили себя до состояния, которое называли ППД — Продвинутая Познавательная Дисфункция.
Однажды ночью мы познакомились с озадаченными африканцами, которых Кац стал убеждать поднять бунт на родине. Он так напился, что отдал им свои часы марки Bulova (видимо полагая, что знание точного времени — самое важное при организации переворота), которые принадлежали его дедушке и стоили целое состояние. Потом, всю оставшуюся часть лета, когда я спрашивал у него время, он с горечью отвечал: «He знаю. У меня есть человек в Зулуленде, который следит за временем вместо меня». Через неделю такой жизни мы обнаружили, что истратили половину наших ресурсов, и сделали вывод, что пора двигаться дальше.
Голландцы очень похожи на англичан. И те, и другие беспечны (я употребляю это слово в самом лучшем смысле). Они одинаково паркуют машины, выставляют корзины для мусора, бросают свои велики у ближайшего дерева или стены. Они не одержимы аккуратностью, которая так достает в Германии или Швейцарии, где машины на стоянках выстроены словно по линейке.
Они даже разговаривают почти так же, как англичане. Это всегда озадачивало меня. Я как-то работал с одним голландцем в The Times и однажды спросил его, как правильно произносить фамилию художника: «Ван Гог» или «Ван Гок»? Он ответил почему-то раздраженно: «Нет, нет, это Винсент Ван…» — и прокашлял что-то, словно ему в горло попала мошка. После этого каждый раз, когда я спрашивал его, как произносятся по-голландски различные редкие слова, типа «Международный валютный фонд», «яйца-пашот», «куннилинг» — он всегда отвечал тем же отрывистым кашлем. Но, как ни странно, когда голландцы разговаривают друг с другом, они вообще так не кашляют. Их речь звучит как своеобразный вариант английского.
Мы с Кацем часто замечали это, особенно когда на улице какой-нибудь незнакомец выходил вдруг из тени и говорил: «Привет, морячки, не подмажете мне бока?» — или нечто в этом роде, а потом выяснялось, что он просто просил прикурить.
Теперь я снова столкнулся с этим явлением в отеле, когда зашел в маленькую гостиницу и спросил добродушного хозяина, есть ли у него свободный номер.
— О, я не думаю, — воскликнул он. — Но подождите, я спрошу у жены.
Он просунул голову в дверь сквозь украшенные бисером занавески и закричал (по крайней мере, так я услышал):
— Марта, как там в твоих леггинсах? Ты уже совсем мокрая?
Из-за занавески в ответ раздался голос:
— Нет, но когда спринцуюсь, немного пощипывает.
— Ты пахнешь подходяще?
— Да, бобами и влагой.
— А как насчет твоих дырок — они источают сладость?
— О да, конечно.
— Я пососу их вечером?
— А как же!
Он возвратился ко мне с грустным выражением лица:
— Извините, я думал, будет аннулирование, но его, к сожалению, нет.
— Всюду преобладает запах бензина, — сказал я вместо благодарности и ушел.
Комнат нигде не было. В конце концов грустный и подавленный, я поплелся на вокзальную площадь к офису VVV, государственного туристического агентства, в службу по поиску жилья. Внутри толклись не меньше восьми групп усталых туристов, в каждой из которых было человек по тридцать. Персонал VVV отправлял людей в различные пригороды, поскольку в Амстердаме не осталось ни одной свободной комнаты ни за какую цену. Это в апреле. Что же здесь будет твориться в июле? Наверное, людей придется отправлять в Исландию. Большая вывеска на стене гласила: «Билеты на выставку Ван Гога все проданы». Тоже замечательно. Я приехал сюда в значительной степени для того, чтобы посмотреть выставку.
Пришлось встать в одну из очередей. Мне было жарко, я вспотел, устал и проголодался. Ноги болели. Мне хотелось принять ванну, хорошо поесть и выпить несколько кружечек пива. В моем организме не осталось ни одной счастливой клетки.
Каждый, кто выстаивал очередь — а это были в основном американцы, — подвергался целому допросу: каким условиям должны отвечать туалет, завтрак, удобства в комнате, каковы требования по общественному транспорту и ценам. Это занимало массу времени. Потом посетитель обычно обращался к своей половине, мужу или жене, и переводили им, о чем шла речь. Далее следовала длительная дискуссия и серия дополнительных вопросов: "Можно ли туда добраться на автобусе, а не поездом? ", « Есть ли вегетарианские рестораны возле отеля?», «Есть ли в отеле комнаты для некурящих?», «Будет ли такси на вокзале, или его придется заказывать самим, а если придется, то по какому телефону?», "В какое время уходит последний поезд? ", "Не следует ли вывести меня на улицу и расстрелять за то, что у меня такая большая жопа и задаю слишком много глупых вопросов? " — и так далее и так далее…
Когда достигалась договоренность по самым принципиальным вопросам, сотрудница VVV делала до двадцати звонков в различные отели, с бесконечным терпением и без всяких надежд: в большинстве отелей просто сообщали, что за такую цену мест нет. Тогда приходилось обсуждать более дорогие или более отдаленные гостиницы. На все это уходило столько времени, что хотелось аплодировать, когда кто-нибудь отходил наконец от окошка, и очередь продвигалась на шесть дюймов вперед.
Единственное, в чем мне повезло, — что девушка, занимающаяся нашей очередью, была красива. Не то чтобы при виде ее зада у вас потели ладони, но она была умна, добра, терпелива и говорила с тем утонченным голландским акцентом, от которого сердце просто таяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
В этих фоторепортажах не было ничего сексуального. У Руди, по-видимому, никогда не вставал — он и без того слишком хорошо проводил время, моя посуду и пробуя суп. Он и Грета выглядели так, будто каждый момент их жизни был блаженством. Они, совершенно счастливые, улыбались прямо в камеру, и их соседи, знакомые, коллеги и все остальные граждане Федеративной Республики Германии видели, как они режут овощи и загружают стиральную машину в праздничной одежде. А я думал: до чего же странные люди немцы.
Это было почти все, что я помнил о Кельне, и теперь, бродя по краю пропасти кафедральной площади, начал всерьез опасаться, что только это и стоило запомнить. Я встал у подножия собора и долго смотрел вверх, вновь потрясенный его величиной. В нем около 160 метров в длину и более 60 метров в ширину, а башни высотой почти как памятник Вашингтону. В нем может поместиться 40 000 людей. Неудивительно, что на его сооружение ушло 700 лет. И это — у немецких строителей! Британские до сих пор рыли бы фундамент.
Я провел внутри собора полчаса, а потом пошел на главную торговую улицу Кельна, знаменитую тем, что она является одной из двух самых дорогих улиц в Европе (другая улица — в Мюнхене), если вам вдруг взбредет в голову арендовать здесь жилье. Ничего особенного в этой улице не было — по крайней мере, в глаза не бросалось. Я остановился около одного из магазинов электроники, чтобы посмотреть, продаются ли в нем товары, произведенные в Германии. Но нет, это были те же японские видео — и фотокамеры, которые продаются повсюду. Исключение составляли необычный проектор фирмы «Грюндиг» и еще несколько реликвий более позднего времени.
Я вырос в государстве, где преобладали американские товары, и японская электроника, наводнившая весь мир, всегда вызывала во мне чувство ущемленного патриотизма. Хотел бы я знать, как этим маленьким хитроумным людям удалось добиться таких успехов.
Но однажды, во время полета на Боинге 747, нам продемонстрировали фильм с таким качеством изображения, словно его показывали на коврике для ванной. Тогда у меня возникла мысль, что это и есть нынешний уровень американской электроники. До 1972 года мы всегда добивались успехов, а потом вдруг перестали. Если бы не японцы, мы бы сегодня пользовались стереоприемниками размером с чемодан и видеомагнитофонами без дистанционного управления. С того момента я стал благодарен японцам за то, что они наполнили мою жизнь такими полезными вещами, как наручные часы, которые хранят в памяти номера телефонов, подсчитывают превышение кредита в банке и сигнализируют, когда яйца уже сварились.
Теперь единственное, на что я жалуюсь — что приходится мириться со странными названиями, которые придумывают своим изделиям японцы — «Сони Хэнди-Кэм», «Панасоник эксплорер», «Тойота Терсел». Лично я не захотел бы покупать машину, название которой чем-то напоминает полистерол, но, возможно, для японцев эти названия звучат как чарующая музыка. А чего еще ждать от людей, которые каждый день ходят в белых рубашках?!
Я вернулся на вокзал, где оставил свой рюкзак в камере хранения, и задумался, что делать дальше. Я собирался провести в Кельне несколько дней и походить по музеям, но к этому моменту у меня не осталось ни грамма энтузиазма. А потом я увидел кинотеатр, где показывали нон-стоп порнофильмы и, судя по картинкам у билетной кассы, достаточно крутые. Это популярное шоу, как я понял, являлось одной из услуг, предоставляемой пассажирам заботливым руководством германского Бундесбана. У меня нет особых возражений против порнографии, но было отвратительно представить, как бизнесмен после рабочего дня двадцать минут смотрит тупое траханье во всех позах, перед тем как сесть на поезд в 17:40 и поехать домой к семье. Еще более отвратительным казалось то, что это удовольствие ему обеспечивало государственное управление железных дорог.
Как раз в этот момент громкоговоритель где-то высоко надо мной неразборчиво объявил о приближении экспресса на Амстердам. «Садись на этот поезд!» — пробормотал я сам себе и помчался к билетной кассе.
Амстердам
Центральный вокзал в Амстердаме оставляет незабываемое впечатление. Он находится в самом центре города на солнечной площади в начале главной улицы Дамрак. Вы выходите из вагона и прямо перед вами — все живые хиппи, которые на сегодняшний день сохранились в мире. Я понятия не имел, что их еще так много, но здесь были десятки, если не сотни. Они бродили группами по шесть-восемь человек, играли на гитарах, передавали друг другу косяки с марихуаной, загорали. Они выглядели в точности так, как могут выглядеть люди, посвятившие четверть века бродяжничеству и употреблению наркотиков. У многих из них не хватало зубов и волос, но это компенсировалось пропорционально возросшим числом детей и собак. Дети резвились, бегая босиком, а собаки, как всегда, старались цапнуть меня.
Я пошел по Дамраку, предвкушая удовольствие. Нам с Кацем Амстердам понравился больше других европейских городов. Он был красивым, приветливым, в нем были отличные бары и легальная марихуана. Если бы мы в тот раз задержались в нем еще на неделю, я бы остался тут навсегда и сидел бы на площади с акустической гитарой и детьми по имени Солнечный луч и Зиппити Ду-Да.
На Дамраке было полно туристов, хиппи и горожан, вышедших за покупками. Все они двигались в разных темпах: туристы едва плелись, словно шли со связанными шнурками, глядя куда угодно, только не в ту сторону, куда двигались; хиппи горбились под рюкзаками и были торопливо-деловиты; покупатели метались среди тех и других как заводные игрушки. Невозможно было настроиться на какой-нибудь собственный ритм. Здесь я столкнулся с проблемой, памятной по Люксембургу: ни в одном отеле не было мест. За похожим на тюрьму королевским дворцом на площади Дэм я свернул в боковые улицы, о которых смутно помнил, что там много маленьких отелей. Но оказалось, что в большинство из них даже не нужно заходить, поскольку объявления в окнах на полдюжине языков гласили: «МЕСТ НЕТ».
Да, с тех пор многое изменилось. Я помню, мы с Кацем, едва сойдя с поезда, сняли комнату в первой же гостинице в квартале моряков — а это было в разгар лета. Номер стоил 5 долларов в сутки, включая омлет на завтрак. Правда, нам пришлось делить комнату с двумя парнями немного старше нас.
Они терпели нас только до середины второй ночи, когда Кац с трудом вылез из кровати после гала-вечера в клубе Парадайз и с шумным вздохом облегчения пописал в мусорную корзину.
— Я думал, что это раковина, — несколько неубедительно объяснил он на следующее утро. Наши соседи съехали сразу после завтрака, и оставшуюся часть недели комната целиком принадлежала нам.
Распорядок дня выработался сам собой. Каждое утро мы вставали на завтрак, затем возвращались в номер, плотно задергивали занавески и укладывались спать на весь день. Примерно в четыре часа просыпались, принимали душ, переодевались в свежую одежду, причесывались и спускались в бар «Анко», где сидели, наблюдая за улицей и отпуская замечаниями о том, какие хорошие люди голландцы, что смогли заполнить свой город множеством каналов, красивых шлюх и разнообразных алкогольных напитков.
В «Анко» нас обслуживал молодой бармен с треугольной бородкой и в красном пиджаке, который был ему мал размера на три. Несколько лет назад он, видимо, слишком глубоко затянулся марихуаной, и теперь постоянно выглядел так, будто ни за что не вспомнил бы, как его зовут, не заглянув в собственную визитку. Он продавал нам гашиш, а в шесть часов мы выкуривали в качестве закуски по сигарете с марихуаной и отправлялись в индонезийский ресторан по соседству. Позже, когда на город опускалась темнота и на углах занимали свои позиции проститутки, а вечерний воздух наполнялся запахами конопли и жареного картофеля, мы выходили на улицу и нередко оказывались случай но вовлеченными в драку.
Часто мы ходили в «Парадайз» — ночной клуб, переделанный из старой церкви, где безуспешно пытались заклеить девочек. У Каца была очень странная манера знакомиться. Он подходил к девушке и с озабоченным, видом говорил: «Извините, я знаю, что мы незнакомы, но мне очень нужно освободиться кое от чего…»
— От чего? — спрашивала девушка.
— От полутора унций спермы, — отвечал Кац, сияя идиотской улыбкой. Это никогда не срабатывало. Но и мой подход оказался не лучше: я выбирал самую некрасивую девушку из тех, что были, и вежливо спрашивал, не купить ли ей что-нибудь выпить, но в ответ мне всегда предлагали, мягко говоря, отвалить. Поэтому по ночам вместо общения с девушками мы доводили себя до состояния, которое называли ППД — Продвинутая Познавательная Дисфункция.
Однажды ночью мы познакомились с озадаченными африканцами, которых Кац стал убеждать поднять бунт на родине. Он так напился, что отдал им свои часы марки Bulova (видимо полагая, что знание точного времени — самое важное при организации переворота), которые принадлежали его дедушке и стоили целое состояние. Потом, всю оставшуюся часть лета, когда я спрашивал у него время, он с горечью отвечал: «He знаю. У меня есть человек в Зулуленде, который следит за временем вместо меня». Через неделю такой жизни мы обнаружили, что истратили половину наших ресурсов, и сделали вывод, что пора двигаться дальше.
Голландцы очень похожи на англичан. И те, и другие беспечны (я употребляю это слово в самом лучшем смысле). Они одинаково паркуют машины, выставляют корзины для мусора, бросают свои велики у ближайшего дерева или стены. Они не одержимы аккуратностью, которая так достает в Германии или Швейцарии, где машины на стоянках выстроены словно по линейке.
Они даже разговаривают почти так же, как англичане. Это всегда озадачивало меня. Я как-то работал с одним голландцем в The Times и однажды спросил его, как правильно произносить фамилию художника: «Ван Гог» или «Ван Гок»? Он ответил почему-то раздраженно: «Нет, нет, это Винсент Ван…» — и прокашлял что-то, словно ему в горло попала мошка. После этого каждый раз, когда я спрашивал его, как произносятся по-голландски различные редкие слова, типа «Международный валютный фонд», «яйца-пашот», «куннилинг» — он всегда отвечал тем же отрывистым кашлем. Но, как ни странно, когда голландцы разговаривают друг с другом, они вообще так не кашляют. Их речь звучит как своеобразный вариант английского.
Мы с Кацем часто замечали это, особенно когда на улице какой-нибудь незнакомец выходил вдруг из тени и говорил: «Привет, морячки, не подмажете мне бока?» — или нечто в этом роде, а потом выяснялось, что он просто просил прикурить.
Теперь я снова столкнулся с этим явлением в отеле, когда зашел в маленькую гостиницу и спросил добродушного хозяина, есть ли у него свободный номер.
— О, я не думаю, — воскликнул он. — Но подождите, я спрошу у жены.
Он просунул голову в дверь сквозь украшенные бисером занавески и закричал (по крайней мере, так я услышал):
— Марта, как там в твоих леггинсах? Ты уже совсем мокрая?
Из-за занавески в ответ раздался голос:
— Нет, но когда спринцуюсь, немного пощипывает.
— Ты пахнешь подходяще?
— Да, бобами и влагой.
— А как насчет твоих дырок — они источают сладость?
— О да, конечно.
— Я пососу их вечером?
— А как же!
Он возвратился ко мне с грустным выражением лица:
— Извините, я думал, будет аннулирование, но его, к сожалению, нет.
— Всюду преобладает запах бензина, — сказал я вместо благодарности и ушел.
Комнат нигде не было. В конце концов грустный и подавленный, я поплелся на вокзальную площадь к офису VVV, государственного туристического агентства, в службу по поиску жилья. Внутри толклись не меньше восьми групп усталых туристов, в каждой из которых было человек по тридцать. Персонал VVV отправлял людей в различные пригороды, поскольку в Амстердаме не осталось ни одной свободной комнаты ни за какую цену. Это в апреле. Что же здесь будет твориться в июле? Наверное, людей придется отправлять в Исландию. Большая вывеска на стене гласила: «Билеты на выставку Ван Гога все проданы». Тоже замечательно. Я приехал сюда в значительной степени для того, чтобы посмотреть выставку.
Пришлось встать в одну из очередей. Мне было жарко, я вспотел, устал и проголодался. Ноги болели. Мне хотелось принять ванну, хорошо поесть и выпить несколько кружечек пива. В моем организме не осталось ни одной счастливой клетки.
Каждый, кто выстаивал очередь — а это были в основном американцы, — подвергался целому допросу: каким условиям должны отвечать туалет, завтрак, удобства в комнате, каковы требования по общественному транспорту и ценам. Это занимало массу времени. Потом посетитель обычно обращался к своей половине, мужу или жене, и переводили им, о чем шла речь. Далее следовала длительная дискуссия и серия дополнительных вопросов: "Можно ли туда добраться на автобусе, а не поездом? ", « Есть ли вегетарианские рестораны возле отеля?», «Есть ли в отеле комнаты для некурящих?», «Будет ли такси на вокзале, или его придется заказывать самим, а если придется, то по какому телефону?», "В какое время уходит последний поезд? ", "Не следует ли вывести меня на улицу и расстрелять за то, что у меня такая большая жопа и задаю слишком много глупых вопросов? " — и так далее и так далее…
Когда достигалась договоренность по самым принципиальным вопросам, сотрудница VVV делала до двадцати звонков в различные отели, с бесконечным терпением и без всяких надежд: в большинстве отелей просто сообщали, что за такую цену мест нет. Тогда приходилось обсуждать более дорогие или более отдаленные гостиницы. На все это уходило столько времени, что хотелось аплодировать, когда кто-нибудь отходил наконец от окошка, и очередь продвигалась на шесть дюймов вперед.
Единственное, в чем мне повезло, — что девушка, занимающаяся нашей очередью, была красива. Не то чтобы при виде ее зада у вас потели ладони, но она была умна, добра, терпелива и говорила с тем утонченным голландским акцентом, от которого сердце просто таяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27