– Хорошо, старина Финанц. Мы их нашли, – сказал егерь. – Хозяин любит старого пса. Вот обрадуется старший егерь! – И он широкими шагами мерил просеку, которую люди прорубили лишь для того, чтобы бедным лисам приходилось при каждом шаге быть начеку на этих светлых прогалинах, где нельзя ни самим скрыться, ни скрыть свои намерения.
У Кага чуть отлегло от сердца, и он смотрел вслед егерю, который уже удалился, но ещё слышно было его пение и похожий на весёлый смех лай собаки.
Схватив курицу, Каг с быстротой ветра помчался к лисьей крепости. На бегу он с беспокойством обнаружил, что следы егеря и собаки ведут прямо туда. Всё же он надеялся, что они обошли его хорошо замаскированный дом.
Возле лисьей крепости он спрятался, ведь лисы не лезут, очертя голову, даже в собственную нору. Он посмотрел по сторонам и прислушался, – ни подозрительного шороха, ни шума. Осторожно пополз он ко входу, который пока ещё не был ему виден среди густого кустарника. Тут Кагу бросился в нос запах человеческих сапог и, подняв голову, он оцепенел.
У входа в лисью крепость ветер со свистом раскачивал какое-то страшилище, которое оставил там человек, чтобы стеречь нору, пока он не вернётся. Каг с дрожью смотрел на колышущийся предмет и знал, что сюда приходил Гладкокожий. Он слышал внизу возню Инь, слышал тихий писк лисят, но не мог сдвинуться с места, потому что при малейшем дуновении призрак шевелился и, таинственно шелестя, говорил: «Нельзя!». Сто раз готов он был перепрыгнуть через загадочный предмет, но каждый раз останавливался, так как налетал ветер и зловеще шуршало белое привидение, которое было всего лишь газетой, оставленной там егерем, чтобы никто не осмелился выйти из лисьей крепости, пока не придут люди с собаками, ружьями, лопатами и не истребят семью Кага.
Егерь увидел ведущие в нору следы и решил, что там всё лисье семейство. Положив у входа бумагу, он поспешил домой с новостью, что обнаружена лисья нора, которую давно искали, нора той лисы, что пожирала гусей мельника, зайчат и многое другое, будто бы принадлежащее людям.
Хитрый егерь знал, что бедняжка лиса скорей умрёт в заточении от голода, чем притронется к таинственно шелестевшему предмету, который распространял с ветром отвратительный запах человека и был, пожалуй, способен – так думал Каг – убить беднягу лисицу.
В лесу подул ветер. Бумага ещё сильней зашевелилась, но, как видно, не могла сдвинуться с места, поэтому, встав на задние лапы, Каг позвал:
– Инь! Инь, я тут.
Услышав зов, Инь, насколько могла, подползла к выходу, но даже в полумраке она увидела чудовище.
– Что будет с нами, Каг? Что будет с нами? Сюда приходил человек. Я вне себя от ужаса. Ты не можешь войти?
– Разве ты не видишь, что здесь? – негодовал Каг. – Как мне войти? А вдруг в этом пугале вся сила человека, и оно задушит меня прямо у тебя на глазах? Ты должна выйти и вынести малышей, ведь Гладкокожий вернётся.
– Не могу, Каг, – захныкала Инь, – я боюсь, очень боюсь. – И она побежала обратно к лисятам, которые не знали о большой беде, но какой-то смутный страх передался им от матери, и они притихли.
Поднявшись на холмик, Каг всё кругом обнюхал; опять спустился к норе, но его знаменитая смекалка на этот раз ему изменила, – ведь у входа беспощадно шуршало и гнулось привидение, которое человек оставил вместо себя сторожить лисью крепость.
Тут ветер забушевал. Закружил в воздухе прошлогодние жёлтые листья; заскрипели сухие сучья на деревьях, и хрупкие листочки, шелестя, зароптали на вихрь, который своим шершавым гребнем безжалостно прочёсывал их.
Каг на холмике прислушивался и при минутном затишьи, уловив отдалённые голоса, вздрогнул, и от ужаса рот его наполнился горькой слюной.
Но пока ещё он не терял надежды. Не ошибся ли он? Снова спал ветер, и тогда лис уже отчётливо различил человеческие голоса и собачий лай.
В отчаянии бросился он к норе. Разразилась буря. Бумага металась и, оторвавшись от палки, которую егерь воткнул в землю, огромными скачками понеслась в лес.
Углядев и в этом хитрость, Каг всё ещё выжидал, но голоса раздавались уже поблизости. Победив страх, кинулся он в родной дом, который так преданно любил. Стоявшая возле лисят Инь от испуга чуть не бросилась на мужа, когда он скатился вниз.
– Выноси малышей! Выноси немедленно! Здесь человек.
– А страшилище? – заскулила Инь.
– Страшилище улетело. – Каг свирепо оскалил зубы. – Выноси, а то… – И по его взгляду было видно, что он растерзает Инь, если она не послушается.
Лисица в отчаянии стояла над тёплой сопящей кучкой своих детёнышей.
– Неси этого. – Подскочив к Инь, Каг сунул ей в пасть самого красивого лисёнка, Вука. – Оставь его возле озера, около брошенной норы. Беги!
Инь с Вуком в зубах исчезла, как тень. А Каг, дрожа от нетерпения, то вскакивал, то ложился. Куда запропастилась Инь? Он поспешил к выходу: не идёт ли она? Инь неслась со всех ног. Каг отполз, чтобы впустить её. Трясясь от ужаса, скатилась она в логово.
– Каг, Каг нам конец… Они здесь! Над ними дрожала земля.
Толчки всё усиливались, и лисам казалось, у них отнимают воздух, солнечный свет. Они задыхались. Всемогущий человек готов был уже впиться в них своими когтями. В них и в лисят. Зловещий скрежет смерти звучал в ушах, и Инь бросилась на землю, чтобы, глубоко зарывшись в неё, выжить. Сыпался песок, углублялось логово, но Инь лишь выразила этим своё отчаяние, как человек, который, упав в воду, хватается за плывущую рядом шляпу.
Вокруг лисьей крепости теперь со всех сторон доносились удары. Воинственным, пронзительным лаем заливались собаки. Забившись в угол, Каг с ужасом ждал, что будет, но теперь уже он трясся всем телом не только от страха, но и от смертельной ярости.
В нём кипела жажда выжить, спасти малышей и бесследно исчезла прежняя суетливость. Инь лежала, заслонив собой детёнышей, и только по тому, как беспрестанно вздымались её бока, видно было, что она примет участие в бою, если он завяжется.
Они не сводили глаз со входа в нору.
– Не пустить ли нам сначала Чуфи? – раздался голос егеря.
– Можешь пустить обеих, – пробурчал ещё кто-то. – Чёрт знает, сколько их там.
– Боюсь, господин старший егерь, им негде будет повернуться.
– Ну, тогда давай Чуфи. Только бы не стряслась с ней беда, ведь другой такой собаки не сыщешь.
– С ней беда, господин старший егерь? Она вынесет их сюда, как жалкие тряпки. Взять их, Чуфи!
Старая такса ткнулась носом в нору. Она почуяла запах врага, и с дикой яростью лая, скрылась в лисьей крепости. Чем глубже она забиралась, тем глуше звучал её злой беспощадный лай. Оба охотника ждали с ружьями наизготове, – ведь нередко случается, что, перепрыгнув через собаку в логове – лисьей спальне и столовой, – которое бывает иногда величиной с огромную корзину, лиса выскакивает из норы. В таком случае без ружья не обойтись.
Такса пробиралась всё дальше, и её лай уже едва долетал до людей.
Каг видел, что в коридорчике сгущается мрак. С лаем спускался старый палач, и у Инь вся шерсть встала дыбом. Тревога за жизнь в них обоих уже погасла, и осталось одно желание: кусать, вгрызаться зубами и мстить за лисят, которых тщетно они берегли, жалели, любили.
Чуфи ввалилась в логово, и её пронзительный визг услышали даже наверху.
– Уже схватила! – засмеялся егерь.
Глаза таксы ещё не привыкли к темноте. Не заметив Кага, она набросилась на Инь, которая показалась ей тощей, слабой, неспособной к сопротивлению.
Путь к бегству был открыт перед Кагом, но он видел, что всё уже потеряно, любимая Инь в беде, преданная ему Инь, которая родила прекрасных малышей и вызывала зависть самых замечательных рыцарей среди лис. Каг не мог допустить, чтобы растерзали его жену.
Первый удар по морде собака получила от Инь. Лисица билась, спасая своих детёнышей, и хотя Чуфи, вцепившись в неё мёртвой хваткой, подмяла её под себя, Инь тут же прокусила кривую лапу таксы.
А Каг – он отличался силой, – схватив Чуфи за шиворот, оттащил от жены; его зубы, знаменитые лисьи зубы, впились в собачий загривок, и Чуфи, отпустив Инь, стала с визгом взывать о помощи.
Старший егерь услышал её вой.
– Ну вот, я ж говорил! Скорей пусти Фицко! Если с Чуфи что-нибудь стрясётся… – И он так посмотрел на егеря, что тому стало не по себе.
Каг не отпускал Чуфи, истекавшую кровью, но сильная такса изранила ему всю грудь. Инь уже почти ничем не могла помочь мужу, еле живая, она загораживала детёнышей, возле которых шёл бой; однако и она, собрав остатки сил, вцепилась в Чуфи.
Тут в логово спустился Фицко. Сначала он налетел на Инь, укусившую разок и его, но о дальнейшем ей не суждено было узнать: пёс зубами перегрыз ей позвоночник, и она мёртвая упала возле лисят, которых защищала до последнего дыхания.
– Фицко! – прохрипела Чуфи. – Фицко, помоги мне, лис прикончит меня.
Каг видел, что Инь, его любимая, погибла. Страх перед смертью и злость слились у него в одно дикое сумбурное чувство и, притиснув Чуфи к стене, он из последних сил кусал и кусал её.
Но ей на помощь пришёл Фицко. Каг знал, что это его последний бой. Отпустив обессилевшую Чуфи, он сцепился с Фицко. Такса впилась Кагу в горло, но он напоследок содрал с её морды целую полоску кожи; потом огонь жизни стал гаснуть в лисе, и когда такса встряхнула его так, что у него затрещали кости, он испустил дух, лишь его лапы несколько минут ещё шевелились, точно он хотел убежать от чего-то, от чего убежать нельзя.
Он уже не чувствовал, как Фицко поволок его из норы, как не чувствовала этого и Инь. Кривоногий пёс с окровавленной мордой вытащил из норы двух лисиц. Без всякой радости выслушивал он похвалы и только по привычке вилял хвостом, совершенно измученный после сражения, в котором Чуфи пострадала ещё больше. Старая такса не могла пошевельнуться. Она слышала зов хозяина, но передние лапы у неё были перебиты, и голова не поворачивалась.
– Бери лопату! – распорядился старший егерь, – может, Чуфи где-нибудь застряла. Надо же мне было тебя послушать. Такую чепуху только ты и мог присоветовать.
– Ну, пожалуйста, господин старший егерь…
– Молчи! За тысячу звонких монет я не уступил бы Чуфи даже родному брату.
Огорчённый егерь копал и думал про себя: «Разрази громом всех лисиц!». Если Чуфи погибла, ему, конечно, нечего соваться с просьбой о повышении по службе, лучше сбежать отсюда куда-нибудь. А ведь он обещал своей невесте к рождеству непременно сыграть свадьбу.
Егерь рыл, пыхтел и очень сокрушался об участи Чуфи, что, впрочем, не могло ей ничуть помочь.
Потом пришли рабочие с лопатами, и постепенно открылась вся лисья крепость, построенная Кагом с такой любовью для себя и прекрасной Инь, которая теперь уже потухшим взором смотрела в пустоту, и над ней с жужжанием кружил жук мертвоед.
В логове нашли Чуфи. Она была ещё жива. Старший егерь, крайне раздражённый, но до последней минуты не терявший надежды, стал сразу молчаливым и грустным. Он очень любил Чуфи. Когда она была ещё щенком, он принёс её в кармане домой, и с тех пор их связывала крепкая дружба. Тщетно звал он верного друга. Чуфи лишь скулила. Вскинув глаза, порой она устремляла на хозяина такой молящий и страдальческий взгляд, словно говорила:
– Прекрати мои муки! Пусти пулю мне в голову!
И лишь по движению её рёбер было видно, что она ещё дышит. Потом и дышать перестала, и над ней закружилась трупная муха, прекрасно знающая свой час.
Старший егерь смотрел на помощника как на убийцу.
– Гляди, Боршош, гляди, – проговорил он и, отвернувшись, стал тереть глаза, сказав, что туда попал комар.
Но дело уже шло к полудню, а комары, как известно, среди дня исчезают.
Егерь не осмеливался взглянуть на своего начальника. Он молчал и поднял опущенные до того глаза, лишь когда старший лесничий, не прибавив больше ни слова, пошёл домой. Позже нашли и лисят. Их было семеро, – ведь лишь Вука удалось спрятать матери, но, засыпанные землёй, они не подавали признаков жизни.
Один всё-таки как будто шевелился. Стряхнув с него песок, егерь подул ему в рот, и тогда лисёнок открыл глаза.
– Ну, ладно, может, ты исправишь то, что напортил твой отец, – пробурчал Боршош и сунул его в свою охотничью сумку.
Он решил вырастить лисёнка, приручить его и подарить старшему егерю.
Потом Кага, Инь, лисят и Гуфи положили на дно ямы. Вместе с ними засыпали землёй прекрасную лисью крепость. Нежно обнимая их и холмик своими корнями, старый дуб тихо шелестел на ослабевшем ветру, словно ничего не случилось.
Егерь брёл домой. В его сумке сидел лисёнок, вокруг смеялся лес, и под кустами звенели ландыши.
Он шёл, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова «моя милая» точно вылетели у него из головы.
Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать, а она всё не шла. Не было рядом ни братьев, ни сестёр, с которыми он привык играть. Пробуждающимся инстинктом лисёнок чувствовал какую-то беду, особенно когда слышал собачий лай, но не подозревал, что глаза, окружавшие его, навеки закрылись.
После того как шум стих и земля нагрелась на солнце, он заснул. А когда проснулся, стало уже прохладней, ветер улёгся и удлинились тени от колышущихся камышей. «Когда же придёт мама?» – думал Вук, и когти голода впивались ему в живот.
Порой над ним пролетала какая-то тень; он, моргая, следил за ней, и рот его наполнялся голодной слюной, – ведь над ним проносилась дикая утка Таш, а вкус её нежного мяса лисёнок помнил так же хорошо, как деревенские детишки – вкус пряника с праздничной ярмарки.
Но и другие тени мелькали в вышине. Клекочущие, острокрылые, плавно качающиеся тени, от которых Вук прятался, хотя ему никогда не говорили, он сам знал, что они опасны.
Как травоядное животное не ест ядовитых растений и домашняя птица – ядовитых ягод, так и лисёнок, начав передвигаться и едва открыв глаза, сразу умеет отличить добро от зла и понимает лисью речь, состоящую из звуков и движений.
Свернувшись клубком на своём мягком ложе, Вук ждал с нарастающим нетерпением. Над озером цапли шумно ссорились из-за ночлега на высоком дереве, стоявшем на берегу, – ведь уже сильно стемнело, и лягушачий народ уже исполнял свой обычный вечерний концерт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9