Чем больше я думаю, тем больше удивляюсь при мысли о том, какие важные люди мы, историки! Мы верховные цензоры, выносящие решение о славе или бесчестии наших ближних. Мы всенародные раздаватели славы, жалующей своей милостью в соответствии с нашим мнением или капризом, мы благодетели королей, мы хранители истины, мы каратели преступления, мы наставники человечества, мы… одним словом, кем только мы не являемся! А между тем как часто гордый патриций или спесивый бургомистр чванятся перед маленьким, трудолюбивым, запыленным историком, вроде меня, не думая, что этот скромный человек – судья его славы, от которого зависит, будет ли он жить в грядущих веках или канет в забвение, как канули до него его предки. «Не оскорбляй дервиша, – сказал один мудрый калиф сыну, – чтобы не прогневить своего историка». И многие могущественные люди древности, если бы они соблюдали столь очевидное правило, избегли бы не одного жестокого укола пером, нанесенного их репутации.
Но пусть читатель не думает, что я предаюсь суетному хвастовству, порожденному сознанием собственной власти и значения. Напротив, я с содроганием вспоминаю о том, какое ужасное смятение, какие раздирающие сердце бедствия мы, историки, приносим в мир. Клянусь честью, мой почтенный читатель, я плачу при одной мысли об этом!
Почему, позволь тебя спросить, почему каждый день столько знаменитых людей вырываются из объятий своих опечаленных семей, пренебрегают улыбками красавиц, отвергают обольщения судьбы и подвергают себя всем невзгодам войны? Почему прославленные полководцы убивают тысячи людей, никогда в жизни не причинивших им вреда? Почему короли опустошают государства и уничтожают население целых стран? Короче говоря, что побуждает всех великих людей всех времен и народов совершать столько ужасающих побед и преступлений и навлекать столько несчастий на человечество и на самих себя, если не простая надежда, что мы, историки, обратим на них свое любезное внимание и уделим местечко в наших книгах. Стало быть, великая цель всех их трудов, тягот и лишений – это не что иное, как вечная слава . А что такое вечная слава? – всего лишь полстраницы грязной бумаги! Увы! Увы! Как унизительно сознание, что слава столь знаменитого человека, как Питер Стайвесант, зависит от пера столь ничтожного человека, как Дидрих Никербокер!
А теперь, отдохнув от ратных трудов и опасностей, мы должны еще раз вернуться к месту сражения и установить, каковы же были результаты этой знаменитой схватки. Так как крепость Кристина была прекрасной столицей Новой Швеции и в некотором роде ключом к ней, то за ее взятием быстро последовало покорение всей провинции. Достижению этого в немалой степени способствовало благородное и любезное поведение рыцарственного Питера. Хотя в бою он был страшен, в час победы его осенял дух великодушия, милосердия и человеколюбия. Он не похвалялся перед врагами, не усугублял горечь поражения недостойными обидами, ибо, подобно прославленному паладину Роланду, этому образцу рыцарских добродетелей, предпочитал совершать великие деяния, а не разговаривать о них после того, как они были совершены. Он никого не приговорил к смерти, не сжег ни одного дома, не разрешил грабить имущество побежденных и даже крепко отдубасил одного из храбрейших офицеров своего штаба, пойманного на месте преступления, когда тот разорял куриное гнездо.
Кроме того, Питер Стайвесант выпустил обращение, в котором призывал жителей подчиниться власти Высокомощных Господ; в нем, однако, он с беспримерной снисходительностью объявил также, что всякий, кто откажется, будет помещен на казенный счет в специально приспособленный для этой цели замок, где за ним будет в придачу ухаживать вооруженная свита. В результате столь благодетельных постановлений три десятка шведов отважно выступили вперед и принесли присягу на верность, за что им милостиво разрешили остаться на берегах Делавэра, где их потомки живут и по сей день. От многих наблюдательных путешественников я, впрочем, слышал, что они так никогда и не смогли отделаться от унылого вида своих предков и все еще каким-то необъяснимым образом передают от отца к сыну явные следы жестоких побоев, нанесенных им храбрыми амстердамцами.
Вся провинция Новая Швеция, покоренная победоносным Питером Стайвесантом, была низведена до положения колонии, названной Саут-Ривер, и отдана под начало помощника губернатора, подчиненного верховному правительству, которое находилось в Новом Амстердаме. Этого важного сановника звали мингер Вильям Беекман или, вернее, Бекман ; он получил свое прозвище, как некогда Овидий Назон, из-за щедрых размеров носа, выступавшего посередине его лица наподобие клюва попугая. …клюв попугая – непереводимая игра слов: beck no-английский означает «клюв».

В различных старинных источниках можно найти указания на то, что этим обстоятельством объясняется не только его фамилия, но и начало его карьеры, ибо вследствие отсутствия в Кристине городских часов ее население пользовалось физиономией мингера Бекмана, как солнечными часами. Эта романтическая и поистине живописная часть лица первая бросалась в глаза народу и потащила за собой ее владельца, который в свою очередь потащил за собой всю семью Бекманов. Последняя, добавляет история, долгое время считалась одной из самых древних и благородных в провинции, и ее представители с признательностью увековечили первопричину своего величия не тем, что поместили на щите своего герба сверкающий нос, как это сделали бы аристократические семейства в Англии, а тем, что у них у всех до одного был здоровенный нос, торчавший как раз посреди лица.
Итак, этот опасный поход был со славой закончен, причем голландцы потеряли всего двух человек: Волферта Ван-Хорна, высокого худощавого парня, сбитого с ног утлегарем Утлегарь – наклонный брус на парусном судне, служащий для выноса вперед добавочных парусов.

шлюпа и упавшего за борт при сильном порыве ветра, и толстого Брома Ван-Бюммеля, скоропостижно скончавшегося из-за злокачественного несварения желудка; оба они, впрочем, были объявлены достойными вечной славы, как павшие за родину смертью храбрых. Правда, одна из конечностей Питера Стайвесанта сильно пострадала, сломавшись на мелкие части при штурме крепости; но так как, к счастью, это была его деревянная нога, то рану быстро и полностью залечили.
Теперь в этом разделе моей истории мне остается упомянуть только о том, что наш безупречный герой и его победоносная армия радостно вернулись на Манхатез, шагая, осененные лаврами, как шли сторонники юного Малколма под защитой движущегося Дунсинанского леса. …движущегося Дунсинанского леса – В. Шекспир. Макбет, V, 5. (у Никербокера неточность: Бирнамский лес пошел на Дунсинан).

Так они, ликуя, торжественно вступили в Новый Амстердам, приведя с собой, побежденного Рисинга и остатки его разбитого войска, не согласившихся принять нидерландское подданство. Оказалось, что громадный швед в, конце сражения лишь упал в обморок, от которого быстро очнулся, когда его хорошенько ущипнули за нос.
Пленных героев поместили, как обещал губернатор, на казенный счет в красивом и просторном замке, то есть в тюрьме для государственных преступников, вице-королем которой назначили Стоффеля Бринкерхофа, бессмертного завоевателя Устричной бухты и которая с тех пор навсегда осталась во владении его потомков. Этот замок, хотя сильно измененный и переделанный на современный лад, все еще существует. Он находится на углу Перл-стрит, напротив Кентайз-слип.


Весело и приятно было смотреть на радость жителей Нового Амстердама, когда они вновь увидели своих воинов, вернувшихся из похода в дикую страну. Старухи теснились вокруг Антони Ван-Корлеара, который рассказал всю историю кампании с отменной точностью, если не считать его уверений, будто он вел всю битву один и, в частности, победил могучего Рисинга, на что он считал себя вполне вправе претендовать, так как победа была одержана с помощью его каменной фляги. Во всем городе учителя отпустили на этот день маленьких школьников, и те толпами ходили за барабанами, надев на голову бумажную треуголку и прицепив палочку к штанам, беря таким образом первый урок праздношатания. Что касается грубой черни, то она скопом валила вслед за Питером Стайвесантом, куда бы тот ни направлялся, и кричала: «Да здравствует Твердоголовый Пит!».
Это был поистине день шумной суматохи и веселья. В честь победителей в ратуше был приготовлен обильный обед, на котором в одном блестящем созвездии собрались все великие и малые светила Нового Амстердама. Там были величественный схаут Схаут (голл.) – начальник полиции.

и его угодливый помощник, бургомистры рядом с их услужливыми схепенами, Схепен (голл.) – член городского совета.

более мелкие чиновники рядом со схепенами и так далее вплоть до знаменитых полицейских пройдох самых низких степеней; у каждого чинуши был свой прихвостень, который докуривал его трубку, допивал его опивки, смеялся над его незабываемыми по глупости выходками, короче говоря, – ведь муниципальный банкет остается повсюду муниципальным банкетом и был муниципальным банкетом со времен сотворения мира – обед протекал в точности так, как проходят все наши грандиозные общественные пиршества и званые обеды в честь Четвертого июля. Съели уйму рыбы, мяса и домашней птицы, выпили океаны спиртных напитков, выкурили тысячи трубок и множество скучных шуток вознаградили чрезвычайно громким жирным смехом.
Следует упомянуть также, что этой широко известной победе Питер Стайвесант обязан еще одним из своих многочисленных прозваний, ибо честные бюргеры были так безмерно восхищены его подвигами, что единодушно почтили его именем Pieter de Groodt, то есть Питер Великий, или, как перевели на свое наречие жители Нового Амстердама, Piet de Pig Pig – английский каламбур: pig по-английски означает «свинья» и в то же время, как испорченное big – «большой».

– и это прозвище он сохранил до самой своей смерти.


КОНЕЦ КНИГИ ШЕСТОЙ



КНИГА СЕДЬМАЯ
Содержащая описание третьего периода правления

ГЛАВА I

О том, как Питер Стайвесант избавил, державный народ от забот о стране, а также о различных подробностях его повеления в мирное время.

История правления Питера Стайвесанта представляет собой печальную картину бесконечных забот и треволнений, неотделимых от государственной деятельности, и может служить серьезным предупреждением всем, кто стремится к власти. Он был увенчан славой победы, разбогател от военной добычи и с триумфом вернулся в свою великолепную столицу, и все же его радость омрачилась, когда он узнал о тех злоупотреблениях, которые были совершены за время его непродолжительного отсутствия.
В правление Вильяма Упрямого новонидерландцы, на свое несчастье, нарушили собственный покой, хлебнув из отравленного кубка власти; и хотя после восшествия на престол Питера Стайвесанта они тем бессознательным чутьем, которым в равной мере обладают толпа и домашний скот, поняли, что бразды правления перешли в более крепкие руки, все же они не могли удержаться от того, чтобы не беспокоиться, не горячиться и не закусывать удила, храня при этом упрямое молчание. И вот, едва великий Питер повернулся к своему народу спиной, как разносчики новостей и трактирные политики всего города немедленно сорвались с цепи и стали чудить и резвиться самым сумасбродным образом.
Словно по какому-то странному, неисповедимому предопределению большинству государств (в особенности вашим просвещенным республикам) выпадает на долю всегда иметь своим правителем самого неподходящего человека из всех жителей страны, так что вряд ли найдется в ней хоть один горожанин или земледелец, который не обнаружил бы бесчисленных ошибок в управлении и в конце концов не убедил бы вас, что дела пошли бы в тысячу раз лучше, если бы руководство возглавлялось им. Как странно! Управление, в котором все, по-видимому, так прекрасно разбираются, неизбежно оказывается в плохих руках; странно, но в способностях к законодательной деятельности, которыми все так щедро наделены, постоянно бывает отказано тому единственному человеку в государстве, кому по положению надлежит ею заниматься!
Так и в данном случае каждый из кучи горе-политиков в Новом Амстердаме был оракулом в государственных вопросах и мог бы руководить общественными делами несравненно лучше, нежели Питер Стайвесант. Но старый губернатор с его несговорчивым нравом ни в коем случае не потерпел бы, чтобы кто-нибудь из многочисленных смышленых советников, которые его окружали, навязал ему свое мнение и спас страну от гибели.
Итак, едва Питер Стайвесант отправился в поход против шведов, как старые крамольники времен Вильяма Кифта снова подняли голову и стали устраивать политические собрания, обсуждая на них «положение страны». На этих сборищах бургомистры, склонные во все вмешиваться, и их услужливые схепены пользовались значительным влиянием. Эти почтенные чиновники не были больше такими толстыми, упитанными и спокойными, как в мирные дни Воутера Ван-Твиллера. Напротив, как избранники народа они составляли теперь нечто вроде прочного бруствера между толпой и правительством. Они изо всех сил домогались любви народа и были горячими защитниками его прав, напоминая своим бескорыстным рвением горластых трибунов древнего Рима или тех добродетельных патриотов наших дней, которых выразительно называли «друзьями народа». …«друзья народа». – Английское «Общество друзей народа» было создано в 1792 г. вигами в целях агитации за парламентскую реформу. Оно проповедовало либерально-реформистские идеи и выступало против революционных методов борьбы.


Под руководством этих глубокомысленных политиков грязная чернь вдруг стала весьма осведомленной в вопросах, которые были выше ее понимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65