Раз… два… три!
Я изо всех сил потянул веревку, однако Джагиш не смог подняться.
В конце концов, держась за веревку и вырубая ледорубом ступеньки, я, Рива и Джагдиш – все трое собрались вместе. Карабкаясь вверх, я добрался до Джагдиша. Джагдиш лежал на снегу и стонал.
– Что с тобой, Джагдиш? – спросил я, наклонясь над ним и пытаясь поставить его на ноги.
Ухватившись за меня, Джагдиш сделал попытку встать на ноги, однако тотчас же снова сел в снег.
– Видимо, я не смогу идти дальше, ушиб ногу! – проговорил он.
Густой белый туман окутал все вокруг. С дикой неистовой силой дул ветер, сплошной пеленой беззвучно летел снег.
«Хо… ааа… ааа… ооо… ааа!..»
Рива дважды свистнул. Резкий тревожный свист, словно кинжал, рассек бурю и замер где-то вдали, и снова ничего не было слышно вокруг, кроме воя и гудения ветра.
«Хо… ааа… ааа… а!..»
Подождав немного, Рива снова свистнул. Может быть, кто-нибудь отзовется?
Через некоторое время Рива опять засвистел, и мы с колотящимися сердцами чутко прислушались – не ответит ли кто-нибудь? Однако наши уши не слышали ничего, кроме злобного сатанинского хохота крепнущей бури. С каждым мгновением становилось все холодней и холодней. Руки и ноги начали коченеть от стужи. Одолевал сон, сами собой слипались глаза.
– Не спи, Джагдиш, слышишь? – говорил Рива.
Я тоже чувствовал какую-то странную тяжесть в глазах. Непреодолимо, сами собой смыкались веки. Я понимал, что спать нельзя, знал, что эта непонятная тяжесть в глазах и расслабленность во всем теле – предвестники смерти, и все-таки, как я ни силился отогнать от себя сон, глаза неодолимо закрывались. А Джагдиш, бедняга, совсем клевал носом.
Рива оглядел нас обоих.
– Слушайте меня, слушайте, что я вам скажу! – проговорил он. – Возьмите в руки снег и сжимайте его изо всех сил!.. Ну-ка!..
«Хо… ааа… ооо… ааа… а!..» – бесновался ветер.
Откуда-то издали, снизу, до нас донесся чуть слышный свист. Рива что было мочи засвистел в ответ. Нам казалось, что свист Ривы разносится далеко-далеко вокруг, призывая на помощь, словно сигнал бедствия. Сколько в нём было тревоги, сколько мольбы, сколько боли и надежды! Мы напрягли слух, стараясь услышать ответ. Неужто на самом деле кто-то ответил на свист Ривы? Или, может быть, нам просто почудилось?
Но нет! Откуда-то издалека снизу опять донесся свист. Далекий, едва слышный, но обнадеживающий свист в этот миг показался нам, заблудившимся в буране, маяком, ярко вспыхнувшим в непроглядной мгле!
Подождав немного, Рива свистнул опять. На этот раз мы услышали ясный ответ. Рива свистел. Свист его, казалось, говорил: «Мы попали в беду и находимся здесь!», а кто-то издалека отвечал: «Не бойтесь! Идем на помощь!» Ответный свист, раздавшись поблизости, затем неожиданно зазвучал откуда-то издалека. Людям, шедшим на помощь, видимо трудно было добраться до нас.
Так прошел час, потом – еще полчаса. Шедший на выручку был теперь где-то совсем близко. Еще несколько минут нетерпеливого ожидания, и вот перед нами выросла фигура пожилого горца, похожего на гнома. На груди у него висел привязанный к шее фонарь. Слабый мерцающий свет фонаря с трудом пробивался на каких-нибудь один-два газа сквозь окружавший нас плотной пеленой густой туман. Рядом с ним стоял другой горец – высокий худощавый юноша, однако в тумане невозможно было рассмотреть хорошенько их лица – оба они казались привидениями.
– Что случилось? Как это вас угораздило попасть в бурю? – спросил нас пожилой горец.
– Наш товарищ ушибся и… – начал Рива и не докончил фразы.
Несколько минут горец не говорил ни слова. Он тяжело дышал. Грудь его вздымалась и опускалась, словно кузнечный мех.
Отдышавшись, он указал своему высокому молодому спутнику на Джагдиша и приказал:
– Взваливай его на себя. Мне с ним трудно будет отыскивать дорогу.
Высокая тень несколько секунд помедлила. Потом юноша склонился над Джагдишем, сильными руками обхватил его и вскинул себе на спину, ближе к шее, а пожилой привязал ноги Джагдиша к его талии. Потом он затянул конец веревки вокруг пояса и обвязал ею своего молодого товарища. Когда очередь дошла до меня, я тоже обвязался веревкой и передал ее свободный конец Риве, и тот крепко-накрепко обвязал ее вокруг пояса.
– Ну, теперь пошли! – подбадривая нас, проговорил пожилой горец. – Крепче опирайтесь на свои ледорубы. Раз… два… три!
И вот сквозь непроглядную ночную тьму, по океану таящего на каждом шагу гибель снежного наста, караван наш снова двинулся в сторону Гурджана.
Жилище горца приютилось под большим тунговым деревом. Когда мы добрались до него, старый горец живо выволок из хижины несколько шкур и расстелил на земле, а молодой уложил на них Джагдиша, который был без сознания – должно быть, спал снежным сном. Пожилой горец вошел затем в низенький деревянный погребок и вышел оттуда, держа в руках что-то похожее на небольшую свернутую кожаную сумку. При свете яркого костра я увидел, что это был мускусный мешочек мускусного оленя.
– Погаси-ка фонарь, Зи Ши, – обернулся он к юноше, который отдыхал, сидя в темноте в стороне от огня. Из темноты послышался тяжкий вздох, и спутник пожилого горца подошел к костру. Когда, выйдя из темноты, он встал возле костра, я увидел, что это была совсем молоденькая девушка. На голове у нее теперь не было мохнатой бараньей шапки, которая до сих пор скрывала ее длинные волосы. Глаза у нее от сильной усталости закрывались сами собой, лоб был покрыт испариной. Сильными руками она отвязала фонарь от пояса горца, одним дуновением погасила его и, склонив голову, опять скрылась в темноте, унося с собой фонарь.
Горец встал на колени перед Джагдишем, склонился над ним и стал прислушиваться к его дыханию. Затем он налил немного горячего молока в большую деревянную ложку, добавил мускуса, взболтал и влил в рот Джагдишу. Потом он принялся нагревать еще что-то в другой ложке. По-видимому, это был жир какого-то животного. От него исходил чрезвычайно неприятный запах. Когда жир растопился, горец добавил в него немного мускуса и, размешивая в ложке пальцем, снова позвал Зи Ши.
– Что тебе? – не выходя из темноты, откликнулась она. Голос у нее был усталый. Видно было, что она совсем измучена.
– Поди-ка сюда, детка! Возьми этот жир и втирай ему в виски.
Зи Ши сняла с головы Джагдиша ушастую шапку, прислонила его голову к груди и принялась неторопливо растирать ему виски. А пожилой горец сидел, привалясь спиной к дереву. В ярком пламени костра было хорошо видно его иссеченное морщинами лицо. Подбородок у него был крепкий, крутой, на шее резко выделялись набухшие вены. Дыхание у Джагдиша было неровное – то тихое, едва заметное, то частое и порывистое. В дыхание его порой вплеталось какое-то бульканье, которое можно слышать, когда смазывают механизм часов из маленькой масленки.
Девушка продолжала медленно натирать виски Джагдишу. Под ее руками рождался какой-то странный, нагоняющий сон шуршащий звук. Отгоняя от себя дремоту, я наблюдал за Зи Ши. Она так низко склонилась над Джагдишем, что одна половина ее головы была в тени, а другая освещена ярким пламенем костра. Теперь я мог хорошенько рассмотреть ее лицо – оно было прекрасно. Смешение арийских и монгольских черт, очаровательное сочетание цветов шафрана и розы. Веки ее были так низко опущены, что глаза казались закрытыми. Зи Ши… Вдруг мне стало казаться, будто все, что я сейчас вижу, – только сон. Девушка, горец, похожий на гнома, ствол тунгового дерева и ярко пылающий костер – все это только долгий, долгий сон. Должно быть, я лежу на софе в гостиной Аоши и вижу все это в сновидениях. Вот-вот войдет в комнату сама Аоша, одетая в красивое голубое сари, и, увидев меня погруженным в сон, разбудит насмешливым: «Эй, лентяй, вставай-ка живей! Уже половина шестого!» Спустя минуту я открыл глаза и снова увидел перед собой ту же картину – горец дремал, прислонясь спиной к дереву, девушка неторопливо растирала виски Джагдишу. Дыхание Джагдиша было теперь ровное и глубокое. Пламя костра горело уже не так ярко, – он медленно угасал. То почти погружаясь в сон, то силясь стряхнуть с себя дремоту, изо всех сил моргая глазами, я глядел на эту прекрасную картину. А потом все медленно, незаметно исчезло, растворилось в навевающей покой туманной дымке!
Проснувшись утром, я открыл глаза и не увидел ни Джагдиша, ни молодой девушки. Исчез куда-то и старик горец. Я лежал под развесистым тунговым деревом. В сердце закралась мысль, что все виденное и перечувствованное мною вчера – просто прочитанный рассказ. Протирая кулаками глаза, я осмотрелся. На глаза мне сначала попалась та самая землянка с деревянной дверью, потом стада, пасущиеся вдали на залитой солнцем равнине. Я решил, что все виденное мною вчера было наяву.
– Джагдиш!.. Эй, Джагдиш! – громко крикнул я. Несколько пасшихся в стаде коз подняли головы и поглядели в мою сторону.
– Джагдиш!.. Эй, Джагдиш, где ты, бестолковая голова! – снова закричал я.
Из дверей лачуги показался улыбающийся старик горец.
– Милостью Горного духа – владыки Гурджана, вы вчера сохранили свои жизни!
Я быстро поднялся на ноги и, глядя на горца, поблагодарил его:
– Спасибо тебе и твоей отважной дочке, тысячу раз спасибо! Как ее зовут, Зи Ши?
– Да, да! Ее зовут Зи Ши. Она хорошая славная девушка, моя маленькая Зи Ши! Горный дух, владыка Гурджана, очень благоволит к ней. Она знает все дороги среди снегов. Горный дух никогда не причиняет ей зла. Когда умерла ее мать, она была совсем маленькой. Ее вырастил сам Горный дух – владыка Гурджана, он очень любит мою Зи Ши!
«Разве только он один? – подумал я. – В нее любой влюбится без памяти!»
– А Джагдиш где? – спросил я у этого горного карлика.
Горец рассказал, что, когда Джагдиш проснулся утром, растяжения ноги у него словно и не бывало, и он отправился погулять немного по берегу Нандан Сара. Вместе с ним пошла и Зи Ши. Оба они, должно быть, скоро вернутся.
– Хорошо ли вам спалось?
«Отлично, – подумал я, – мне небось никто всю ночь виски не тер!» При словах «оба они» меня словно что-то больно укололо в самое сердце. Я почувствовал раздражение. Уж этот мне негодяй Джагдиш! Вечно он во всем обскакивает меня!
– А далеко ли отсюда до Нандан Сара? – тихо спросил я горца.
– Какой-нибудь кос, не больше. Оно вон там, в той стороне!
– Пожалуй, пойду искупаюсь и я.
Сказав это, я отправился на озеро. Я шел и думал:
«Джагдиш не хром, как лорд Байрон, и не обладает красотой Дон Жуана, и тем не менее просто удивительно, как липнут к нему эти проклятые женщины – ну, прямо так и кидаются ему на шею! А я-то что, аскет, отшельник? В груди у меня тоже бьется живое чуткое сердце. И оно, как полагается, полно огня, любовного трепета и страсти. Однако женщины упорно обходят меня своим вниманием. Почему такая несправедливость? Чего хорошего находят они в Джагдише? Разве назовешь прекрасным лебедем человека, который прячет за стеклами очков рачьи глаза и ходит, вытянув голову, словно петух? Эта ведьма Аоша, тоже, бывало, так и таяла, на него глядя! Негодяй!» Я шел, погруженный в эти мысли, кряхтел и сетовал на свою судьбу. Вдруг я услыхал мелодичный веселый смех, а вслед за ним громкий хохот. Я поднял голову и поглядел вверх. Навстречу мне с пригорка шли Джагдиш и Зи Ши. Оба были одеты в овчинные куртки, на головах красовались меховые шапки, с прикрепленными к ним букетиками яркожелтых цветов. Громкий смех Джагдиша показался мне сейчас просто непереносимым.
– Дрых до сих пор? – задал мне вопрос Джагдиш.
В голосе его звучала откровенная насмешка.
– А ты вскочил ни свет ни заря? – в свою очередь съязвил я, стараясь вложить в мой вопрос как можно больше сарказма.
– Купаться пошел? – спросил Джагдиш.
– Как твоя вывихнутая нога, прошла? – спросил я.
Зи Ши звонко расхохоталась и, взяв меня за руку, сказала:
– Давайте сходим к Нандан Сару еще раз, все втроем, хорошо?
По дороге, пока мы шли к озеру, Джагдиш усердно протирал свои очки, а я в глубине души говорил, обращаясь к Зи Ши: «Эй ты, очаровательная красавица! Ты понравилась нам обоим. Раньше или позже тебе придется принять решение – ты должна будешь выбрать одного из нас!»
И решение было вынесено почти тотчас же. Пока я полоскался в Нандан Саре, Джагдиш и Зи Ши, едва видные сквозь буйно растущие цветы и травы, оживленно о чем-то разговаривали, смеялись, шептали друг другу на ухо, рвали цветы и кидались ими. Потом Джадгиш что-то сказал Зи Ши, и та вскочила на ноги. Она кинулась бежать, словно ослепленная любовью олениха в весеннюю пору. Джагдиш тоже вскочил и бросился вслед за ней. От его растяжения и следа не осталось! Гоняясь за Зи Ши, Джагдиш описал несколько кругов, приминая буйно цветущие травы, но Зи Ши никак ему не давалась. Ее длинные иссиня-черные волосы так и развевались по ветру. Подпрыгивая, она словно стрела летела по склонам заросших цветами пригорков и, наконец, убежала так далеко, что скрылась из виду. Следом за ней исчез и Джагдиш, и на берегу передо мной остались только две большие меховые шапки да примятый цветочный ковер!
Я окоченел в холодной как лед воде, губы мои посинели. После купания я долго лежал, греясь на солнце. Над вершиной Гурджана, на которой обитал Горный дух, не видно было сейчас ни облачка. Я старался разглядеть ложбину, в которой стояла наша палатка, но с этой стороны ее не было видно. «Куда это запропастились Джагдиш и Зи Ши?» Подумав об этом, я почувствовал, что к щекам моим приливает кровь. Видно, нам придется надолго разбить лагерь здесь, в Гурджане. Сегодня же надо будет сказать Риве, чтобы он взял с собой нескольких рабочих, разыскал нашу палатку и принес ее сюда вместе со всеми остальным снаряжением. Эта низина с ее тунговыми великанами куда более удобна и безопасна, нежели занесенная снегом ложбина на горе. Кто знает, может быть, Горный дух – владыка Гурджана – решит следующей ночью полностью оправдать свою недобрую славу и мы опять попадем в такой же снежный буран!
Я хорошо прогрелся под солнечными лучами. К глазам начал подбираться сон.
1 2 3 4