OCR Busya
«Кришан Чандар «Мать ветров»»: Государственное издательство ходужественной литературы; Москва; 1957
Аннотация
Кришан Чандар – индийский писатель, писавший на урду. Окончил христианский колледж Фармана в Лахоре (1934). С 1953 генеральный секретарь Ассоциации прогрессивных писателей Индии. В рассказах обращался к актуальным проблемам индийской действительности, изображая жизнь крестьян, городской бедноты, творческой интеллигенции.
Кришан Чандар
Утро
День обещал быть чудесным. Чуть забрезжил рассвет. По всему небу над холодными, темными вершинами гор неслись вереницы облаков. На западе облака сгущались и девственно-белые вершины прятались в их черные шапки, как белоснежная грудь девушки скрывается под черным лифчиком. С севера они тянулись длинной цепью далеко на восток и там обрывались, багровея в первых лучах восходящего солнца. Заря чуть занималась и была похожа на пламя свечи. Но ночь еще спала, разбросав свои черные локоны по склонам гор.
Заря разгоралась. Орошенные росой уста горных вершин оторвались от облаков с таким трудом, как будто они хотели, чтобы этот поцелуй длился вечно. Потом на небе заиграла нежнозолотистая зорька. Это ночь улыбалась во сне легкой веселой улыбкой. Вот откуда-то донесся крик птицы: ку-ку, ку-ку, ку-ку. В нем еще чувствовалась сладкая истома ночи, как в первых звуках, произносимых ребенком, когда его будят. Тихо пролетела стая журавлей, похожая на гигантские ножницы, и вдруг со всех сторон зазвучал разноголосый птичий хор: каркала ворона, пел соловей, слышалось фырчание куропатки, раздавался резкий, как хлопок в ладоши, крик удода. Хор все ширился и звучал все громче и громче. Разгоравшийся на востоке свет наступал на ночь, и она бежала к западу, все охотнее уступая ему свои владения. Сразу заметно посветлело. Но солнце еще не взошло.
Это был свет лучей, возвещавших восход солнца, когда ночь прячется от света, а рассвет мягкими шагами подходит к постели и застенчиво смотрит на еще не проснувшийся день. Его огромные глаза блуждали по всему небу и по всей земле, а его мягкая усмешка наполняла весь мир. В этот предрассветный час небо было чистое, нежно-голубое и прозрачное, как стекло. Это голубое стекло дрожало в лучах, и казалось, вот-вот упадет на землю, ожидавшую этого. И хотя оно не падало, но было таким тонким, что становилось страшно за то, что его могут пробить острые клювы журавлей, ворон и голубей. Тогда бы иссякли эти сверкающие лучи, пролившись в сделанные птицами отверстия. Прошло немного времени, и эта голубая завеса слегка приподнялась. Яркожелтая полоса пролегла по вершинам гор, как будто цветы шафрана распустились в светлых предрассветных лучах. Она разрасталась и скоро окрасила весь горизонт.
Село еще спало. Монотонно журчал источник, падая из деревянного желоба на камни бассейна. Туман плотно окутывал кусты и деревья. Капли росы, сливаясь друг с другом, ползли вниз по стволам, омывая на своем пути голубые камни, лежащие у подножья деревьев. Земля, утоптанная многочисленными животными, была влажной и наслаждалась покоем в ожидании трудового дня. Она дышала полной грудью, и это дыхание чувствовалось в воздухе, наполненном предрассветным туманом. Спал и дом. За домом, на ветвях кедра, был сделан навес из травы, под которым помещался скот. Оттуда не доносилось ни звука. Во дворе на кровати спала под одеялом бабушка. Когда наступило время утренней молитвы и удод начал кричать в персиковых деревьях перед домом, бабушка повернулась набок и закашляла.
– Бахтиар! Бахтиар, сынок! Уже утро.
– Сейчас, встаю, – завозился кто-то на постели, и снова послышался храп.
– Какой странный сон, – бормотала бабушка. – Мне снилось, как будто весь скот умирал от голода, а в доме все спали. Бахтиар! Бахтиар! Вставай, сынок, утро наступило!
– Папа! – позвал кто-то спросонья.
– Бегаман! Бегаман, вставай сейчас же!
– Сейчас. Встаю, – зашевелилась в своей постели Бегаман и прижала к груди ребенка, спавшего с ней.
Ребенок так сладко начал сосать ее грудь, что глубокий сон снова окутал ее.
– Марджана, дочка! Фикро, поднимайся! Эй, встал кто-нибудь?
Марджана спала с открытой головой. Рот ее тоже был открыт. А в глубоком вырезе рубашки была видна ослепительно белая красивая ложбинка между высокими грудями. Она поражала своей красотой, как солнце на небе, и это солнце Марджана прятала у себя под рубашкой. Она спала, спокойно раскинув руки, не сознавая своей молодости и красоты. Бабушка долго смотрела на нее, а потом сердито шлепнула. Марджана испуганно открыла глаза.
– Что случилось? В чем дело?
– Как ты спишь? Даже рубашку не можешь как следует натянуть, лентяйка. Совсем раскрылась, бесстыдница.
– А что я могу сделать, бабушка? – сказала Марджана, прикрывая руками грудь, выглядывающую сквозь рваную рубашку.
– Вставай! Вымой горшок и подои корову.
Марджана медленно встала. Браслеты на ее руках зазвенели. Стеклянные бусинки на голове ударялись друг о друга, и их звон смешивался в воздухе с ее смехом.
– О бабушка. Ты очень рано меня разбудила, а я видела такой хороший сон.
– Сон видела? Нужно меньше кушать вечером. Вот съела бы только несколько кусочков хлеба с маслом, тогда бы сны и не снились и никаких ангелов бы тогда не видела.
Марджана взяла кувшин и пошла доить корову. По дороге она споткнулась о столб, и кувшин вывалился у нее из рук. Она обернулась к бабушке и, притворно плача, сказала:
– Бабушка, кувшин разбился!
– Я это вижу. Бог тебя еще накажет за это, и ты умрешь за пряжей. Но тебя никакая смерть не берет. Иди возьми другой кувшин.
Марджана побежала в хлев, что-то бормоча себе под нос. Бабушка начала кашлять изо всей силы, но никто в доме не встал, только грудной ребенок заплакал, испугавшись этого скрипучего кашля. Бегаман ласково успокоила его и продолжала кормить.
– Когда же ты, наконец, накормишь этот кусок своего сердца, – закричала на нее бабушка. – Наверное, солнце зажжет огонь в доме. Ах, Бегаман, я в твоем возрасте…
Бегаман, прижимая ребенка к груди, вышла из дома.
– О! На самом деле уже рассвело, – произнесла она, пораженная ярким рассветом, – сейчас и солнце покажется. Возьми ребенка, мама! Я схожу за водой к источнику.
Она подняла кувшин и побежала со двора.
– Эй! Не беги. После родов еще и двух месяцев не прошло, а ты бегаешь. Иди медленно, – кричала гневно бабушка.
Бегаман, рассмеявшись, замедлила шаги.
– Аллах поймет теперешних женщин. У нее уже пятый ребенок, а ума все еще нет. Один аллах знает, когда он появится. Бай, бай, спи, мой малышка, спи, сынок маленького Бахтиара.
А маленький Бахтиар, которому было не меньше сорока лет, до сих пор еще храпел на кровати. Край одеяла закрывал его рот и шевелился от дыхания. Когда Бахтиар выдыхал воздух, то одеяло оттопыривалось, а когда вдыхал, оно втягивалось в рот. Бабушка долго стояла, убаюкивая ребенка и смотря на своего сына Бахтиара. Густая борода скрывала его впалые щеки. В уголках глаз начинались лучики морщинок. На лбу морщины были глубокими. Но в этот момент он казался бабушке маленьким ребенком. Она вспоминала его невинные детские шалости, юношеские проделки, его свадьбу, его сильные руки, которые вытащили ее, когда она упала в канал.
– Вставай, сынок, – нежно тронула она его плечо.
– Сейчас, – повернулся он на бок.
– Встанешь ли ты, наконец, – тормошила она его.
Бахтиар вздохнул с такой силой, что край одеяла очутился глубоко у него во рту. Потом зевнул несколько раз подряд и начал протирать глаза. Бабушка положила ребенка на кровать и, взяв 'метлу, пошла подметать двор. Две курицы, кудахча, подбежали к ней. Она замахнулась метлой и прогнала их со двора. Их встретил петух и стал допрашивать.
– Что вы там делали у порога? Ведь ты же знаешь, что туда нельзя ходить, – клевал он старую курицу. Она вырвалась и побежала, за ней побежала молодая курица, и петух тоже важно последовал за ними. Подбежав к диким сливам, они начали клевать их.
Ребенок сначала сосал кольцо, а потом так горько заплакал, как будто на него обрушилась целая гора несчастий.
– Бабушка, успокой его, – проснулся Фикро.
– Нет, пускай кричит, а то ты будешь спать, пока солнце не взойдет. Вставай, уже пора. Вот лентяй. Говорит, что работает целый день, а в доме ничего не прибавляется. Да и как прибавится? Аллах видит, – солнце уже взошло, а ты еще сны досматриваешь. Так тебе бог не пошлет счастья. Вот когда, спасибо аллаху, был жив твой отец, то он вставал в три часа утра по первому крику петуха, брал плуг и шел работать на поле. А когда приходила пора сажать рис, он по колено в холодной воде, согнувшись, возился с рассадой. А ты! И толку от тебя никакого и смерть тебя не берет.
Фикро встал, слушая брань бабушки, потянулся всем телом и беспечно улыбнулся. Имя Фикро означало «здравый смысл», но нигде еще не видели такого легкомысленного крестьянина. Его родители умерли в детстве, и бабушка воспитала его как собственного сына. Высокого роста, хорошо сложенный, с сильными руками и ногами, широкой могучей грудью, крепкой челюстью, он был опорой этого дома. Работал за десятерых, пел, танцевал, смеялся и снова брался за работу.
Бахтиар поднял плуг и вышел во двор.
– Здравствуй, мама, – приветливо сказал он и посмотрел на Фикро.
– Иди, – махнул Фикро рукой, – а я возьму упряжь для буйволов, накормлю скотину и приду. Я сегодня заспался.
– Я тебе тысячу раз говорила, чтобы ел поменьше. Ведь в доме есть зерно и земля тоже есть, она же никуда не денется. А ты вчера, как голодающий, кусков десять хлеба съел, как будто бы хлеба никогда не видел.
– Я вчера очень проголодался, бабушка, – ответил Фикро.
– Иди, иди работай.
Фикро встал, поглаживая свой крепкий подбородок, вышел со двора и присел под грушевыми деревьями за нуждой.
– Эй! А ну иди оттуда! Аллах тебя накажет. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты там не присаживался. Деревья-то плодоносят. Вставай! Уходи оттуда, а то все деревья погибнут. И вот так каждый день.
Фикро сразу встал и пошел в кусты сандала. Он вышел оттуда, улыбаясь, полил себе на руки воды из кувшина и умылся.
– Бабушка, дай немного хлеба, а то я сильно проголодался от твоей брани.
– Сейчас Бегаман принесет воды. Подожди, пока придет, тогда дам хлеба и воду с молоком. Иди пока работай. И как только там одна Марджана справится со всем скотом!
Ребенок опять заплакал. Бегаман с кувшином на голове шла к дому. Она сохранила в своих движениях все очарование молодости, несмотря на то что у нее уже было пятеро детей. Стройная, как лесной олень, она не нуждалась в румянах и каджале, глаза у нее и без того были большими и темными. Ее упругая и высокая грудь была похожа на горную вершину. Услышав плач ребенка, она сердито поджала губы. Вода выплескивалась из кувшина на голову и стекала по щекам. От гнева она раскраснелась и часто дышала. А ребенок захлебывался от плача, лежа одиноко на кровати. Бабушка в это время будила других детей, поднимала их за уши с постели, раздавала направо и налево подзатыльники, стаскивала с них одеяла. Дети кричали, плакали, смеялись, вертелись вокруг нее. Кукарекал петух, блеяли козы, мычали коровы.
Бегаман вошла в дом, сняла кувшин с головы и, взяв плачущего ребенка на руки, прижала его к груди. Дети, поплясав вокруг бабушки, выбежали во двор. Бегаман, пылая гневом, смотрела на мать:
– Ребенок был один.
– Да, – зло ответила бабушка.
– Плакал на кровати один, и никто не слышал?
– Я слышала, – ответила бабушка.
– А если бы его кто-нибудь унес?
– Да, как же. Именно за ним волк придет.
– Волк не за ним придет, а за такой старухой, за такой дрянью, как ты, – кричала в ответ Бегаман.
– Это я-то старуха, я дрянь, да?! А ты очень молодая. У тебя пятеро детей, а ты как шестнадцатилетняя девушка заигрываешь со всеми. И смотришь на каждого так, как будто все село по тебе умирает. А о чем ты сегодня говорила с Джафар Али у источника?
– Мама! Как тебе не стыдно, что ты врешь! Ведь Джафар Али столько же лет, сколько и тебе. Он спрашивал меня о детях. Какое у тебя грязное сердце, мама.
– У меня грязное сердце! Я старуха, дрянь! А ты, наверное, пери, гурия, хорошо ведешь себя. Я кормлю твоих детей, бужу их, смотрю за твоим домом, подметаю двор, готовлю на всех, и после этого у меня грязное сердце, да! – Бабушка начала плакать.
На глазах Бегаман тоже навернулись слезы.
– Но ведь ты первая начала ругаться. Я только увидела, что ребенок плачет, и сказала тебе про это. Он плакал так громко, что я издали его слышала.
– А что я могу поделать? Разбудила весь дом, подмела двор, подняла твоих детей и должна была накормить их всех, а ты такую бурю подняла. И когда только будет конец этому, – плача, жаловалась бабушка.
Ребенок опять расплакался. Бабушка взяла его у Бегаман и, плача, тихо запела, чтобы он успокоился. Бегаман невольно улыбнулась. Эта улыбка сквозь слезы сверкала, как луч солнца в бурном водовороте.
– Иди приготовь все, – сказала бабушка и пошла к кедрам, растущим за домом.
В хлеву было темно. Едкий дым горящей в печке сухой травы резал глаза. Марджана облегченно вздохнула, очутившись в тепле нагретого воздуха. Потом она поставила кувшин на широкую полку и начала кормить скот. Накормила коров, погладила телят, покормила буйволов, приласкала буйволят, а потом пошла к загородке, за которой были козы, и почесала им головы. Ей очень нравился маленький козленок. Она взяла его к себе на колени и долго ласкала, затем, вспомнив, что ей нужно доить коров, сняла кувшин с полки, отдала козленка матери-козе и присела около вымени старой коровы. Едва только первая капля молока ударилась о дно кувшина, он весь наполнился приятным звоном. Дхур-дхур, дхан-дхан, дхур-дхур, дхан-дхан, – стекало парное молоко тоненькими струйками в кувшин. Когда кувшин наполнился больше, чем наполовину, Марджана подставила свой рот под эти струйки. В этот момент кто-то обнял ее сзади. Молоко уже попадало не в рот, а на глаза и растекалось по лицу. Она крепче сжала коленями кувшин с молоком и, не оборачиваясь, сказала:
– Пусти, Фикро.
– Я тоже хочу молока, – ответил Фикро.
1 2