И на Ларисе белая блузка с синей юбочкой в складку. Мама специально сшила к празднику новую, вчера сидела за машинкой до полуночи, заканчивала.
— Оля! — кричит Лариса, увидев подругу.
— Лариса! — откликается та. Веселая всегда, сегодня так и светится от радости. — Иди сюда, здесь уже все наши, мы в одной шеренге пойдем, — махала Оля зеленой веткой.
— Надя! С праздником! Петя, Игорь, с праздником! — поздравляет Лариса друзей. — Ой, смотрите, у Игоря на ветке цветок распустился.
Все обступают Игоря, трогают пунцовую бумажную розу, которую тот привязал к своей ветке.
— Жаль, что мы не додумались, — переживает Надя.
— А у Володи, смотрите, шары! Да какие огромные, — увидела пробиравшегося к ним Володю Оля.
— Володечка, где взял? Володечка, дай шарик! — бросились к нему девочки.
Только Лариса стоит в стороне, смотрит на Володю. Какой он красивый в белой рубашке… На длинных нитках качаются над его головой шары — синий, желтый, красный… Но Лариса не попросит… Ни за что…
— С праздником, девочки, — приветствует всех Володя. — Да тише вы, не хватайте. Я их вам и несу. На! — подает он синий Оле. — На! — подносит он шар и Наде.
Лариса смотрит, как раздает Володя шары девочкам. Она верит, она даже уверена, что сейчас он подарит и ей. Тайной птицей бьется мысль, что Володя и подошел-то к ним только потому, что здесь она, Лариса…
— А вот это тебе, — протягивает Володя ей ниточку от красного шара, — самый красивый, самый большой.
— Володя, ты — рыцарь, — кричит Оля. — Каждая из нас вечером подарит тебе по вальсу!
— Ловлю на слове! Чтобы после не отпирались, — смеется Володя и исчезает в шумной толпе.
Лариса, счастливая, крепко удерживая длинную нитку, подбрасывает шар вверх. Он так и рвется к небу, и она, если бы могла, тоже полетела бы с ним под облака.
Горнист заиграл сбор.
— Строиться, строиться! — послышалась команда.
Минута смятения, суеты, беготни, и вот уже школа построилась в колонну. Белые блузки и темные юбочки, красные галстуки, зеленые ветки. Впереди красные знамена. Впереди школьный оркестр. И барабан отбивает дробь. И как легко, хорошо идти, если рядом шагают друзья, если играет музыка, а в руке у тебя красный шар. Словно само солнце держит на ниточке Лариса.
— Левой, левой, — слышится команда. Их физкультурник Олег Борисович пробежал вдоль колонны. Проверяет, хорошо ли, в ногу ли идут ученики. Олег Борисович улыбается, значит, все как надо, он доволен ими.
Из других улиц и переулков, словно весенние ручьи, текут и текут колонны демонстрантов. Чем ближе к центру, тем шире становится поток. Словно река, которая вбирает и вбирает в себя все новые и новые воды.
Теперь их школа движется с остановками. Немного продвинутся и станут. Уж очень много людей, очень.
— Смотри, смотри, — показывает Оля Ларисе. — Вон завод идет, станкостроительный, станок везут на машине.
Лариса смотрит на машину, убранную дерезой и плакатами. Машина медленно движется впереди колонны. В открытом кузове — станок, а около него женщина в комбинезоне и красной, повязанной вокруг головы косынке.
«Наверно, стахановка, — думает Лариса. — Плохую работницу не поставили бы во главе колонны».
За машиной идут рабочие, на груди у каждого красный бант, в руках — лозунги, флаги. Совсем еще молодой, почти что юноша, несет плакат — красноармеец обнимает крестьянина — своего брата из Западной Белоруссии.
За станкостроительным — обувная фабрика. Впереди колонны рабочие несут транспарант, на нем нарисован громадный ботинок, под ботинком цифры: сколько пар обуви выпущено в этом году, сколько будет выпущено до конца пятилетки.
Многие рабочие в колонне с детьми, у детей маленькие красные флажки, ребятишки размахивают флажками, смеются, им хорошо на отцовских плечах.
Солнце высоко встает над городом. Теплое, ласковое первомайское солнце. Звучат торжественные марши, из репродуктора слышен голос диктора, который рассказывает о тех, кто сейчас проходит перед праздничной трибуной.
А колонны все идут и идут. Студенты… Ученые… Артисты… Снова рабочие…
— Папа! Папочка! — вдруг закричала Оля. — Посмотри, вон мой папа, — схватила она за руку Ларису.
Лариса смотрит туда, куда показывает Оля, и видит ее отца. Вместе с другим рабочим он несет плакат, на котором написано: «Выполним пятилетку в четыре года».
В громе оркестров, шуме голосов Олин отец не сразу услышал ее голос. Но вот увидел дочку, засмеялся, замахал ей свободной рукой.
Оля отчаянно махала ему зеленой веткой, и Лариса вдруг почувствовала зависть, как тогда, много лет назад, когда они с Олей были совсем еще маленькими, и отец принес Оле конфеты. Лариса до сих пор помнит, как плакала она в тот день. Ей обидно было, что у Оли есть отец, а у нее — нет. И сейчас она снова завидовала Оле. До слез. До боли. Олин отец вместе со всеми идет в колонне, несет плакат, Олин отец машет Оле рукой, и вон она какая счастливая, веселая… А тот… отчим… где он? Почему он не вместе с людьми? Когда Лариса собиралась на демонстрацию, он еще спал…
И почему среди добрых, хороших людей бывают такие?.. Почему они портят людям жизнь?.. Портят праздник. Лариса ведь была так счастлива, пока не вспомнился ей этот отчим…
— Пошли, — схватила ее руку Оля. — Вон наши снова строятся.
Теперь их оркестр играл безостановочно. Все ближе была площадь Ленина с памятником перед Домом правительства.
Самое главное теперь — хорошо пройти перед этим памятником, перед трибуной. Надо, чтобы на трибуне увидели, какая хорошая их школа, какие они все дружные. И Лариса старается идти в ногу со всеми, старается ровно держаться в шеренге.
— Да здравствуют наши советские школьники! Да здравствует наше будущее! — слышен голос из репродуктора.
— Ура! — дружно кричат ребята.
И Лариса громко кричит «ура». Она снова счастлива. Счастлива, потому что вместе со всеми идет по площади, вместе со всеми и ее приветствуют с трибуны, называют «нашим будущим».
А будущее свое Лариса теперь представляет очень ясно. Скоро она будет выходить на демонстрацию вместе с колонной рабочих. Может, когда-нибудь и ее поставят на увитой дерезой машине возле станка… Может, когда-то и ей доверят нести знамя впереди колонны… Она станет работать так, чтобы быть достойной этого… Она будет стараться…
4
Маленькая Ирочка заливалась смехом.
— Идет коза рогатая, рогатая, пузатая, — приговаривала Лариса, выставив растопыренные пальцы, и хотя «коза» была еще далеко от Ирочкиного животика, малышка уже заливалась смехом.
— Мама, она такая хорошенькая становится, такая смешная, — поворачивает Лариса к матери свое оживленное лицо.
Была суббота, и вся семья собралась дома. Мать, как всегда, шила. Сережка, примостившись около нее за столом, читал книжку, он сидел, подперев кулаками щеки, вихор торчком стоял на его белобрысой макушке. Леня в спальне мастерил себе из куска проволоки что-то вроде кочерги, с помощью которой мальчишки гоняют по улице обручи.
Даже отец был дома. Он спал.
— Мировая книжка! — сказал Сережка, закрывая последнюю страницу. — Как ты считаешь, Лариска, можно и у нас такой «Наутилус» построить?
— Конечно, можно, — отозвалась Лариска. Она ходила по комнате с Ирочкой на руках и, разговаривая с Сережкой, забавляла ее — вертела перед малышкой красное резиновое колечко. — У нас еще и не такую подводную лодку построить можно, а той, про которую тут написано, и не существовало.
— Как не существовало? — глаза у Сережки стали по блюдцу.
— А так и не существовало, — засмеялась Лариска. — Это все Жюль Верн сочинил.
— Врешь! — не поверил Сережка.
— Слушай, ты, Жюль Верн, — встряла в их разговор мать. — Что-то я твоего дневника давно не видела.
Сережка провел рукавом под носом.
— Что там дневник? — безразлично сказал он.
Но матери это безразличие показалось подозрительным.
— А ну, покажи дневник, — уже настойчивей потребовала она.
— З-зачем он тебе, — не двигался с места Сережка. — Ничего интересного там нет.
— Вот я и боюсь, что интересного там мало, — отложила шитье мать. — А ну, неси сюда!
Сережка нехотя слез со стула, поплелся в спальню, где на низко вбитом гвоздике было отведено место его портфелю. Он долго рылся в нем, наконец появился в комнате с основательно измазанным чернилами дневником.
— Ну и грязища, — поморщилась мать.
Сережка помалкивал. Видно, чувствовал — не то еще скажет мать, увидя содержимое дневника. Мать перелистывала страницы.
— Кляксы… грязь… а пишешь ты… как курица лапой царапает…
— У меня такой почерк, — оправдывался Сережка.
— Почерк… Мало я тебе по одному месту ремнем пишу, потому и почерк никуда не годится.
Наконец перестала листать и застыла, глядя в графу, где было аккуратно выведено «плохо».
У матери опустились руки.
— По арифметике, — сказала она. — Уже второй раз… И это в конце года…
— Это учительница… из-за нее все, — заикался, оправдываясь, Сережка.
— Еще и виноватых ищет, на учительницу сваливает, — трясла мать дневником перед носом Сережки.
— Неправда, — вмешалась Лариса, — Зинаида Андреевна справедливо оценки ставит.
— Я… я… я только, — совсем запутался Сережка.
— Только, только… Носишься целый день с самокатом, такой большой парень, ты же переэкзаменовку получишь!
Сережка стоял, свесив голову, и уже не пытался оправдываться.
— Ну что мне с тобой делать, что делать? — расстроилась мать.
— Я… я исправлю…
— Когда ты исправишь, наказание мое? Год кончается! Сил моих больше нет, порадовал ты меня, сынок, так порадовал! — нос у матери покраснел, на глаза набежали слезы.
Сережка, заметив, что мать собирается плакать, сам стал всхлипывать.
— Ну, поехали оба, — с досадой сказала Лариса. — Ну ты скажи, мама, тебе-то зачем плакать? Пускай он плачет!
— Он у меня еще не так заплачет, — сквозь слезы грозила мать. — Как хлопну этим дневником по лбу! — замахнулась она.
Сережка отшатнулся и заревел уже в голос, испуганная его ревом, заплакала и Ирочка.
Отец повернулся на диване, открыл глаза.
— Чего вас там разобрало? — хриплым голосом пробурчал он.
— Вот, вот, папаша, проснись, — заговорила мать. — Посмотри, что за отметки твой сын приносит! Опять по арифметике «плохо» получил!
— Отвяжитесь, — буркнул отец и снова повернулся лицом к стене.
— Вот человек! — Мать перекинула гнев на отца. — Еще бы у такого дети не были второгодниками! Дрыхнет пьяный, и хоть бы ему что!
Отец не отозвался, неверно, снова спал.
— Замолчи, будет! — крикнула мать на Сережку, продолжавшего реветь на весь дом. — Я же тебя еще не била, получишь, тогда и реветь будешь!
В этом шуме никто не расслышал, как в дверь постучали — пришли тетя Зина и дядя Коля. Они очень редко приходили, так что появление таких гостей оказалось полной неожиданностью.
— Заходите, заходите, пожалуйста, — радушно приглашала мать. — Это я тут со своей гвардией воюю, забот с ними…
Тетя Зина была в синем шерстяном платье с белым воротником, дядя Коля в новом костюме и при галстуке, у обоих в руках какие-то свертки, пакеты.
— Может, мы не вовремя, — сказал тетя Зина.
— Что вы, что вы, — суетилась мать. — Мы вам всегда рады…
Она подошла к дивану, взяла за плечо отца.
— Вставай… Люди пришли, — сказала она.
Отец нехотя повернулся, но, увидев гостей, поднялся, сел на диване.
— Прошу прощения, — сказал он, протирая глаза кулаками. — Уснул вот…
Дядя Коля и тетя Зина положили на стол пакеты.
— Это детям, — объяснила тетя Зина и развернула кульки. Там были конфеты в ярких бумажках, пирожные.
— Ой, зачем было так тратиться, — сказала мать.
И в самом деле странно. Прежде тетка никогда не приносила столько гостинцев, — какую-нибудь конфетку попроще или на всех одну шоколадку.
Лариса с маленькой Ирочкой на руках стояла около печки и смотрела на тетку с дядькой. Они, казалось, были точно такие, как и всегда, нисколько не изменились, не постарели. Не то что мама, раньше она выглядела намного моложе своей двоюродной сестры, а сейчас они — как ровесницы.
Ларисе вспомнился тот вечер, когда они с мамой, Сережкой и маленьким Леником пришли к тетке. Это было давно, еще когда они жили в сарайчике. Сережка тогда плакал, не хотел возвращаться в сарай из теплого дома. Но тетка не пригласила их остаться, не оставила даже переночевать. Сейчас Ларисе вспомнилось это без особой обиды — прошло столько времени. А в тот раз сильно разозлилась на тетку, даже заявила матери, что больше никогда туда не пойдет, и не ходила, только сейчас когда-никогда забежит.
— Идите, детки, сюда, берите, — подзывала их тетя Зина. Она взяла горсть конфет и высыпала их на стол перед Сережкой.
— Ну, ему-то, может, и не стоило, — многозначительно заметила мать.
Сережка бросил на нее настороженный взгляд, несмело потянулся к конфете. Он все же надеялся, что при гостях мать не станет вспоминать его грехи.
Тетя Зина подозвала и Леню, и перед ним положила конфеты.
— А ты что же? — повернулась она к Ларисе. — Угощайся.
— Спасибо, мне не хочется, — потупила глаза Лариса.
— Она уже большая, ей не надо, — еле ворочая языком в набитом конфетами рту, заявил Леня.
— Надо и ей, не такая уж она и большая, — сказал тетя Зина. — Иди, Лариса, возьми.
Лариса подошла, взяла одну — «Раковую шейку».
Мать убрала со стола шитье, постелила белую скатерть. Начался обычный в таких случаях разговор — о родных, о знакомых, о погоде. Как кто живет, кто кого видел и где. Но Ларисе казалось, что и тетя Зина и дядя Коля сегодня какие-то не такие, как будто говорят об одном, а думают совсем другое, все время переглядываются и заметно, что разговор их мало интересует. Только когда Лариса с маленькой Ирочкой подошла к столу, тетя Зина будто оживилась, повернулась к девочке, и лицо у нее стало тоже, как конфетка, сладкое.
— Маленькая, хорошая, — заворковала она, — ну, иди же, иди ко мне на ручки…
Ирочка потянула к тетке свои пухлые ручки, и та взяла ее, стала подбрасывать, причмокивать языком. Девочка весело смеялась.
— Трудно тебе с ними, — вздохнула тетя Зина, взглянув на мать. — Всех накормить, обмыть, обшить…
— Ой, и не говори, — согласилась мать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9