Медведица разинула пасть, схватила зверька и двинулась к берегу.У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хотел лишиться этой западни, и жалко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную вьючную лошадь. Но я боялся медведицы: много слышал я рассказов об охотниках, растерзанных гризли — самым опасным из всех зверей. Однако гнев одержал верх над страхом.Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка привстали на задние лапы и втягивали носом воздух, словно старались угадать, что держит она в пасти.Колышек, к которому привязана была цепь западни, я вбил довольно далеко от берега, опасаясь, как бы бобр не выбрался на сушу и не освободился из западни. Должно быть, зверек только что попал в ловушку и пытался высунуть головку из воды, когда к реке подошла медведица.Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упустила бобра. Тихонько заворчала она от удивления и повернулась, чтобы снова поймать зверька.Она стояла боком ко мне, и я решил не упускать удобного случая. Прицелившись ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли, а я вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру. Я не знал, что она стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки вскрикнула, и медведица услышала ее крик.Я схватил сестру за руку и помог ей встать.— Беги! — сказал я, оглядываясь через плечо.Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли, шла прямо на нас. Кровь лилась из ее разинутой пасти. «У нас есть надежда на спасение, — подумал я. — Эта алая пенистая кровь хлынула из простреленных легких. А если легкие прострелены, медведица скоро издохнет».Нитаки бежала к опушке леса, где мы оставили лошадей. Я от нее не отставал, но медведица нас догоняла.Снова вспомнил я слова Белого Волка: «Защищай мать и сестру. Круто свернул я в сторону, замедлил бег и громко крикнул, чтобы привлечь внимание медведицы. Забыв о Нитаки, она бросилась по моим следам. Я летел как стрела, но расстояние между нами уменьшалось с каждой секундой. Бросив ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч одеяло и, скомкав его, швырнул через плечо. Медведица поймала его на лету и вонзила в него когти, а я успел добежать до молодого тополя и, как белка, вскарабкался на дерево.Оглянувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и приближается огромными прыжками. Она громко сопела, и морда ее была покрыта кровью. Внезапно она тяжело упала на землю, а я, видя, что враг мой лежит неподвижно, издал победный клич.Спрыгнув с дерева, я позвал сестру.— Нитаки, беги сюда! — кричал я. — Медведица умерла!— Уверен ли ты в этом? — откликнулась она.— Да, да, уверен! Иди скорей!Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной она была чуть ли не с самку бизона. Какая огромная голова! Какие маленькие глазки! А когти на передних лапах были длиной с мою ладонь. Мы, индейцы, всегда думали, что медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Вот почему я не мог взять шкуру убитого зверя. Только знахари имели право отрезать кусок меха, чтобы завернуть в него священную трубку.Но когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем так же, как скальп является трофеем того, кто убивает врага. Я хотел сделать из них ожерелье и носить его на шее: пусть знают все, что я совершил подвиг. Ножом срезал я когти с передних лап, а Нитаки принесла мое разорванное, залитое кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом я отыскал свое ружье и зарядил.Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не было. Я вошел по пояс в воду, выдернул колышек и вытащил на берег западню с попавшим в нее бобром. Клыки медведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру с бобра и снова поставили западню. В двух других западнях мы не нашли зверьков.Вернувшись на опушку леса, мы вскочили на копей и поехали домой. Проезжая пастбищем, я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать поджидала нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму, она позвала отца.— Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не было! — сказала она. — Это его лошади — все, кроме тех трех, которых подарил тебе Короткий Лук.— Не может быть! — воскликнул отец.— Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лошадей, — вмешалась Нитаки. — А мы ему помогали. Каждое утро мы ходили с ним к реке.Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, прислонившись спиной к вигваму, не спускал глаз с лошадей.— А вот еще одна шкурка, — сказала сестра, протягивая ему шкурку бобра. — Еще одна шкурка — еще одна лошадь.Я развязал одеяло и положил его к ногам отца.— Я убил медведицу. Я совершил подвиг. Вот ее когти. Смотри, какие длинные!Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся? Похвалил меня? Нет! Искоса посмотрел он на когти медведицы, отвернулся и пробормотал:— Все счастливы, все довольны, мне одному не везет. Я беден, очень беден, ничего у меня нет.— Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои… — начал было я, но мать меня перебила.Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза.— А кто виноват в том, что ты беден? — крикнула она. — Ты! По твоей вине мы потеряли всех лошадей. Еще раз говорю тебе: вернемся к родному племени!— Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! — резко оборвал ее отец. — Слушайте, жена и дети, — продолжал он, и голос его звучал мягче, — скоро я отдохну, соберусь с силами и снова пойду отыскивать наших лошадей и Трубку Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми руками.С этими словами он встал и, опираясь на руку матери, вошел в вигвам.Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас было много, и теперь мы хранили шкурки, чтобы впоследствии обменять их на товары Ки-па. Отец отдыхал, сытно ел, и силы к нему возвращались. Но в дождливые дни у него болела рука, ужаленная змеей.Однажды лагерный глашатай, проходя между вигвамами, возвестил о том, что на следующее утро племя снимается с лагеря и двинется к устью реки Марии, где находился торговый форт Ки-па. Услышав это, отец заявил, что чувствует себя здоровым и может отправиться в путь.Путешествие прошло без всяких приключений. Через два дня мы раскинули вигвамы в долине Большой реки, неподалеку от форта. Ки-па рад был нас видеть. В честь старшин племени большебрюхих устроил он пир, и на этот пир позвал отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки, целые дни проводили они вместе.Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где разложены были на полках товары. Много народу набилось в комнату. Всем хотелось поскорее пробраться к прилавку и обменять бобровые шкурки на материю, ружья, ножи. В лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через пять-шесть дней они перешли в руки Ки-па, и полки в торговом помещении форта опустели. Но вскоре получена были новые товары. Из форта на реке Иеллоустон прибыли три большие лодки с грузом. Никогда еще не видели мы таких красивых вещей, как те, какими торговал Ки-па. Нравились нам яркие цветные одеяла, каких не было у Красных Курток, торговавших на севере. Всем хотелось иметь такое одеяло, и в лагере не осталось ни одной бобровой шкурки. Старшины собрались на совет и решали вопрос, где ставить западни на бобров.В гости к Ки-па приехал белый начальник со своими помощниками. Жил он, по словам Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим соленым озером. Ему хотелось знать, как мы живем и какие животные водятся в нашей стране. Для него мы убивали зверей, птиц, насекомых, которых он решил увезти с собой на родину. Он скупал у нас не только шкуры, но и кости бизонов, лосей, медведей и других животных, больших и мелких.Однажды пришли мы к нему в гости — мой отец, Короткий Лук и я. Он поймал паука и пришпилил его булавкой к куску бумаги. Потом положил он паука под какую-то странную трубу. Если посмотришь в эту трубу — крохотная вещь покажется тебе очень большой.Нам он приказал посмотреть в трубу на паука. По очереди подходили мы к трубе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже, когда я увидел паука. Я и не знал, что у него такая отвратительная голова, такие злые глаза и огромная пасть.Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы увидели, что копошатся в ней черви. Это было страшное зрелище. Белый человек сказал нам, что в каждой капле воды много таких червей, но, конечно, мы ему не поверили. Просто-напросто белый человек был знахарем, колдуном, этих червей он бросил в воду, чтобы показать нам, какой он великий колдун note 11 Note11
Этот «белый знахарь» — несомненно Максимилиан, принц Вид, который летом 1833 года навестил капитана Киппа в форте на реке Марии. Был он естествоиспытателем и путешественником и написал отчет о своем путешествии к верховьям Миссури («Путешествие по Северной Америке»). — Прим. авт.

.Старшины порешили вернуться к Маленькой реке и заняться ловлей бобров у ее истоков. Рано утром оповестил нас об этом решении лагерный глашатай. Но и часа не прошло, как приказали ему снова объехать все вигвамы и выкрикивать: «Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда пикуни. Едут наши друзья».Нам эту весть принесла жена Короткого Лука, опередившая лагерного глашатая.Лицо отца потемнело, брови сдвинулись, и пришлось нам скрывать нашу радость.— Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы немедленно отсюда уйдем, — сказал он матери.Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама и остановились у входа; вскоре подошла к нам мать. Видели мы, как Короткий Лук, старшины большебрюхих, их воины и знахари выехали навстречу пикуни. А в вигваме сидел мой отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело было у меня на сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось мне войти в вигвам и сказать отцу, что плохо он поступает, ненавистью отравляя нашу радость. Но я не посмел этого сделать.Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками, а с ними ехал вождь Одинокий Ходок и старшины пикуни. Нас они не заметили и направились к вигваму Короткого Лука.Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали из лесу первые всадники, а за ними, извиваясь словно змея, спустилась в долину процессия ехавших верхом пикуни. Остановились они на поляне у реки и начали снимать с лошадей поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам летели радостные приветствия. Отыскали мы наших родственников — Глаза Лисицы, Белого Волка, их жен и детей. Сколько было смеха, сколько пролито слез! Женщины и девочки всегда плачут от счастья.Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой и хворостом, Глаза Лисицы, Белый Волк и другие воины повели меня к реке, усадили на берегу и заставили рассказать обо всем, что с нами случилось с тех пор, как расстались мы с пикуни. Внимательно слушали они меня, передавая друг другу трубку, ни разу не перебили, пока я не рассказал им о встрече с медведицей, не показал ожерелья из когтей.Тогда один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул:— Ха! Этот мальчик настоящий пикуни! Неужели я сказал — мальчик? Какой же он мальчик? — Он — мужчина, воин!— Аи! Правду ты сказал.— Правдивы твои слова, древний старик! — подхватили остальные.О, как обрадовался я этим похвалам!Когда я закончил свой рассказ, воины долго молчали. Наконец заговорил Белый Волк:— Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне за него! Должен был бы я на него рассердиться. Плохо он поступает, а хуже всего то, что свою жену и детей он подвергает великим опасностям. Но знаю я: несмотря ни на что, он — человек добрый и смелый. Одна беда — слишком он горд. И вот что я скажу: пожалеем его. Он несчастен. Он потерял свой талисман, потерял своих лошадей, змея его ужалила. Жалок он, очень жалок. Будем к нему снисходительны. Сделаем все, чтобы вернулся он в наш лагерь.И воины согласились с Белым Волком. Хотелось им, чтобы отец помирился с пикуни. Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на нас рассердился.— Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам веселее, чем со мной, — сказал он.— Не сердись, — ответила мать. — Ты знаешь, что всегда рады мы быть с тобой.Он промолчал.В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились Белый Волк и Глаза Лисицы. Пришли и другие воины, друзья отца, которые не раз сражались бок о бок с ним. Ласково приветствовали они его, курили трубку, рассказывали о своей жизни и уходили, упрашивая его заглянуть к ним в вигвам.Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молчаливым. Впервые он молчал и слушал, что говорили другие. Ему не о чем было говорить: новых подвигов он не совершил, его преследовали неудачи, а рассказывать о них он стыдился.Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними. Говорили они обо всем — только не о том, что было у них на уме. А хотелось им уговорить отца вернуться к пикуни.Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни, Одиноким Ходоком. Великий вождь звал отца в свой вигвам выкурить трубку и принять участие в пиршестве. Отец вскочил и завернулся в свое одеяло. Сердце забилось у меня быстрее от радости: думал я, что отец пойдет на зов. У матери сияли глаза. Вдруг отец нахмурился, снова опустился на ложе из звериных шкур и проворчал, обращаясь к юноше:— Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти.На следующее утро вождь пришел в наш вигвам и долго сидел с нами. Вел он себя так, словно мы по-прежнему жили в лагере пикуни, словно не было никакой ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал те далекие дни, когда он и мой отец были молоды. А отец, слушая, припоминая, развеселился, забыл об обидах и сам говорил немало. Мы радовались, на него глядя, надеялись, что гнев его остынет и скоро, скоро раскинем мы вигвам в лагере пикуни.Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали шкурки бобров на товары белых людей. Купили они все, что привезено было на трех лодках, и требовали новых товаров.— Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей стране, в сердце наших прерий! — говорили мы. — Теперь ни в чем не будем мы нуждаться.Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю Ки-па. Был он хорошим человеком и не желал нам зла, но люди, пославшие его, задумали недоброе дело. Виноваты и мы, индейцы. Мы были недальновидны. Если подумать — мы ведь не нуждались в тех товарах, какие привозили в нашу страну белые торговцы. Предки наши сами делали свое оружие и одежды и жили счастливо. Будь мы мудрее — мы последовали бы их примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14