Прекрасные грибки получаются, совершенно готовые к употреблению. Смотреть, когда они краснеют в траве, — одно удовольствие. Но их вид в котелке...
Очень быстро мы привыкли к Большой поляне и полюбили ее. Славно бы здесь можно было пожить, будь у нас какое-никакое ружьишко да пачка соли... Охотой бы добывали только самое необходимое. Соорудили бы дом понадежнее... Я заметил, что к этой стоянке отношение сложилось другое, чем ко всем предыдущим: она породила странное и непривычное для нас чувство постоянного дома. Здесь, раскладывая свои пожитки, я отвожу каждой вещи определенное место, чтобы знать точно, где что лежит.
Блокнот, например, который постоянно оттягивал карман моей куртки, обрел надежное место у изголовья, под стволом упавшей сосны. Там и сильный дождь его не достанет. А ложки всовывали черенками вниз в плетенку зеленой стены. В общем на Большой поляне наш быт впервые обрел некое подобие упорядоченности.
Здесь мы и чувствовали себя много лучше, бодрее. Все эти дни едим одно и то же, причем в микроскопических дозах, так что диета получилась самая жестокая. Мы старались преодолевать отвращение и есть регулярно три раза в день. Честно говоря, это с трудом удавалось. Однажды Леша предложил перейти на двухразовое питание, я его поддержал: если не есть вечером, утром появится возможность отнестись к грибам снисходительнее. Но Толя не согласился. Поэтому все осталось по-прежнему.
Я отметил странную, лишенную здесь всякого смысла привычку: то и дело смотрю на часы. Можно подумать, что я куда-то опаздываю... Такая уж жизнь—чуть ли не каждый шаг приходится по часам отмерять, а здесь-то зачем? Какой в этом смысл?
Леша тоже подумал, что, пока мы в тайге, часы не нужны, и предложил: «А давайте вообще снимем часы. Оставим у кого-нибудь только одни—для контроля». Так и решили: три раза в день будем записывать, который час, с точки зрения каждого, а перед сном проверять. Интересно, кто ближе всех окажется к истине... И вообще какова она, жизнь без часов?
Леша немедленно снял часы и отдал их мне на хранение. А Толя что-то замешкался, делая странные движения правой рукой и как-то очень уж неловко и неуклюже выворачивая левую. Спрашиваю: «Случилось что-нибудь?» Отвечает: «Да вот, часы никак снять не могу...» Пытаюсь выяснить: «А почему?» Посмотрел на меня озадаченно и рассмеялся: «Потому что я в руке ложку держу!»
В течение этого дня я много раз ловил себя на том, что безотчетно поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы. А их-то и нет. Однако велика все же сила привычки... Ведь понимаю, что вовсе не надо мне знать, сколько времени в данный момент, а рука так и тянется, не желая подчиняться. Это в городской современной жизни, где день размечен на часы и минуты, как движение поездов в расписании, не обойтись без часов. Век суетливый... Человек задыхается на бегу, пытаясь выкроить лишнюю минуту, и радуется, когда это ему удается, а потом беспечно тратит часы, месяцы, годы... И, даже сознавая невозвратимость и необъятную величину этой потери, он снова торопится, чтобы сэкономить минуты.
А иначе мы уже жить не можем.
Здесь, в тайге, время течет по-иному. Для человека, в ней потерявшегося, оно несется скачками. А потом безнадежно, медленно тянется. Всякая поспешность чужда тайге. Все в ее жизни вершится неторопливо. Она живет как бы в другом измерении времени. Если бы человеку было дано проникнуть в него, в иной жизненный ритм, и пожить в нем немного, он бы увидел странные, любопытные вещи. Он бы увидел, как, вспучивая землю, шевелятся, движутся, вырастая вглубь и вширь, корни деревьев. Как стволы раздаются и поднимаются к небу. Как набухают и лопаются почки ранней весной и как из них появляются листья и тотчас почти опадают, сраженные холодом осени... В том измерении и вся-то земля преображается заметно для глаза.
Но это увидеть нам не дано. У нас свой жизненный ритм. Мы предпочитаем спешить, бежать, опаздывать, снова спешить... И сами не замечаем уже, как в нашей жизни остается мало времени для того, чтобы подумать о ней.
... Толя пошел побродить в чащу высоких засохших папоротников. Ходил-ходил и вдруг торжествующе закричал: «Нашел первый рыжик!» И действительно, вынес большой красивый гриб. Тут же последовало рацпредложение: «Давайте его сварим вместе с другими грибами. Может, у супа другой вкус получится...»
Я возразил: «Знаешь, по-моему он горький. Кажется, рыжики надо как-то вымачивать».
Он не сдавался: «Да ну, ерунда! Я их всегда на сковородке просто так жарю!»
Я посоветовал: «А ты откуси кусочек, попробуй». Толя откусил и сразу скривился. И тут же выплюнул: «Горький. Придется отдельно варить».
В этот момент я с удивлением отметил, что с трудом подавил в себе желание упрекнуть Толю в упрямстве, сказать что-нибудь вроде: «Вот, всегда ты так споришь...» Еле сдержался. Вовсе ни к чему обострять отношения. Да и повода, если спокойно подумать, нет никакого. Однако странно, что во мне поднялось раздражение. Надо следить за собой.
В этот день комары нас оставили, но зато принялись одолевать мошка и мухи. Изредка нападают и одинокие комарики, но с ними вполне можно бороться. А вот осы, огромные мухи с желтым полосатым брюшком, и слепни — все эти летающие раздражители очень неприятно кусаются. Попытался соснуть на траве, да только напрасно на это надеялся: насекомые не дали покоя. Заставили с боку на бок кататься.
Вернулся к костру. Леша уже начал готовить к обеду единственное, ненавистное блюдо. Спросил его: «Как думаешь, сколько сейчас времени?» Он посмотрел на солнце и ответил: «Думаю, два часа». «А ты, Толя, что скажешь?» «Около трех», — сказал Коваленко. А мне показалось, что час. Вот и получилось, что все трое дали разный ответ. Разногласие вышло разительное.
Иногда, глядя, как Леша самозабвенно колдует возле котелка с грибами, увлеченно помешивая его содержимое и через каждые пять минут дегустируя, хочется спросить у него: а чем, собственно, наш обед отличается от завтрака и от ужина? Обычно меня удерживает только опасение глубоко ранить его профессиональную честь. И все-таки так и подмывает спросить, зачем он пробует? Возможно, улавливает какие-то оттенки вкуса, для нас с Толей неведомые? Впрочем, вряд ли он раскроет тайны своего мастерства.
Отобедав — съев по три-четыре ложки грибного месива, улеглись погреться на солнце. Как знать, сколько еще оно будет нас баловать...
Точно напротив нашего дома на площади всего в один квадратный метр я заметил четыре дерева— ель, сосну и осину с березой. Они были совершенно одинаковой высоты и росли тесно друг к дружке. Интересно, кто из них победит в этой борьбе за жизнь... В борьбе долгой, но беспощадной... Надумали с Толей сделать еще по ложке. Свою он забросил, поскольку единственное, что она позволяла, — это окунать себя в котелок и облизывать. А моя сломалась из-за того, что черенок получился слишком тонкий. Когда это стряслось, часть ложки осталась у меня во рту, а другая часть—в правой руке. Так что делать новые ложки нас подтолкнула необходимость.
Толя долго ходил, выбирая березу, и остановился возле такой, что я подумал, а не собирается ли он сделать резной столовый сервиз и заодно кое-какую мебель к нему? На мой вопрос, как всегда неуместный, он отмолчался, свалил дерево и, усевшись возле него, принялся рубить заготовки. При этом он сделал открытие и поспешил поделиться им с нами: «Рубить сидя легче». Я говорю: «Зато сила удара меньше». Он согласился: «Да... Но что поделаешь...»
Сил у нас оставалось мало. Бессознательно стараемся двигаться и выполнять всякую работу так, чтобы экономно расходовать силы. Когда сидишь или лежишь, чувствуешь себя хорошо, но стоит подняться, как в глазах все плывет. Голова сильно кружится, и хочется опять сесть или лечь. Это нормально. Так и должно быть. Диета у нас бескомпромиссная.
Все чаще стали говорить о еде. Такие изысканные беседы нам доставляют большое удовольствие. Глаза у всех разгораются, и беседа сразу же принимает форму оживленного диспута. При этом вспоминаются рецепты любимых блюд, которые тут же анализируются, обрастают дополнениями и перевоплощаются в неожиданные модификации. Можно подумать, что в обычной жизни каждый из нас все свободное от работы время занимался кулинарией. А когда запас известной рецептуры иссяк, принялись обсуждать покупки, которые обязательно сделаем в первом же магазине, встреченном на нашем пути. Сразу же обговорили условия: есть будем немедленно, тут же, у магазина.
... Пошли с Лешей к ручью, взяв котелок. Идти недалеко—метров двести вниз по склону сопки. Этой дорогой мы ходим один-два раза в день, так что протоптали даже тропу. Под гору ноги идут сами собой, а подниматься становится уже тяжеловато. Да и котелок с водой тянет так, будто это по меньшей мере ведро. А тут еще и комарики навещают: ветра внизу нет, и они со свежими силами впиваются в нас. Вот и приходится то и дело ставить котелок на траву и, придерживая его ногой, чтобы на склоне не опрокинулся, с ожесточением бить кровопийц.
Издали слышно, как шумит ручей на камнях. Огромные плоские камни и набегающая на них мутновато-зеленоватая вода. Чахлая ель, упавшая поперек узкого русла... И с обеих сторон — крутые подъемы сопок.
По камням я добрался до середины ручья и здесь, выбрав камень повыше, немного посидел, пока Леша угощался шиповником. Красота удивительная... Журчит ручей, убегая одному ему известной дорогой и шевеля на прощание ветви давно уже умершей ели. Уходить не хотелось отсюда...
А неподалеку в густых зарослях высокой травы я нашел родничок. Он размыл почву вокруг, обнажил темно-серые камни и накопил между ними кристально чистую воду. Такой воды мы в тайге еще не встречали. Окунув в нее котелок, мы с Лешей тут же напились. Чище, вкуснее воды, наверное, нигде не бывает...
Уже возвращаясь, я обратил внимание на довольно высокое растение, в метр с небольшим, с ветвистым стеблем, с листьями пилочкой и увенчанное мелкими белыми цветами, напоминавшими раскрывшийся зонтик и, судя по всему, уже отцветающими. Росло оно у самой воды. Я вспомнил, что многие растения, стоящие у воды, обладают мясистым, съедобным корнем. Можно, например, есть нижнюю белую часть камышового стебля, осоки. Поэтому я осторожно, чтобы не оставить корень в земле, выдернул из почвы растение.
Когда я обмыл его в ручье, увидел толстенький корень, очень похожий на бледненькую морковку. Понюхал — пахнет петрушкой. А что, если этот корень съедобен? А если нет?
Благоразумие подсказывало, что лучше всего от находки избавиться — ведь было же у нас правило: сомнительные грибы, а уж незнакомое растение тем более не класть в корзину ни в коем случае. Но очень уж хотелось найти какую-нибудь иную пищу, кроме грибов.
Осторожно я надкусил корень—и сразу ощутил во рту сладкий привкус. И все же что-то мешало мне есть его дальше...
Вспомнил! Это вех ядовитый, или цикута! Ведь помнил же признаки, все время они в голове где-то сидели и, слава богу, удержались! Выплюнул то, что попало в рот, и сразу же хорошенько прополоскал его родниковой водой. Едва не попался...
Страшное растение — вех... Достаточно съесть два-три грамма корня — и тяжелого отравления не миновать. А если вспомнить, что организм и без того обессилен, то нетрудно предсказать, что могло бы случиться... Потом-то мне вспомнилось: яд, накопленный в вехе, цикутотоксин поражает центральную нервную систему, вызывает буквально через полчаса рвоту, головокружение, судороги и вслед за этими первыми симптомами — потерю сознания. Хорош бы я был... Да и друзья мои: скорее всего за эти полчаса я бы успел и их угостить прелестной находкой...
Забросил цикуту подальше в траву и тщательно вымыл руки. Кажется, у нее ядовит и сок, содержащийся в стебле и листьях. Не забыть бы ребятам ее показать. Не мог не вспомнить тут два из своих любимых изречений, высказанных Робинзоном Крузо во время его жизни на необитаемом острове: «Как часто мы, сами того не ведая, непостижимым образом избавляемся от грозящих нам бед!» И еще: «Никогда не пренебрегайте тайным предчувствием, предостерегающим вас от опасности, даже в тех случаях, когда вам кажется, что нет никакого основания придавать ему веру». Не знаю, кому в голову первому пришла эта мысль— Даниелю Дефо или, вполне возможно, Александру Селкирку, но в который уж раз в собственной жизни я убедился в ее справедливости.
Когда мы с Лешей поднялись, солнце уже садилось. Мы и не заметили, как быстро подошел к концу этот день. Когда не глядишь на часы, время бежит ощутимо быстрее.
Толя встретил нас известием о том, что он, когда ходил за дровами, повстречался с гадюкой. Змея уступила дорогу, скрывшись под упавшее дерево, видимо смекнув, что коваленковский сапог ей не по зубам.
А вообще-то змей можно есть. Даже самых ядовитых. Сказал об этом ребятам, но они почему-то на мое сообщение никак не отреагировали.
Леша увлеченно принялся чистить грибы, наверное, выдумал для меню что-нибудь новенькое, а Толя уселся, раскрыв на коленях тетрадь. Я тоже мог выбрать любое из этих занятий и, поколебавшись, подсел к Алексею. Вдвоем мы быстро почистили кучку грибов.
До заката солнца оставалось еще около часа, и Толя с Лешей, оставив котелок с грибами на мое попечение, пошли поискать малину или смородину. Давненько ягод мы не едали.
Оставшись один, я подумал: вот заканчивается еще один день жизни в тайге... Погода нас скорее балует, чем подвергает всевозможным своим испытаниям. Худо-бедно, мы пока здесь едим три раза в день. В Москве и то не всегда так получается: бывает, нет времени и пообедать. Так что особенно жаловаться на нашу таежную жизнь нет никакого морального права. Вот только гнус да эти мерзлые ночи...
Похолодало. Солнце потихоньку сползало вдоль стволов высоких деревьев. Красив закат в тайге. Краски делаются мягкими, ровными. И лишь вершины деревьев да ярко-желтые стволы сосен и ослепительно белые свечи берез залиты еще золотым светом уходящего солнца. Тени по деревьям ползут все выше и выше, и кажется, что лес медленно погружается в темень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23