Scan by AAW; OCR by Ustas; Spelcheck by Incantata
«Матвей Ройзман: Дело №306. Повести. Рисунки И. Кускова»: Издательство «Детская литература»; Москва; 1968
Аннотация
В этой книге вы прочтете три приключенческие повести «Дело №306», «Волк» и «Вор-невидимка». Возможно, вы их уже читали — они издаются не впервые. Писатель М. Д. Ройзман давно пишет книги о советской милиции, работу которой хорошо знает.
По повести «Дело № 306» несколько лет назад был поставлен фильм, который не сходит с экранов нашей страны.
Издательство надеется, что еще одна встреча с его героями на страницах этой книги доставит вам радость.
Матвей Ройзман
Вор-невидимка


СТРАННОЕ ПИСЬМО
В скверике против стеклобетонного здания редакции я встретил Веру Ивановну Майорову, которую знавал еще студенткой факультета журналистики. Окончив университет, она начала работать литсотрудником отдела информации одной из московских газет. Вскоре она стала разъездным корреспондентом, и ее имя все чаще появлялось на газетной полосе под яркими очерками и острыми, дельными корреспонденциями из разных мест страны. Судя по газете, она часто выезжала для проверки на месте писем, сигналов и предложений читателей. Ее выступления по читательским письмам и комментарии к ним были всегда убедительны, интересны. И я от души радовался тому, что из студентки Верочки получился боевой журналист, с отзывчивым, горячим сердцем и трезвым, аналитическим умом…
Вера Ивановна поинтересовалась, зачем я пожаловал в редакцию. Я признался, что работал в последнее время над повестью, порядочно написал и… вдруг увяз на полпути. Вот уже месяц, как не продвинулся ни на строчку вперед! Впустую перелистываю свои записные книжки, дневники… Сюжет, вначале увлекавший меня, как-то потускнел. И я решил сделать паузу в работе, переключиться, набраться новых впечатлений. Иногда это помогает. Ходил по городу с красной повязкой дружинника, теперь работаю общественным участковым уполномоченным милиции… Словом, наблюдаю житейские трагедии и комедии.
— И что же вы хотите предложить газете? — спросила Вера Ивановна. — Трагедию или комедию?
— Ни то, ни другое… Просто по старой памяти решил наведаться в редакцию, посмотреть письма читателей. С удовольствием поехал бы от газеты расследовать какое-либо интересное письмо, распутать сложный узел, помочь восстановить справедливость. Откровенно говоря, ваши выступления по читательским письмам натолкнули меня на эту мысль. Может быть, и повесть моя сдвинется с мели…
Вера Ивановна задумалась, затем сказала:
— Писем мы получаем действительно очень много. Наш отдел буквально задыхается. Есть письма — крик о помощи, SOS, требующие немедленного оперативного вмешательства в судьбу человека; есть письма «рационализаторские», продиктованные заботой о государственных и общественных интересах; много писем разоблачительных: о расточительстве и хищениях, произволе, нарушении советских законов… Наконец, есть ненавистные мне письма: кляузников, сутяжников и графоманов. К счастью, таких писем в нашей почте не так уж много. Больше писем от суровых, неуемных ратоборцев за какое-либо серьезное государственное дело. Они пишут в защиту народных промыслов, искусств, исторических памятников, природы. -
— Вера Ивановна! — взмолился я. — Вы еще больше меня раззадорили!
— Ну что же, начинайте работать у нас на общественных началах! Перед вами пройдут десятки и сотни человеческих документов. И людям поможете, и, может быть, для своей повести найдете что-нибудь интересное. Да и мы все , будем вам очень благодарны — товарищам в отделе трудно, они завалены работой. Думаю, что главный редактор охотно примет ваше предложение.
На следующий день, в десять утра, я уже сидел за столом в одной из комнат отдела писем. В отделе работали опытные, знающие люди, в их числе — юристы, бывшие следователи, судьи, партийные работники. Они радушно меня встретили, проинструктировали. Передо мной лежала большая груда корреспонденции. К каждому письму были приколоты конверт и регистрационная карточка. Я с интересом читал одно письмо за другим, делал пометки в блокноте. Все эти письма были осколками живой, трепещущей жизни.
Углубившись в письмо группы комсомольцев, разоблачающих хищников, очковтирателей и зажимщиков критики в одном из строительных трестов, я не заметил, как в комнату вошла Вера Ивановна и присела в кресло возле моего стола.
— В добрый час! — услышал я ее голос и поднял голову. — А я к вам по делу.
И Вера Ивановна рассказала, что ее знакомый Георгий Георгиевич Савватеев, архитектор и коллекционер скрипок, на днях привел к ней старого скрипичного мастера. Тот передал ей письмо и очень просил помочь. Она дала мне письмо, и я прочел внизу подпись: «Андрей Яковлевич Золотницкий».
— О, знаю этого мастера! — воскликнул я. — Собираюсь писать о нем очерк, бывал у него и в мастерской и дома, знаком с его сыном-скрипачом. Скрипки Золотницкого знамениты!
— Вот уж верно: на ловца и зверь бежит! — провоз-. гласила Вера Ивановна. — Читайте, читайте слезницу скрипичного мастера!
Круглыми, будто рисованными буквами мастер писал:
«Уважаемый товарищ редактор! Пишет вам скрипичных дел мастер Андрей Яковлевич Золотницкий. Работаю я в мастерской по ремонту и реставрации смычковых инструментов при театре оперы и балета. Скрипичным мастерством занимаюсь больше сорока лет. Сотни, тысячи поврежденных инструментов прошли через мои руки, я возвращал их к жизни, и они по сей день защищают славу русского искусства. Есть и скрипки собственноручно, целиком мною сработанные. Своей работой негоже хвалиться, но скажу, что некоторые из них хранятся в Государственной коллекции смычковых инструментов рядом со скрипками славных итальянских и русских старинных мастеров. Имею премии и на конкурсах смычковых инструментов, где мои скрипки соревновались с инструментами Страдивари, Амати, Ивана Батова.
А обращаюсь я к вам вот почему. Я уже стар, и мне хочется из моих учеников вырастить смену, мастеров, да и самому сработать еще два-три инструмента. Но условий для этого нет. Дело наше тонкое. А работаем мы — я и шестнадцать моих учеников — в одной комнате размером двадцать восемь метров, плюс подсобная каморка. Меньше двух метров на человека! Тесно, душно, повернуться негде, вся площадь заставлена, завалена инструментами, материалом. А придут заказчики — совсем беда! Над своей скрипкой работаю, когда все разойдутся по домам. Ведь работа наша требует закрытости, секретности, раздумья. Так уж заведено у нас, старых мастеров.
Администрация театра не желает понять этого. Просил-просил большего помещения — не дают, хотя возможность есть.
А теперь и ночами не стал спать: третьего дни заметил, что кто-то пытался взломать несгораемый шкаф фирмы Меллер и К°, находящийся в мастерской. Замечены мною царапины возле замка и явственные следы пальцев. Достойно удивления, что через несколько часов царапины эти исчезли. А в шкафу хранятся плоды всей моей жизни: заготовки к инструменту, который готовлю к конкурсу и который должен быть превыше всех прежде сработанных мною скрипок. В шкафу — рецепты лаков и грунтов, составленных мною, записи о разных операциях работы, вносимые мною в книгу в течение сорока лет.
Вы, возможно, усомнитесь в ценности моих трудов, подумаете, мол, блажит старик. Но я прилагаю к сему справки из Консерватории и театра, в мастерской которого служу более четверти века.
Прошу, уважаемый товарищ редактор, помочь мне надоумить дирекцию театра заступиться за нашу скрипку. К сему А. Я. Золотницкий».
— Все ясно, — сказал я, прочитав письмо. — Помочь мастерской, вероятно, нужно, но меня смущает криминальная, так сказать, часть письма. Старик, повидимому, и впрямь блажит. Есть царапины, нет царапины… И почему в конце концов он не сообщает о попытке взлома в Уголовный розыск? При чем здесь редакция?
Вера Ивановна заговорщически улыбнулась.
— Именно поэтому я и пришла с этим письмом к вам. Во-первых, вы интересуетесь скрипками — я об этом давно знаю. Во-вторых, вы пишете о работе милиции и Уголовного розыска. Загадочная попытка кражи может задеть ваш «сыщицкий азарт». В-третьих, вы общественный участковый уполномоченный милиции. И наконец, в-четвертых, сам мастер Золотницкий убедительно просил меня ничего не сообщать в милицию.
— Странно… Вы с ним выясняли все обстоятельства этого дела?
— Нет. Я только приняла письмо. Мастер взял с меня честное слово, что я не передам его бумагу в Уголовный розыск, поблагодарил и ушел.
— Почему же он не хочет, чтобы вы переслали письмо в Уголовный розыск?
— Савватеев говорил, что скоро конкурс смычковых инструментов. И мастер, и его сын Михаил Золотницкий — каждый готовит по скрипке. Вот старик и подозревает, что его наследник заинтересовался несгораемым шкафом. А заявлять в милицию на сына по очень смутному предположению…
— Да-а… — обескураженно протянул я. — Но все же Уголовный розыск мог бы во всем этом деликатно разобраться.
— Допустим! А что дальше? Вдруг Золотницкиймладший действительно пытался вскрыть шкаф? И попытается это сделать снова, а оперативные работники возьмут его с поличным? Дело пойдет в народный суд, его осудят… Ведь это может убить старика.
— Пожалуй, вы правы, — согласился я.
— Савватеев мне объяснил, что мастер несколько лет назад сделал скрипку, которую назвал в честь своей покойной жены «Анна». За нее он получил на конкурсе смычковых инструментов вторую премию. Теперь к новому конкурсу он заканчивает скрипку «Жаворонок» и, вероятно, добьется первой премии.
— О «Жаворонке» мне известно! — начал я. — Только…
— Но главное, — перебила меня Вера Ивановна, —
старик уже много лет трудится над необыкновенной скрипкой, которая, как говорит коллекционер, а он в этом отлично разбирается, затмит все скрипки, сделанные до нее, в том числе даже самого Страдивари! О «Родине» Савватеев опубликовал в журнале «Советская музыка» небольшую статью с фотографиями. И вы можете ее прочесть!
— Прочту, но о такой скрипке слышу впервые. Вообще-то старик скрытный… А что же, по-вашему, надо предпринять?
— Прежде всего расшевелить дирекцию театра, улучшить условия работы в мастерской, расширить ее. Этому может помочь ваш очерк о мастере. В нем обязательно надо упрекнуть руководство театра в невнимании к нуждам мастерской. Потом — узнать, действительно ли была попытка вскрыть несгораемый шкаф. И, наконец, выяснить, какое отношение к этому имеет скрипач Михаил Золотницкий.
Я колебался.
Имею ли я право вести расследование? Кто меня на это уполномочил? Могу ли я подменять собою работников Уголовного розыска?
— Я понимаю ваши сомнения, — говорила тем временем Вера Ивановна. — Но это случай особый, щекотливый. Мастер настойчиво просит не вмешивать в его дело милицию. Мы должны его пощадить. Но посоветоваться с Уголовным розыском и получить его благословение, вероятно, следует. Ведь вы там, наверное, многих знаете? Кстати, недавно Михаил Золотницкий прислал в редакцию статью. Прочтите ее. Вам будет легче разговаривать с ним и с его отцом.
Вера Ивановна пожала мне руку и ушла.
Так я получил первое редакционное задание.
Высокая, худая, с подстриженными черными волосами, секретарь отдела писем Алла, не выпуская папироски изо рта, быстро напечатала удостоверение о том, что редакция поручает мне написать очерк о скрипичном мастере Андрее Яковлевиче Золотницком.
Накануне я заходил к старшему оперативному уполномоченному Уголовного розыска этого района, где жили Золотницкие, Ивлеву, которому должен был сказать, что собираюсь делать по заявлению скрипичного мастера. Но уполномоченный лежал в клинике. Поэтому я поехал к комиссару милиции А. К. Кудеярову на Петровку, 38, моему старому знакомому, показал ему письмо Золотницкого и попросил совета.
Договорились, что я пойду к мастеру по заданию газеты; если обнаружу что-либо подозрительное, немедленно сообщу ему.
… Я вынул из портфеля рукопись Михаила Золотницкого и внимательно прочитал ее. Музыкант пытался раскрыть секрет, которым, по общему мнению, в шестнадцатом-семнадцатом веках владели кремонцы — великие итальянские мастера смычковых инструментов. Между прочим, автор сожалел, что сыновья Антонио Страдивари не унаследовали таланта отца, не переняли секретов его мастерства: Паоло был торговцем, Джузеппе — монахом, Франческо и Омобоно, хотя и работали в мастерской, были бездарными ремесленниками. Правда, Страдиьари не раз замечал, что Франческо роется в его записях, но, видимо понимая его бесталанность, не счел нужным посвятить сына в тайны своего искусства.
Об этом писал человек, отец которого так же, как и старинные мастера, держал свои профессиональные тайны под семью замками…
Получив пропуск в служебной проходной театра, я прошел двором к четырехэтажному флигелю. Войдя в здание, я зашагал по длинному коридору мимо прислоненных к стенам декораций и бутафорских предметов, пахнущих свежими красками. Всюду сновали озабоченные люди в синих халатах и комбинезонах — театральные рабочие и киноработники: еще вчера в театре начались съемки фильма-спектакля «Евгений Онегин». Лифт поднял меня на третий этаж. Пройдя метров пять, я осторожно открыл дверь в скрипичную мастерскую.
Мастер Золотницкий был на месте. Он поднял на лоб большие очки, всмотрелся, поднялся навстречу.
— Я к вам, Андрей Яковлевич, по поводу вашего письма в редакцию, — и показал старику выданное редакцией удостоверение.
Мастер надел очки в золотой оправе и долго читал мою бумажку.
— Да, лечу больные скрипки, — проговорил старик тихо. — Вдохнешь жизнь в такую вот «дочку», — продолжал он, беря в руки потрескавшуюся, с отставшей декой скрипку, — и сердце радуется! Словно я — доктор, спасаю от смерти ребенка!
Андрей Яковлевич пошел в подсобную комнату, закрыл за собой дверь. Я оглядел мастерскую. Два окна с порыжевшими шторами, в простенке высокий столик, на нем электрическая плитка с маленькой кастрюлькой, на которой, как я узнал потом, варят осетровый клей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15