Когда плаваешь далеко от берегов, не всегда найдешь на судне нужного специалиста, если потребуется что-то сделать. Приходится самому. Отсюда и умение…
Мы пили чай, ели теплый хлеб. Я спросил капитана:
— Как вы попали в Мурлындию? Случайно или с заранее обдуманным намерением?
— И так, и так… — сказал капитан. — Это печальная история…
— Расскажите! — попросил я.
— Я служил штурманом на большом пароходе и считал, что вполне достоин быть капитаном. Но капитаном меня не назначали, и я затаил в душе горькую обиду. Особенно страдала моя гордость, когда капитан парохода делал мне замечания, что я поступаю не так, как надо. Я еще больше обижался, но все-таки поступал по-своему…
Однажды капитан парохода сказал, что если я не перестану обижаться и поступать по-своему, то он вообще переведет меня из штурманов в матросы…
От этих слов я так обиделся, что кровь моя вскипела, как Мальштремский водоворот во время прилива. Я ушел с вахты, заперся в каюте, раскупорил три бутылки рома и развернул пачку галет. Я страдал от того, что не видел на свете справедливости, хотя сам и был кругом виноват. Но я не понимал этого. Я слушал, как плещется вода за бортом, и пел грустные матросские песни.
Вечером ко мне постучались. Я впустил в каюту корабельного плотника. Этот корабельный плотник был отчаянный лодырь и любитель красивой жизни. Он постучался ко мне потому, что почуял своим длинным носом запах рома. Он сел и сразу потянулся к бутылке.
— Не горюй, штурман! — сказал он, выдув третий стакан. — Из любого положения есть выход. Если человек не робкого десятка, он обязательно найдет на свете то, что ему по душе. Надо только не лежать на боку и раскидывать мозгами.
— Все мои мозги уже раскиданы, корабельный плотник, — ответил я грустно. — Но я не вижу выхода из своего скверного положения.
Корабельный плотник осушил еще стакан и запел грубым голосом:
Есть на свете такая страна, возле берега моря она, там на елках растут огурцы, и все жители там мудрецы.
Они делают что захотят, кверху пузом на пляже лежат, нет у них ни тревог, ни забот, а еду им волшебник дает.
Ловят рыбку они на крючок, правит ими король-добрячок.
Там веселье с утра дотемна.
Ах, Мурлындия — это страна!
Я не поверил корабельному плотнику и сказал:
— Обыкновенный художественный вымысел! Если даже допустить, что огурцы на елках — это метафора, все остальное тоже не выдерживает критики. Страны без несправедливого начальства и без ограничения личной свободы человека быть на свете не может. Признайся, что ты вьдумал страну Мурлындию, корабельный плотник!
— Я бывал в Мурлындии, — сказал корабельный плотник. — Только пришлось уйти. Там нет ни табаку, ни рома. Как жаль! Мурлындские жители живут вольнее, чем птицы небесные. Непривычному человеку ничегонеделание даже приедается… Я там от скуки смастерил небольшой кораблик. Наверное, он до сих пор болтается у берега…
Я спросил просто так, из интереса:
— А где находится эта страна? Ты знаешь координаты?
Корабельный плотник ухмыльнулся в кулак и выдул еще стакан.
— Тебе захотелось сбежать в Мурлындию? — спросил он.
— Это мое дело, — ответил я. — Ты только скажи мне, где находится такая прекрасная страна?
После шестого стакана корабельный плотник рассказал мне, где находится Мурлындия, и даже нарисовал карту.
Этот лодырь неплохо знал географию.
Наш пароход проплывал неподалеку от мурлынского берега. Была глухая ночь, и справа по борту то и дело вспыхивали голубые зарницы. Я вышел на палубу и погрузил в маленькую шлюпку продукты и пресную воду. Я положил в шлюпку теплую куртку и компас. Честное слово, дорогой шеф, месячное жалованье, которое я оставлял в корабельной кассе, как раз покрыло стоимость этих предметов.
Я подошел к шлюпке и снял брезентовый чехол. Стало вдруг жалко расставаться с родным пароходом, с нашим экипажем, который стал мне в сотню раз роднее и дороже в этот момент расставания. Но слепая злоба на жестокого капитана снова вскипела в сердце, и я без колебания спустил шлюпку на воду.
Пароход ушел во тьму, и постепенно затих шум его машин.
Я вставил весла в уключины, поплевал на ладони и поплыл к югу, в сторону мурлынского берега. Теплый морской ветер наполнил мои легкие воздухом свободы. Я греб без устали и думал о маленьком суденышке, которое ждет хозяина у берегов Мурлындии, страны мудрецов. «Стану на нем капитаном, — думал я, — обучу себе в помощь пару матросов и буду плавать куда захочу». В общем, жизнь мне представлялась самая великолепная. На рассвете я достиг берега и увидел свой корабль…
— Ваши мечты исполнились? — спросил я капитана.
— Мои мечты исполнились, — тихо сказал капитан Прунамель. — Никакого начальства надо мной нет. Я стал капитаном. Могу плавать куда захочу… Плохо только, что никуда не хочется плавать… Поставишь парус, отойдешь от берега, возьмешь курс, скажем, на Пескадорские острова, да вдруг задумаешься: а зачем? Груза и пассажиров я не везу. Научных работ не произвожу. Рыбным или зверобойным промыслом не занимаюсь… Любой моряк может меня спросить: «А для какой надобности, капитан Прунамель, баламутишь ты мировой океан?» Что я этому моряку отвечу? Нечего мне, дорогой шеф, ответить этому моряку… Вот и плаваю на остров Высшей Мудрости и обратно… Выпьем еще по стаканчику, шеф. С вареньем.
— Знаете, что вы возите на остров? — спросил я.
— Продукты для мудрецов, — сказал капитан. — Что же еще?
Значит, его тоже обманывали…
Я поблагодарил за вкусный чай и собрался уходить. Но только я отошел на несколько шагов от причала, капитан закричал вслед:
— Эй, шеф! Вернитесь! Событие!
Я вернулся на причал.
— Смотрите! — сказал капитан и протянул вперед правую руку.
К нашему берегу приближался плот. Он был сделан из вырванных с корнями деревьев. На середине плота стояла мачта с парусом, сшитым из черных плащей. Бородатые жители лежали на плоту и подгребали руками.
— Мне кажется, это беглецы с острова Высшей Мудрости! — сказал я, справившись с первоначальным изумлением.
Плот ткнулся в песчаную отмель. Мудрецы спрыгнули с него и побежали на сухое место.
— Здорово, Стропила! — крикнул Прунамель. — Что там у вас на острове? Чума или революция?
— Вопросы потом! — сказал Стропила, лязгая зубами. — Сперва дай согреться. Видишь, мы всю одежду на парус употребили!
Капитан провел мудрецов в надстройку «Диогена», где жарко топилась печь. Они облепили горячие бока печки и скоро согрелись.
Стропила спросил:
— Послушай, Прунамель, у вас еще делают кирпичи?
— А как же, — сказал капитан. — Даже дом строят.
— Крепко сказано: дом строят! — повторил Кикимор.
— Прунамель, — сказал Стропила, — ты всегда был своим парнем, только чуть-чуть глуповатым… то есть, я хотел сказать, слишком доверчивым…
— Так-то вернее, — буркнул Прунамель. — Что тебе нужно?
— Познакомь нас с Главным комендантом! — попросил Стропила.
Приземистый и кривоногий Кикимор, выдернув пальцы из дремучей бороды, поддержал:
— Сделай одолжение, сведи с начальством!
Кинув на меня быстрый взгляд, капитан Прунамель спросил:
— А на какой предмет вам нужен Главный комендант?
Стропила тяжело вздохнул и сказал:
— Надоело жить на этом паршивом острове. Никакие мы не мудрецы, все сплошной обман, надувательство и обираловка.
— Крепко сказано: надувательство и обираловка! — повторил Кикимор.
— А тут кирпич появился… И вдруг вспомнил я, — поднял глаза кверху Стропила, — сколько на земле построено из этого простейшего предмета! Дома, дворцы, святилища, кинотеатры, бани!..
— Крепко сказано: бани! — зажмурился волосатый Кикимор.
— И до чего же велика его сила, — продолжал Стропила, глядя в потолок, — если даже в стране Мурлындии завелся кирпич! Значит, пришла мурлындскому образу жизни с этим кирпичом полная и окончательная погибель!
— Крепко сказано: окончательная погибель! — улыбаясь, повторил Кикимор.
— Собрал я несколько приятелей повдумчивее, — продолжал Стропила рассказывать, — и объявил им, что надоел мне этот постылый остров хуже, чем Робинзону Крузо. И что надо кончать с этой обманной мудростью, пока вовсе не пропали… Наломали мы деревьев, сплотили, соорудили из одежек парус и безлунной ночью тайным образом покинули остров Высшей Мудрости. Теперь ты понял, друг Прунамель, доя чего нам нужен Главный комендант?
— Понял, — сказал Прунамель. — Ну, знакомьтесь!
Я выступил вперед, вынул из кармана золотую комендантскую медаль и повесил на шею. Я сказал:
— Кто старое вспомянет, тому глаз вон, да, Стропила?
— Конечно, уважаемый, конечно, — торопливо согласился Стропила, вглядевшись в мое лицо. — Стоит ли вспоминать ошибки? Никто от них не застрахован.
— Скажите мне, для чего вы возите на остров желтых муравьев? Кому и зачем они нужны?
— Мы отдаем их Главному мудрецу. Раз в неделю к северному берегу острова подходит судно и забирает, что накопилось. Больше мы ничего не знаем. Нам хорошо платят, вот мы и действуем, не интересуясь, как и что.
Мы еще поговорили, потом пошли в город. В гостях у Лидки сидел Митька-папуас. Он глядел на Лидку ласковыми глазами и показывал ей новые Ежунины фокусы.
— Лидия, кончай забавляться! — сказал я строго. — Возьми ножницы, обстриги вот этим жителям бороды и сделай по возможности человеческие прически. Они бежали с острова Высшей Мудрости.
— Ой, как интересно! — пискнула Лидка. — Сейчас сделаю!
Мне надо было уйти по делам. Прощаясь со Стропилой, я спросил:
— А вы не знаете, Стропила, доя чего это нужно, чтобы жители всю зиму спали?
— Дорогой, это же и Ежуне понятно! — ухмыльнулся Стропила. — Зачем жителей зимой кормить, ежели они не могут муравьев добывать?
— Так я и думал. Стригитесь, мойтесь. На ночь распределю вас по одному в домах у жителей.
Когда все дневные дела были сделаны и мы с Лидкой ужинали, сидя у натопленной печи, за стогом вдруг возник тайный человек.
— Поздравляю с прибавлением, — сказал Шнырь. — Ну и влетит вам от Главного! Теперь уж он непременно распотрошит вашу лавочку.
Лидка подала ему лепешку и брусничный компот.
Шнырь очень любил брусничный компот.
— Это моя единственная слабость, — сказал он, отхлебнув и погладив живот. — Во всем остальном я железный человек. Когда-нибудь… Когда-нибудь я отплачу вам полноценным добром за это божественное удовольствие… Мда… Ваш милый Петька сегодня зарылся в сено.
— Он построил дом? — спросила Лидка. — Или кто-то пустил его к себе?
— Никто его не пустил, — сказал Шнырь. — Петька теперь неинтересен. Раньше он чего-то выдумывал, а последнее время приходил к жителям только затем, чтобы попросить лепешку. Даже собирать муравьев ему лень. — Шнырь обожал порассуждать за кружкой компота. — Если разобраться в вопросе философски, придется сделать вывод, что никто никому не дает лепешек даром. Жители дают лепешки или за то, что для них уже сделано, или за то, что соискатель лепешки сделает впоследствии. От Петьки уже ничего не ждут. Он исчерпал свои способности и силу характера.
— Я не считаю, что Петя такой уж пропащий, — сказала Лидка. — А если бы и был пропащий, все равно дала бы ему лепешку.
— Где он спит? — спросил я.
— Под вывороченной сосной. Натаскал сена, зарылся в него и заснул.
— Вытащу и заставлю заниматься делом!
Шнырь усмехнулся.
— Что, не верите? — спросил я…
— Мое дело наблюдать, — сказал Шнырь. — Верит пускай тот, кто мало видел и мало знает.
— Увидите и узнаете, — сказал я. — Между прочим, я заметил, что доктор очень сдружился с зампотехом. К чему бы это?
— Тут, по-моему, дело очень тонкое, — сказал Шнырь, подумав. — Федя убедил доктора в том, что, если вы устроите клуб, жители разовьются эстетически и поймут, что за ересь сочиняет доктор… Старик до смерти перепугался. Мурлындия — единственная страна на свете, где его еще слушают и хвалят. Вы же знаете его стишки… Вот вам, например, его последний сонет:
Я полем шел, задумчивый и тихий, срывал цветы и слушал птичий гам.
Я думал: может, так же по лугам бредет сейчас охотник наш Евтихий.
А может быть, он ждет под елкой птицу?
А может, починяет старый лук?
Стреляй, губи живое, старый друг!
Всем тварям с жизнью суждено проститься.
Нам тоже… А кругом шумели травы.
И я подумал: может, травы правы?
Шуми, пока не ляжешь под косой!
Шуми, пока коровами не съеден!
Я снял ботинки и пошел босой.
А мир вокруг был скучен и безвреден.
Видите, обе катрены совершенно беспомощны по мысли. В первой терцете есть слабый намек не интеллектуальное переживание, но вторая терцета его совершенно зачеркивает и все сводит к нулю. Подучилось, что мелкая мыслишка болтается в сонете, как высохшее ядро в ореховой скорлупе. Ничего, кроме звона. Это самый непреложный признак бездарности автора. С такой поэзией не сунешься в приличное место. Вот Федя и подновил его на большом вопросе.
— И что решил доктор? — спросил я.
— Решил вредить вам в меру сил.
— Как именно? — задал я невеселый вопрос. Еще один активный враг мне был сейчас меньше всего нужен.
Шнырь улыбнулся:
— Я Знаток подноготной жизни, а не прорицатель будущего. Чтобы я знал о событии, этому событию необходимо, как минимум, произойти.
— Да, да, — сказал я. — Извините, спросил не подумав… Значит, Петька залег под вывороченной сосной?
— Совершенно верно. Лежит на правом боку, а сверху набросаны сухие листья и хвоя. Одна рука сжата в кулак и подсунута под правую щеку, другая рука вытянута — кисть между коленями. На лбу у Петьки две царапины и одна шишка. В левой пятке торчит застарелая заноза. Это все, что я о нем знаю.
Шнырь допил компот, перевернул кружку вверх дном, всплыл к потолку и исчез.
ТЕТРАДЬ 16
Мне представилось, как Петька лежит под корнями вывороченной сосны, зарытый в мокрое сено. Его заносит снегом. Над маленькой дырочкой, которую он продышал, вьется легкий парок. Подходят голодные волки, смотрят и принюхиваются… Меня так передернуло, что зубы лязгнули об кружку. Если мы его не поднимем, он погибнет. Не замерзнет зимой, так проснется в апреле обросший шерстью, будет рычать, ходить на четвереньках и удивляться, что это за драная тряпка висит у него на бедрах…
— Почему ты перестал пить компот?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20