Владимир Матикевич: «Нашествие. Неизвестная история известного президента.»

Владимир Матикевич
Нашествие. Неизвестная история известного президента.




«Нашествие»: Яуза; Москва; 2003

ISBN 5-8153-0143-4 Аннотация От издателя Несколько лет следователи комитета государственной безопасности Беларуси тайно собирали материалы о жизни и деятельности первого белорусского президента Александра Лукашенко.Это необычная книга. Художественная по форме – она не содержит вымысла. Выстраивая уникальную цепь из конкретных фактов новейшей белорусской истории, свидетельских показаний, психологических сцен, автор открывает скрытую от людей теневую сторону белорусского режима. Автор не ставит вопросов, не дает ответов. Он просто описывает социальный, политический, психологический феномен личности Лукашенко, личности, которая вместе со страной неумолимо движется к катастрофе. Мир в восприятии Лукашенко – черно-белый. Его и вражеский. Переубедить врагов сложно – легче уничтожить. Мертвые не опасны. Автор раскрывает психологию принятия решений, раскрывает механизмы преступных действий команды Лукашенко, показывает уникальную трансформацию человека, прошедшего путь от рядового директора отсталого совхоза до одиозного политического деятеля, которого по праву называют последним диктатором в Европе.Книга проливает свет на причины всеобъемлющей ненависти к окружающим, лживости, патологического карьеризма А.Г.Лукашенко.Фамилия автора, ныне проживающего за границей, по понятным причинам, изменена. Владимир МатикевичНашествие. Неизвестная история известного президента «А на хрена я его из петли доставал?» Стена возникла перед ним внезапно. Полуистлевшая, в трещинах… Как добраться до нее, не упасть, не споткнуться о корни деревьев? Тошнило, огромные ноги не слушались, слабея. Вдалеке – шум глухих голосов: то ли безумных, то ли пьяных… Вряд ли догонят… Он должен сделать это сегодня. Завтра мухи снова облепят его тело, уже неживое. Он рванул на себя дверь. В нос садануло смрадом. Дернул за ремень – солдатские штаны застряли на широких бабьих бедрах. Неуклюже подпрыгнул. Раз, другой. С потолка глянула петля, и голова, существуя как бы уже без огромного заледеневшего тела, полезла в нее. Туго… Выдержит. На минуту мир туманный и вонючий качнулся. В утробе вдруг ухнуло и затошнило. Руки царапнули балку. Назад? Уже поздно. Его потащило в темноту, смрадную, но уже нестрашную. Просто он не мог ее разглядеть.Из дверей пахнуло холодом…– Я говорил, что это дебил. Нельзя с ним водку пить. Для шизика стакан, что красный цвет для быка.Неужели он снова в кошмаре под названием жизнь? Приоткрыв глаза, увидел сослуживцев по зоне. Ну все, теперь выпрут… Жаль места хлебного: можно было зеков обирать до портков и глумиться нещадно, а теперь сам в параше… Гады.– Вставай, сука, сейчас разговор будет.Кто-то плеснул в него из ведра. Вода отдавала помоями.– А на хрена я его из петли доставал? Да я бы его сам в петлю засунул.– Так ведь пил с кем – с нами. И кончится наша малина. Иди в колхоз колоски собирать. Начнутся разборки, комиссии… – Жили себе спокойно… И откуда он взялся?Он с трудом различил голос начальника колонии.– Ты смотри, я думал, такой уважительный, безропотный, честный. А у зеков воровать стал через два дня. Через пост стал таскать, сами знаете что. Понятно, мы тоже угощаемся, но без обид, по-братски. А этот… Пришлось поговорить с ним. Все на места расставить. И понял он меня вроде. А сегодня такую свинью всему нашему учреждению решил подложить. Неси-ка, Степан, по стакану. Смердит от него и на душе гадко…– И как он в погранвойсках-то служил? Потом еще в чекисты метил. Как не заладилось, так к нам на зону подался.– Товарищ начальник, да на хрена нам такие майсы? Увольнять его надо.– А помните, как он меня…– Да, точно, тебя… Выпил Саша стакан, побелел, потом красный стал. Глаза вылезли, и как засадит тебе… Никто ничего и не понял.– Куда засадил-то? Надеюсь, его здесь к этому пока не приспособили.Все захихикали.– Тут бы я его порешил на месте, если бы не сослуживцы. А так пришлось по усам вмазать – больно противные.Тело дернулось и рухнуло на живот. Какая-то слюна из крови и дерьма снова потекла из него.На минуту голоса смолкли.– А я еще на ту замочку начальство пригласил. Стыдуха. После он куда-то сбежал. Кинулись искать – а он в петле висит, морда уже синяя. Вытащили, дыхалку восстановили. Ожил. Я спрашиваю: чего это с тобой? А он: «Ничего, гражданин начальник, не помню». Настолько дурья башка съехала, что товарища с гражданином перепутал. – А может, он сидел?В ответ заржали.– Кто такого в зеки возьмет? И плакал тогда, и клялся, что больше не будет… А сегодня вот снова.– Надо гнать в шею, пока не поздно.– Гнать… – мычали вокруг. * * * Пока ему все безразлично. Желанна – только темнота. Голоса уходят прочь… Ни одного голоса. Он – в пустоте. Завтра он снова будет жалеть себя, и ненавидеть других.Холодная вода, несколько слабых ударов по деревянному телу.– Просыпайся, сука… Тебе знаешь что пить…– Хлопцы, так я ж ничего…– Вставай! Что будем с тобой делать? Может, опять дать веревку?– Я ничего, извините, не помню, никакой веревки.– Чтобы вспомнил, так надо бы его в ту камеру, где очко уважают. Там сразу все вспомнит.– Никакого очка не помню, ничего не помню.– Вот заладил: помню, не помню. Гнать его надо в шею от греха подальше.– Давайте ему сувенир подарим на прощание – конец от петли…– Ага, и кликуху дадим – висельник.Все дружно зареготали.– Ты нам расскажи, чего в ЧК тебя не взяли? Может, и там голову с жопой перепутал, в ремень шеей полез?– А вообще, кто ты, откуда, хотя нам на это наплевать… Проваливай, как говорят, по собственному желанию.Последние слова начальника колонии застряли где-то посередине комнаты, словно повисли в его, Сашкином, помутненном разуме… «Покушение» под Лиозно На обочине сельской дороги, ведущей в районный центр Лиозно, стоял запыленный, старый «мерседес». Депутат Верховного Совета Шейман, передернув затвор автомата-пистолета Стечкина, заорал стоявшим поодаль Титенкову и Кучинскому:– Отойдите, бляди, а то еще вас случайно грохну!– Да хватит.– А что скажет наш кандидат в Президенты? – хором обратились стоящие к Лукашенко.– Одно скажу… Кончайте херню. Как бы эта сраная затея против нас не обернулась.– Не обернется… После рваного костюма у входа в Совмин надо дальше идти… Понадобится – и жопу тебе подстрелим. Надо доверять специалистам.– Да пошли вы… – сказал Лукашенко.– Когда будем делать заявление о покушении на народного представителя?– Завтра, а теперь поехали в баню, все уже накрыто.По дороге он все не переставал думать: «Ясно, сейчас подключат ментов. Доказать, что не было никакого покушения, несложно: стреляли из „мерседеса“ такого-то, ни одной машины обнаружено не было, и так далее… Да хрен с ними! Авось все удастся. Прошла ведь утка с гвоздями для дачи Шушкевича. Быдло, или, как выражается умник Федута, белорусский народ, все проглотит. Интересно, что скажут лощеные Гончар и Булахов? Скорее всего: „Сработано топорно, правда всплывет в течение часа“. Черт с ними, есть проблемы и покруче».Машина остановилась около покосившегося здания. Их встречал коротко остриженный, невысокий, с бегающими глазками человек. Услужливо вглядываясь в лицо кандидата, представился:– Михаил Езубчик – будущий министр строительства.– Будешь, если выиграем, – буркнул ему Лукашенко.В предбаннике остро пахло сухими вениками и вареной колбасой. Выпили, залезли на полку.– По-моему, все-таки херня, не поверят…– Да ладно тебе, дело сделано, – сказал Шейман. – Завтра увидим…Со скрипом, впуская холодный воздух, открылась дверь в парную. На пороге в чем мать родила, бледный, с пистолетом в руках, стоял Кучинский.– Что, Виктор, что случилось? – прокричал Лукашенко.– Ничего. А вдруг они сюда явятся – защищать тебя кто будет?Лукашенко вытаращил глаза – член по соседству с пистолетом. Кучинский стоял, переминаясь с ноги на ногу, оглядывался по сторонам: что делать с «Макаровым»?– Ты его в жопу засунь, – посоветовал Титенков.Баня взорвалась от хохота. Все попадали с полка.Слегка успокоившись, похлопывая тощий зад Кучинского, Лукашенко сказал:– Стану Президентом, будешь ты у меня порученцем по особым делам. Решено… Ну все, хлопцы, еще выпьем и пора спать.Спали вповалку, на банном полке. Утром их разбудили охранники. Надо подавать заявление о покушении. Могут нагрянуть менты. В машине Титенков, сидевший рядом на заднем сиденье, развеял сомнения друга:– Саня, все нормально. Ты победишь. Только вот возникает вопрос: «Кто ты и откуда?»– А знаешь откуда? – он вдруг вспыхнул – Откуда и ты! Из п…!Как хотелось ему тогда вмазать по тупой Ваниной роже. Он едва себя сдержал: все-таки ехал в «мерседесе» Титенкова, ел его харчи, носил костюм, купленный его дружбаном Витькой Логвинцом. К тому же Шейман, пьяный в сиську, без конца твердил: «Проскочили, проскочили… Народ вздрогнет. Стреляли в кандидата… Покушение… На тебе, выкуси, Вячеслав Францевич. У тебя власть, а мозгов нет. Да я бы на твоем месте всех нас в один миг…».– Ты чего это несешь… В какой такой один миг? Закон существует…– Да я твой закон… Сам потом поймешь, как это делается.– У тебя все же пуля в голове не зря сидит…– У меня и в кармане кое-что есть. Обойма не пустая…– Нажрались… Успокойтесь, – сказал Лукашенко. – Там разберемся, кто на что горазд… Государственная работа – эта не стрельба по крышам.В машине стало тихо.Непонятно почему, но и через много лет он вспоминал этот странный титенковский вопрос, и длинными бессонными ночами, когда оставался наедине с овчарками и охраной за стеной, его преследовал чей-то голос: «Кто ты и откуда ты?» Часто во сне он кричал: «А кто вы? Откуда вы? Вы все – дерьмо!» – и, просыпаясь в холодном поту, плакал навзрыд… Байстрюк Безрассудная ненависть постоянно жила в нем. Старые и новые обиды, словно кровоточащие раны, разъедали его мозг и волю……Колодец. Чернота внизу. Крепкая рука, сжимающая его горло.– Сейчас ты будешь там… Удавил мою кошку!Эхом отзывается бездна.Били долго и часто. Он не мог сосчитать этих ударов. Все темнело в глазах, и боль пропадала сама по себе, будто тело улетало куда-то.Но потом всегда чувствовал на себе теплые руки матери и что-то холодное на опухшем лице.– Ну что ты опять натворил?– Не знаю, они сами…– Боязно мне, сынок, когда деревня ненавидит… Ох и боязно…Он оправдывался:– Не могу выносить этих людей, не могу… Ненавижу их!И матери грешно думалось: «Может, лучше бы он задохнулся тогда при родах от травмы и перевязанной пуповины?!» Ей было страшно от того, кого произвела она на свет, и все чаще и чаще она, сгорбленная, застывала перед репродукцией иконы Богоматери, вырезанной из журнала.Его мать Катерина была родом из деревни Александрия. Вроде бы всего несколько домов обозвали так в тридцать девятом. В колхоз тогда насильно согнали несколько хуторов. В деревне этой не по своей воле оказался и дед Катерины, основатель рода Трофим Лукашенко со своей женой. Деду не повезло – остался он бобылем перед самой войной да четверо детей. После войны деревня пьянствовала и голодала. Как-то Катерина, осмелившись, подошла к отцу:– Батька, прости меня…– Чего? – отозвался тот, едва разлепив глаза от пьяной дремоты.– Не могу я больше тут, в город подамся.– Подавайся, мне все равно конец. И остальных забирай. Не выдержим мы тут, всем конец придет.Катерина поехала в Оршу. Там на льнокомбинате набирали девчат. Стала учиться на ленточницу.Он хорошо помнил этот невеселый рассказ матери. Он все помнил, даже то, что хочется поскорее забыть.Вот их класс вывезли убирать картошку. Все в поле, а он на верхушке дерева воет по-волчьи. Обучил его этому вечно пьяный брат матери Трофим. Этот Трофим предрекал его будущее: «Дебильный ты, Сашка, но настырный – всех нас в роду превзойдешь». Учитель немецкого языка Акминский картошку копал со всеми вместе: «Это хлеб наш белорусский, ему замены нет». Ненавидел он этого Акминского уже давно. С тех пор, как тот устроил выволочку ученику Саше Лукашенко за доносительство на товарищей по школе.«На тебе, фашист поганый!» – схватил камень, и прямо в глаз. Эдуард Владимирович от боли и неожиданности на землю рухнул.– Ты что делаешь? – накинулись на Сашу дети с ведрами. Кто-то вмазал ему в поддых.– Байстрюк есть байстрюк!– Отпустите его, не говорите так больше. – Акминский разнимал дерущихся.До хаты пробирался чужими садами. Под ногами катились яблоки, мешали идти. Он их тоже ненавидел.– Мама, я байстрюк?– Да ты о чем, сынок?– Я про батьку. Был он или нет?Катерина погладила сына по голове:– Был у тебя батька. Если б не был, то и тебя не было бы… Но не наш деревенский, не нашей крови… Кровь, сынок, не выбирают…– А почему я байстрюк?– Так глупости это все. Каждый ребенок байстрюк, если батьки не знает.– А я почему не знаю?– Немаулятка ты был. А батька Гриша – цыган он по роду, так тебя и не увидел. На льнокомбинате он очес вывозил. Нормальный батька, только с одним глазом… А цыгане, знай, сынок, не все воры да обманщики.– Почему же он не с нами?– Катерина задумалась, помолчала.– Не один он был… С бабой, семьей большой… Да и без глаза… Цыган. Как такого в деревню нашу тащить? Да и он не захотел.– Когда его встречу – убью.– Катерина вздрогнула.– Так нельзя про людей говорить, особливо про батьку.Он насупился, схватил топорище и швырнул в стену.– Я бы его, цыгана, вот так, вот так. Не называли бы меня байстрюком.– Да опомнись ты. Мать я твоя, дом у тебя есть, веска, люди наши…– Сволочи они все.– Не слушаешь ты меня, сынок. Не знаю, как и объяснить тебе все.– Да ладно, ну дурень я, ну отпетый дурень.– Не надо так, поберегись ты, чума над тобой летает. Я сон видела: чума прямо над головой.– А ты не боись, мать. Только я доберусь до них, уж доберусь. «Курощуп» Из воспоминаний С., соседа А.Г. Лукашенко: «Деревня наша небольшая. Вся на виду. Мы его байстрюком не называли. Иногда за глаза, бывало, а так ни за что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21