Унизь как хочешь меня, влюблен навек Низами,
Не можешь, нет, охладить, увы, ничем ты меня.
Перевод Сергея Спасского
* * *

Пьяное счастье мое протрезвится, я верю, однажды,
Спящая крепко удача должна пробудиться однажды.
Настежь раскроются двери, и ночь завершится рассветом,
Та, что похитила сердце, к страдальцу склонится однажды.
Кто, меня пользуя, думает – я благодарен и ласков,
Может тот врач моим взорам презренным явиться однажды…
Ради нее я неверный. Так должен же гибким зуннаром
Локон ее вкруг моей поясницы обвиться однажды.
Перевод В. Успенского
* * *

Розы щек рассмеялись звонким хохотом,
От души заливаясь звонким хохотом.
Охватило такое веселие сад,
Что цветы откликались звонким хохотом,
А при виде рыдающих горестно туч
Аргуваны качались с громким хохотом!
Перевод В. Успенского
* * *

Тропы мне ни в духан, ни к богу нету.
И тут и там покорен я запрету:
В мечеть пойти – пристало ли гуляке?
В кумирню – презираю чашу эту.
А все же есть, меж храмом и кумирней,
Один лишь путь. Его открыть бы свету!
Перевод В. Успенского
* * *

Ради встречи с тобой я до края земли дошел.
Мечь разлуки под сердце, сквозь ребра мои, вошел.
Путь – желанья, а сердце – скорбей караван-сарай,
Вот прошел караван, вот другой в ныли подошел,
Нашей жизни корабль гонят вечные волны времен.
Горе мне! Он пустой к берегам издали пришел.
Птица, сети порвав, никогда не вернется вспять, –
Так и жизнь, если путь до пределов земли дошел.
Мы цены наших встреч потому не знали с тобой,
Что свидания час к нам, как вор, издали пришел.
Перевод В. Успенского
* * *

На улице встретишь ее – зерном запыленным стань.
Увидишься – мотыльком, свечой опаленным, стань.
Когда ж друзья заведут пред ней веселую речь,
Как я, на устах у всех, стократ повторенным стапь.
Перевод Л. Успенского
* * *

Ты спрашиваешь: как? Хоть нежность прояви, душа!
Терзает печень боль, и сердце все в крови, душа!
Влюбленным, говорят, ты верный поводырь, –
Так я ль не в их числе, моей любви душа?!
Перевод Л. Успенского
* * *

Коль мы на весах любви давно сравнялись с тобой,
Зачем же растут твой гнев и нежность моя, зачем?
Чуть-чуть пораньше меня любила ты посильней.
Все тот я. Наша вражда шипит, как змея, зачем?
Перевод Л. Успенского
* * *

Царь царей в слаганьи слов я; в нем достиг я совершенства.
Небо, время и пространство чувствуют мое главенство.
Бубенец великой славы – отзвук моего дыханья.
И перо бежит по миру, словно стяг завоеванья.
Кей-Кубадовой короны достигаю головою.
Поднялось мое величье над гурхановской парчою.
Словно звуки органона, слух моя газель ласкает.
Мысли тонкие сверкают, как вино, благоухают.
Я в движеньи звезд – основа, а они – второстепенность.
Я – сиянье небосвода, а не туч седая пена.
В барабан не бью без толку, а забью – так свадьба будет.
Я владык не славословлю, только песни слышат люди.
Я – луна, но не приемлю на себя затмений черных.
Жемчуг я без белых пятен; я из жемчугов отборных.
Люди весело смеются, если это мне желанно, –
Как в день сбора винограда почки нежного рейхана.
Перевод Е. Долматовского
* * *

Если б радость не лучилась из стихов моих – жемчужин,
Кто бы пил напиток магов? Никому б я не был нужен.
Не завистник я, поверь мне, жжет моей звезды сиянье,
Как Йемена светило, сына прелюбодеянья.
Разверни мой скромный свиток, дверь открой в касыду эту,
Слов любители в подарок будут их носить по свету.
Нет в ларце простой стекляшки, что ж я жемчуг рассыпаю?
Пуст кошель! Что ж рот жемчужный раковиной раскрываю?
Сердце, вера – все разбито, что же славы я взыскую,
Голова и ноги голы, что ж о вечности толкую?
Царь и государь! Прошу я, стань на путь щедрот со мною,
Чтоб не шел я больше рядом ни со злом, ни с мыслью злою.
Твой гарем – вот это сердце – скрой от зависти и мести.
Ангел с дьяволом ужиться никогда не смогут вместе.
Не гони меня от трона потому, что я ничтожен.
Лжи и слабости проклятой грех в меня природой вложен.
Ты прости меня, я грешен. Обласкай меня, помилуй,
Чтоб приниженность и слабость наконец сменились силой.
Все, что лишь движенью служит, сдует ветер, смоют реки.
Ты необходим для жизни – жизнь дана тебе навеки.
Сохрани ты это сердце – вот и счастье и награда.
Если ж этого не будет, мне и жить тогда не надо.
Будет Низами прощенье – вот его одно желанье.
Так ли грешен он? Опасно всем небес предначертанье.
Лишь по твоему веленью я смогу быть счастлив ныне.
А придет к концу дыханье, – приведи меня к кончине.
Перевод Е. Долматовского
* * *

Кто мудр, тот не станет рук вязать тесьмой золотой,
И шах перед богом раб, – на этом ты твердо стой.
А в рай попадешь – скорей ищи дорогу назад:
Что делать тебе в раю? Ведь ты человек простой!
Избавить от горя мир и сам Иисус не мог.
На небо вознесся он, а землю попрал пятой.
Кто жмется в углах домов, тот век пауком живет.
Мытарства и труд ткача – вот жребий его пустой.
Привяжется к солнцу тень, повсюду блуждает с ним,
Пока не покроет ночь вершины гор темнотой.
Хоть вниз головой – иди. Тебе ли в покое быть!
Мгновенно возникший стих пленяет нас красотой.
О мудрый, пока душа не вышла из тела вон,
От сверстников и друзей себя огради чертой.
Все в этой долине злы. Здесь каждый – джинн, людоед,
А с джиннами кто ж дружит? И близко от них не стой!
Вот было бы горе нам, когда бы пустой обман
Рассеять мы не смогли и жили всю жизнь мечтой.
Ты верности не ищи: людей человечных нет,
А верность упразднена, с надеждой и добротой.
Народ устранен от дел, и с верой Симург погиб.
От них уцелел для нас лишь имени звук пустой.
Армянских монахов чтим за хмурый и важный вид,
И гебра из храма чтим, как будто он сам святой!
Сыны фараона – вы в наш век, точно пара змей.
Где тот Моисей, что вас придавит своей пятой?
О боге забыли все, лишь нищий, прося на хлеб,
Помянет имя его. Сдружился бог с нищетой.
Когда желтуха тоски иссушит проклятый род,
О небо, не красный плод, но уголь им дай златой.
По всем городам для нас расставил ловушки шейх
И в келье укрыл лицо: расчет у ловца простой.
Бронею одел коня тот самый негодный раб,
Чье тело еще хранит следы веревки витой.
В угоду Эдема созрел на ветке обманный плод,
А ветка – меридиан, висящий над темнотой.
Когда бы судьбу детей предвидел бедняк Адам,
Не лег бы он спать с женой и умер бы холостой.
Проказа корысти нас пятнает, как лунный свет.
На всех прокаженных плюнь, у гноища их не стой.
И тощей рукой нужды к столу больных не теснись.
Уж лучше кровь свою пей, чем алчности яд густой.
Да будет проклят вовек лукавый и лживый сброд,
Как древних времен шайтан, от первых дней проклятой.
Не зернами светлых слез, но плотью отцов своих
Засеяли дети мир, и он порос клеветой.
Всю землю покрыл помет, а небо вдали от нас
Стоит, подобрав кафтан над смрадной нечистотой.
В солому упал янтарь, утратил силу магнит,
Пространство и время спят. Везде и во всем застой.
Лишь скупость бушует в нас. Но тщетно взывает скорбь.
Никто не ответит ей, – страдает мир глухотой.
Завидуем предкам мы, но горе и стыд тому,
Кто наш нечестивый век себе изберет метой.
Вот люди! А небо их не хочет позвать на пир.
И капли веселья им жалеет скаред святой.
По ниве насилья к нам старуха-судьба бредет.
И сеет обиды в грудь, – то семя вражды пустой.
Она, как молитву, ввысь подъемлет того из нас,
Кто отнял у братьев жизнь, проклятья поправ пятой.
Пройдоха-скупец, он корки другим не даст,
За пояс тугой сует кошель с казной золотой.
На свалку пошли того, кто, совесть и честь забыв,
На кухне у подлеца живет его добротой.
Пусть в глотке льстеца навек застрянет чужой кусок,
Затрещину дай ему, но возле него не стой.
Удел свечи – огонь, за то, что дрожит она,
Как нищий, который ждет от нас подачки пустой.
Уж лучше давать, сынок, чем, вдвое согнув хребет,
За хлеб богачам служить и рабской жить нищетой.
Их старцы по смертный час несут на спине чепрак,
Их дети, спустив штаны, позорят мир наготой.
Подошвы их жен несут бесчестье своей земле,
Но в том ли беда? Они витают над пустотой.
Как мельницы, глотки их готовы весь день молоть,
Им головы кружит грех на этой пашне пустой.
Лекарства бы миру дать, чтоб в яму небытия
Желудок он опростал. Испорчен в нем сок густой.
Завален мусором мир. О смерть, размети его
Метлою небытия! Порадуй глаз чистотой!
Сад мира совсем заглох. А гнев, как пилу из рук,
Напрасно выпустил рок. Пора валить сухостой.
Как лишние зубы, мы торчим из пасти веков.
О небо, возьми щипцы и смерти нас удостой.
Да станет бесплодной мать, что миру дарит людей.
Исчез бы их гнусный сброд, – сиял бы мир красотой.
О небо! дождем обид доколе же будешь ты
Смывать в письменах надежд с доски черту за чертой?
Пройдохе, чей пояс был сплетен из сухой травы,
Зачем ты даришь кушак с чеканкою золотой?
Осла, что морду сует в конюшню судного дня,
Зачем одеваешь ты одеждой Христа святой?
Атласом прикрыло ты уродливый зад осла,
А мудрого голый зад пугает нас наготой.
Негодным глазам даешь и зренье и яркий блеск,
А лучший светильник наш окутало темнотой.
Для дома моей мечты и двух кирпичей не дашь.
Я в сердце возвел его – и вот он стоит пустой.
Пустеет ларец ума, в нем жемчуга мысли нет.
Насильно берешь ты клад, с таким трудом нажитой.
В ряды пустобрехов я на пьяном пиру попал,
И разум мой потускнел, обманут лживой мечтой.
Перевод В. Успенского
* * *

Увы, на этой лужайке, где согнут старостью я,
Какую еще отраду сорву с ветвей бытия!
У пальмы нет больше тени, ее опали плоды,
Плоды и листья той пальмы сломила буря беды.
Кривой небосвод, вращаясь, спешит мне выдолбить гроб
И мне камфару пророчит снегами тронутый лоб.
Мой мускус в белом мешочке рождался, хоть черен он.
Теперь же мускусом черным – мешочек белый рожден.
Две нити чистых жемчужин таил мой рот молодой.
Но небо, нити порвавши, рассыпало жемчуг мой.
Мои жемчуга, как звезды, рассыпались из ларца,
Когда восток заалевший сверкнул мне звездой конца.
Мой день окончен. Прощаюсь с развалиной этой я,
Лечу, как сова, в жилые пространства небытия.
Мой стан согнулся и клонит к земле вершину мою, –
Затем, что, тяжек плодами, в саду смиренья стою.
Я надвое перегнулся, чтобы не обагрить одежд, –
Затем что сердце кроваво и кровь упадет с вежд.
На лоб седые сугробы ложатся все тяжелей:
Страшусь, не рухнула б кровля непрочной жизни моей.
С горы, окованной снегом, вода свергается в дол –
Вот так и я, омраченный, слезами весь изошел.
Истаял весь я. На землю, как тень, я упасть готов –
И я, упав, не оставлю, как тень, на земле следов.
Никто меня и не помнит, – затем что нет больше сил
Добраться до сердца милых ж тех, кто меня любил.
Мой стан изогнулся луком – как будто сердцу грозит
Стрела последнего часа – и я укрылся за щит.
Увы! к зениту блаженства меня напрасно б влекло,
Коль в низшей точке надира сломилось мое крыло!
В саду вселенной нагими мои деревья стоят:
Плоды надежд с них сорвали каменья, буря и град.
Растенье, плод свой осыпав, челом вздымается ввысь,
Но пальма моя согнулась, когда плоды сорвались.
Моя голова мгновенно, втянувшись, скрылась меж плеч –
Затем что страшен ей смерти мгновенно сверкнувший
меч.
Глаза мои ослабели. Страшусь друзей помянуть:
Лицо умыл я слезами, собираясь в последний путь.
Ючусь в убежище скорби – затем что нет больше сил
Ступить на порог высокий дворца, где я прежде жил.
Давно уже белое с черным мешает усталый взгляд –
Пусть даже солнце с луною перед ним, как свечи, горят.
Жизнь прожил, – что ж совершил я? Одни грехи за спиной.
Затем-то я и согнулся, страшась расплаты людской.
Коль сердце мое в тревоге, коль дрожь в руках у меня, –
На пире веселом века как выпью чашу огня?
Смерть гостьей в дом мой явилась. Как гостью привечу я,
Коль слаще всех угощений ей жалкая жизнь моя?
Благая трапеза жизни для неба души горька:
Ведь ядом тронута сладость шербета и молока.
Жизнь вышла со мной проститься – на росстань этого дня.
Мой стан согнулся, в объятьях она сжимает меня.
Так весь я немощи полон, что трудно страх побороть:
Вот-вот рассыплется прахом моя отжившая плоть.
В пути своем спотыкаюсь, как перст, ведущий счет.
Ты чудом считай, что помню, какой провожаю год.
Что воздух мне цветниковый! Что реки с чистой водой!
Исы я не жду дыханья и Хызра влаги живой.
Как туча, слезы точу я из глаз печали моей:
От них, как молния, скрылось виденье минувших дней.
Богатство юности щедрой я выронил на пути:
Теперь, сгибаясь напрасно, я силюсь его найти.
Подобна жизнь моя тени, и ей потребна стена,
Чтоб вновь, опору обретши, из праха встала она.
Взманив меня, как ребенка, на цвет, и запах, и звук, –
Душой лукавило небо, чтоб вырвать юность из рук.
Из царства радости светлой звучит к веселью призыв –
Меня ж усыпила седость, мне уши ватой забив.
Плетясь за хлебом насущным, таких я полон скорбен,
Что мудрый скажет, увидев: несет зерно муравей.
Чтоб жизнь мою обесценить, ударом камня невзгод
Разбил меня беспощадно чеканщик злой – небосвод.
Мои достоинства скрылись от глаз придирчиво злых:
Теперь любые пороки – святей достоинств моих.
Высоким светом познанья мечты мои зажжены –
Затем и стан мой согнулся, как дымный круг у луны.
В узлах и петлях без счета запуталась жизнь моя,
И что распутать сумею, доселе не знаю я.
Чтоб сгинул ствол моей пальмы, что ветвь над веком простер,
Согнувшись, небо вонзает мне в ногу острый топор.
И образа я не знаю, и я содержимым пуст,
Ушли они без возврата из сердца, очей и уст.
Столь грешен я, что страдальцам, кипящим в грешном аду,
Грехами буду я страшен, когда в то пламя сойду.
В саду мятежного духа стою согбенным ростком:
Я прежде высушен веком – в аду я вспыхну потом.
Одно лишь слово ошибки – вот всё, что вещей рукой
Судьба вписала заране в житейский перечень мой.
Пускай слезой покаянья то слово сотру навек –
Что нужды! Может ли спорить с судьбой своей человек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45