Ангарец налег
на весла. Эвенк перестал стрелять и стал спускаться к реке.
Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
"Бае, бае! - закричал эвенк, - Скорей, бае! Времени бирда хок. Совсем
нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет".
Впервые со времени нашей ссоры с Сергеем Антоновичем мы посмотрели
друг на друга.
Через минуту лось мчал нас по первому снегу, между обрывистым берегом
и золотисто-серой стеной тайги.
Когда-то я слышал, что лоси бегают со скоростью восьмидесяти
километров в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за сани, чтобы
не вылететь... Видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие
лиственницы... Щуриться от летящего в глаза снега... Нет, я не могу вам
передать ощущения этой необыкновенной гонки по тайге! Эвенк
неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья снега
били в лицо, словно была пурга. От ураганного ветра прихватывало то одну,
то другую щеку.
Вот и стойбище. Я протираю запорошенные глаза. Очки разбиты во время
дикой гонки.
Толпа эвенков ждет нас. Впереди старик Хурхангырь.
"Скорее, скорей, бае! Времени совсем мало!" - По щекам его одна за
другой катятся крупные слезы.
Бежим к чуму. Женщины расступаются перед нами.
В чуме светло. Трещат смолистые факелы. Посредине на каком-то подобии
стола или высокого ложа распростерто чье-то тело.
Невольно я вздрогнул и схватил Сергея Антоновича за руку. Окаменевшая
в предсмертном величии, перед нами, почти не прикрытая, лежала прекрасная
статуя, словно отлитая из чугуна. Незнакомые пропорции смолисто-черного
лица были неожиданны и ни с чем не сравнимы. Да и сравнишь ли красоту
скалы из дикого черного камня с величественной красотой греческого храма!
Мужественная энергия и затаенная горечь создали изгиб этих с болью
сжатых женственных губ. В напряженном усилии поднялись у тонкой переносицы
строгие брови. Странные выпуклости надбровных дуг делали застывшее лицо
чужим, незнакомым, никогда но встречавшимся.
Рассыпанные по плечам волосы отливали одновременно и медью и
серебром.
"Неужели умерла?"
Сергей Антонович наклонился, стал слушать сердце.
"Не бьется", - испуганно сказал он.
Ресницы черной богини вздрогнули. Сергей Антонович отскочил.
"У нее сердце в-в-в правой стороне!" - прошептал он.
Вокруг стояли склонившиеся старухи. Одна из них подошла к нам.
"Бае, она уже не будет говорить. Помирать будет. Передать велела.
Лететь на утреннюю звезду будешь, обязательно с собой возьми..."
Старушка заплакала.
Черная статуя лежала неподвижно, словно и в самом деле была отлита из
чугуна.
Мы тихо вышли из чума. Надо было уезжать. Ледостав мог сковать реку,
гидроплану - не подняться в воздух. Ну вот... и я здесь.
Физик кончил. Он встал и, видимо в волнении, прошелся по комнате.
- Она умерла? - нерешительно спросил я.
- Я вернусь, обязательно вернусь еще раз в тайгу, - сказал мой
посетитель, - и, может быть... увижу ее.
К его гипотезе об атомном взрыве метеорита мы уже дописали несколько
фраз, когда в комнату вошел тоже обросший бородой Сергей Антонович.
- Опубликовали мою гипотезу о чернокожей? - спросил он, даже не
здороваясь от волнения.
Вместо ответа я протянул ему страницу, на которой я начал писать под
диктовку физика. Ошеломленный Сергей Антонович несколько минут сидел
молча, не выпуская из рук бумажки. Потом встал, попросил у меня свою
статью и методически разорвал ее на аккуратные мелкие кусочки.
Я еще раз перечитал добавление к гипотезе физика: "Не исключена
возможность, что взрыв произошел не в урановом метеорите, а в межпланетном
корабле, использовавшем атомную энергию. Приземлившиеся в верховьях
Подкаменной Тунгуски путешественники могли разойтись для обследования
окружающей тайги, когда с их кораблем произошла какая-то авария.
Подброшенный на высоту пяти километров, он взорвался. При этом реакция
постепенного выделения атомной энергии перешла в реакцию мгновенного
распада урана или другого радиоактивного топлива, имевшегося на корабле в
количестве, достаточном для его возвращения на неизвестную планету".

1 2 3 4