Ни одной вывески на строениях, конечно, не было, но варвар смекнул, что здесь, в основном, обитают пекари.
– Прошу сюда, пять шагов налево и две ступеньки вверх, – сказала женщина, дергая Конана за рукав в направлении одноэтажного небогатого домика без единого, как и все сооружения в городе, окна. – Будь осторожен, умоляю: верхняя ступенька шатается, а притолока невысокая.
Увлекаемый хозяйкой, киммериец поднялся на крыльцо. В предупреждениях женщины смысла не было: каждый бы еще издалека увидел, что верхняя ступенька держится на честном слове, а дверной проем слишком низкий даже для невысокой спутницы Конана… Стоп. Каждый бы увидел? Вот уж нет: только не местные.
А вдруг, подумал северянин, не только жители проклятого городишки, но и все обитатели этого мира – слепые?..
– Хайри! – На пороге появился высокий мускулистый черноволосый абориген в кожаной лоскутной безрукавке на голое тело и свободных полотняных штанах. – Где тебя носит?
– Тише, Савгор, тише. Я привела Бога.
– Да?.. – Лицо горожанина осветила улыбка. Глаза его тоже были зашиты. Странно, но сей факт уже не удивлял и не ужасал Конана: он начал привыкать к этому миру.
Тот, кого назвали Савгором, хлопнул в ладоши, потом вытянул руку и почтительно коснулся груди варвара.
– Наконец-то, Всезнающий Бог! Да благословится в веках имя твое, имя снизошедшего до церемонии причащения отпрыска бедного пекаря…
«О Митра, и эти меня за Бога принимают… – подумал Конан, увлекаемый Савгором внутрь и жалеющий, что не сбежал от женщины еще там, в переулке. – И что теперь делать? Чего они от меня хотят? Кром, помоги мне…»
Просторное помещение без окон, куда привели северянина, было тускло и освещено несколькими факелами, установленными на табуретах вокруг большого обеденного стола. В их колеблющемся свете Конан разглядел более чем скромную обстановку жилища: мебель грубая, некрашеная, стены голые, доски пола, хоть и ошкуренные, но пригнанные друг к другу не аккуратно, без всякого вкуса, разномастные – тисовые, дубовые, сосновые и даже еловые. Скрипучие безбожно на все лады. Чуть в стороне, на сооруженном из четырех лавок импровизированном помосте пустело деревянное кресло. Откровенной нищетой дохнула на киммерийца эта обстановка.

* * *
– Потом лишь я подумал: почему, собственно, нищетой? – сказал варвар внимательно слушающему Симуру. – Ну и что с того, что дом без окон, стены драпировкой не укрыты и никаких прочих украшений нет, одежда у всех, как на рыночном скоморохе? Зачем все это – слепому-то? Пол скрипит разноголосо, точно старая повозка – и хорошо: знаешь, куда ступаешь и с какой стороны к тебе человек подходит… Впрочем, это всего лишь досужие рассуждения. А дальше началось самое страшное.

* * *
Вокруг обеденного стола сгрудились пятеро горожан: две держащиеся особняком пожилые пары в просторных одеждах и невысокий, нервный толстячок в длинном плотном балахоне до пят, сияющий в свете факелов потной лысиной. (Надо ли говорить, что глаза у всех также были незрячи?) При появлении Хайри, Савгора и незнакомца все пятеро одинаково склонили головы набок, прислушиваясь.
В душе Конана вновь холодной скользкой змеей зашевелился ужас: замкнутое полупустое помещение, освещенное лишь неверными отблесками светильников, и – пятеро неподвижных слепцов, чутко прислушивающихся к каждому движению Конана.
«Интересно, – некстати подумал варвар, – а зачем им факелы, коли они слепые? Для меня, что ли, стараются?..»
– Господин Родукар! – опять затараторила Хайри, оставаясь на спиной Конана; зарождающаяся паника в душе киммерийца отступила. – Он пришел! Бог здесь! Я же говорила, что не может такого быть, чтобы наш первенец остался непричащенным!..
Савгор успокаивающе положил руку на ее плечо.
Только сейчас варвар увидел девятого участника этой непонятной встречи: в центре покрытого чистой скатертью стола, в центре колеблющегося круга оранжевого света, совершенно обнаженный, лежал младенец отроду не более недели. Ребенок беспорядочно сучил ногами и руками, весело гукал, пускал пузыри… и с умным видом разглядывал окружающих.
Да: разглядывал. Ребенок был зрячим. Кареглазый малыш смотрел на слепых взрослых.
Конан не успел удивиться этому обстоятельству: лысый в балахоне, которого Хайри назвала Родукаром, повернулся к гостю и нахмурился.
– Прости меня, Всезнающий Бог, – неуверенно сказал он раскатистым басом, – но твои шаги мне почему-то незнакомы. Кто ты? Как твое имя?.. Извини за подобные оскорбительные вопросы, однако я теряюсь, поскольку не знаю того, кто оказывает нам честь своим участием в церемонии причащения…
– Родукар, – испуганно прошептала Хайри, – остерегись, что ты несешь!.. Это же один из Богов!
Конан про себя отметил это «один из Богов». Ага, значит, бог здесь в одиночестве не скучает. Это уже легче: во-первых, можно выдать себя за какое-нибудь новенькое божество, а во-вторых, там, где толпа, там наличествуют разногласия и междоусобицы – пусть даже толпа эта из одних богов состоит. Стало быть, всем скопом эти таинственные боги на меня не кинутся, а сначала десять раз подумают: что за тип, зачем он тут и как бы его, меня то есть, повыгоднее использовать – коль местные смертные самозванца за высшее существо принимают. Ха-ха, храбрость храбростью, но смекалку-то я не потерял! Что ж, будем играть по местным правилам. Да и что эти слепцы неуклюжие могут мне сделать?
Приободрившись немного, Конан медленно, по возможности спокойно, взвешивая каждое слово, ответил:
– Любезный Родукар, имя мое – Конан, и прибыл я сюда по приглашению этой доброй женщины, Хайри, чтобы принять участие в церемонии причащения. – И учтиво поклонился. Скрипнули складки его кожаной куртки.
Услышав этот скрип, Родукар машинально поклонился в ответ.
– Всезнающий Бог по имени Конан, позволь представить тебе, – радостно обратилась к варвару Хайри. – Вот мои родители: достопочтенный ткач Нигум и его жена, моя мать, благочестивая Париан. – Пожилая пара слева негромко, в унисон хлопнула в ладоши. – А вот – родители мужа моего, Савгора: достопочтенный пекарь Лизисе и жена его, моя свекровь, благочестивая Виртида. – Тот же жест повторила пожилая пара справа.
– Спасибо, Всезнающий Бог, что почтил этот дом своим присутствием, – подобострастно пробормотал Нигум. Остальные промолчали.
Конан не придумал ничего лучшего, как вяло тоже хлопнуть ладонями и выдавать из себя:
– Очень рад.
При этом он чувствовал себя полным болваном. Хотя, казалось бы, ничто ему пока не угрожает… Впрочем, он заметил, что лысый Родукар внимательно и в высшей степени неприязненно прислушивается к его словам.
– Может быть, пора начинать? – переминаясь с ноги на ногу, несмело предложил Савгор и тут же стал оправдываться: – А то соседи интересуются, когда же наш малыш станет настоящим человеком. Всезнающий Бог Конан, соблаговоли занять подобающее место…
– Момент, уважаемый Савгор, – вдруг жестко перебил его Родукар. Он повернулся лицом к киммерийцу и, казалось, вглядывался в него слепыми глазами. А потом медленно проговорил: – Согласно древним законам, которые никто не отменял, я, причащающий, имею право на сомнение.
Слова эти, бессмысленные для Конана, потрясли аудиторию. Родители мужа и жены замерли как истуканы, Хайри судорожно всхлипнула. Савгор крепко сжал ее плечо и выдавил из себя:
– Почтенный Родукар, как ты смеешь…
– Законы никто не отменял, – повторил лысый. – А я дорожу своей благородной работой. И ты, Всезнающий Бог, надеюсь, не будешь противиться правилам, которые установлены твоими же братьями?
Не зная, что сказать на это, Конан промолчал. И поступил, как оказалось, мудро: приняв его молчание за согласие, Родукар вынул из широкого рукава тонкое изящное лезвие длиной и шириной не больше мизинца взрослого человека, поднял его над головой и вопросил:
– Кто может сказать, что я держу в руке? Слепой Савгор протянул было руку, чтобы коснуться предмета, но, услышав его движение, Родукар отступил на шаг, в сторону свекра и свекрови.
– Так что же это?
Все настороженно молчали.
Тогда Родукар вновь повернулся к Конану:
– Никто не может сказать, что я держу в руке, пока не дотронется до этого. Такое знание принадлежит только Богам. Итак, Всезнающий Бог, называющий себя Конаном, можешь ли ты сказать, не касаясь, что я вынул из рукава?
«Их боги зрячи, вот в чем заковыка! – вспыхнуло в голове киммерийца. – Ах ты, хитрый лысый пень, сейчас я покажу тебе, кто тут есть бог…»
И, шалея от собственной смелости, Конан проговорил:
– У тебя, любезный мой Родукар, в руке нож. Небольшой, но вполне достаточный для того, чтобы раскровенить нос достопочтенному ткачу Нигуму, если ты сделаешь еще один шаг назад.
Ножик исчез в рукаве столь быстро, как и появился.
– Родукар, не хватит ли? – тихо сказала Хайри. – Если Бог рассердится…
Родукар казался растерянным. Впрочем, он быстро справился с собой и вежливо поклонился Конану:
– Прошу извинить меня за сомнение, Всезнающий Бог, – проговорил он. – Но не мы придумали законы и не нам не следовать им. Любой может присвоить себе звание Бога, но не каждый может выдержать испытание сомнением… Просто я никогда раньше не слышал тебя, хоть и проводил церемонию тридцать восемь раз. Надеюсь, ты не обиделся на меня.
– Закон всегда закон, – осторожно ответил Конан. – И я доволен, что ты чтишь его. – И подумал: «Ах ты, старый лис, не зря ты показал мне именно нож. Если б я не увидел его, то наверняка почувствовал бы между собственных ребер… Однако – еще те боги у этих ребят!»
– Ну, а теперь, когда сомнение разрешилось, – подал голос нетерпеливо топчущийся позади Савгор, – не пора ли начать церемонию?
– Да-да, конечно, – засуетился Родукар. – Извольте занять подобающее Богу место, светлейший Конан. – И он указал рукой на импровизированный трон.
Вжившись в роль бога – была не была, – киммериец с достоинством поднялся на помост уселся на холодное деревянное сидение. Передвинул мешающий меч из-за спины к плечу. Отсюда прекрасно был виден стол и младенец на нем.
– Начнем, – к самому себе обратился Родукар.

* * *
– И началось, – поморщился варвар, заливая горечь воспоминаний терпким вином Симура. – Многое я на свете я повидал, уважаемый мудрец, но такое мне пришлось лицезреть впервые. Этот «причащающий», Родукар плешивый, напоил младенца какой-то пакостью из рожка. Ребенок сначала захныкал, но потом утих: видно, сонным зельем шарлатан его напичкал. А папашка с мамашкой и ихние родители смотре… ну, то есть слушали очень внимательно, будто чудо какое-то происходило.

* * *
Когда младенец уснул, Родукар вынул откуда-то из складок своего балахона тонкую портняжную иголку, в которую уже была вставлена завязанная на узелок на конце нитка. И только тут Конан сообразил, что сейчас произойдет. И до боли в пальцах вцепился в подлокотники кресла – чтобы не закричать от ужаса. Но не смотреть он не мог.
Словно заколдованный, киммериец смотрел, как Родукар, нащупав длинными чуткими пальцами веки младенца, занес над ними зловеще поблескивающую в свете факелов иглу.
Все остальные, кроме Конана, тихо затянули медленный, щемящий душу вой:
В боли рождался,
И в боли становишься ты человеком,
Пуповина матери перерезана,
Пуповина твоя зашита.
Мать твоя страдала, но это было недолго,
Страдаешь и ты, но этот будет недолго…
Игла ткнулось в левое верхнее веко новорожденного, пронзила плоть; натянулась нежная кожа, лопнула, и в сопровождении капли крови иголка вышла с другой стороны. Родукар вытащил иглу, потянул вверх; за иглой последовала обагрившаяся нитка.
Младенец захныкал, но не пошевелился. Капли крови покатились по его пухленьким, розовым щекам.
Семейство запело громче:
Мать твоя зачала тебя в радости,
А родила в страданиях;
Ты становишься человеком в страданиях,
А жить будешь в радости…
Родукар деловито продолжал работу. Игла проткнула левое нижнее веко младенца. Нитка затянулась. И игла вновь ткнулась в верхнее крошечное веко. Балахон истязателя окропился кровью.

* * *
– И так раз за разом, – рассказывал Симуру Конан, монотонно покачиваясь на стуле, прикрыв глаза, сунув руки под ягодицы. – Стежок за стежком, сначала левый глаз, потом правый. Иголка вверх-вниз, вверх-вниз. А я пошевелиться не могу. Смотрю, будто завороженный, как эта сволочь младенцу глаза зашивает. А что сделать? Закричать: не надо, не надо, что ли? А вдруг у них так принято – и неспроста? Вдруг без этого… причащения… человек сразу погибает, или в Серые Равнины отправляется, или, не привели Кром, в Мир Демонов попадает? Кто ж знает, что у них за порядки мировые такие… Только, короче, долго я не выдержал. Когда третий стежок на правом глазе затянулся, я вскочил со своего кресла – бог я или нет? – и заорал…

* * *
На самом деле, Конан только собрался закричать: «Остановитесь, я запрещаю!» – но тут входная дверь без стука распахнулась, и на пороге, в окружении трех слепых воинов возник силуэт невысокого, крепко сбитого человека в сиреневом, сшитом из одного куска материи наряде, похожем на тунику. Оружия при нем не было.
– Дорогу Всезнающему и Всемогущему Богу Адонису! – дружно рявкнули охранники и в унисон брякнули длинными тонкими мечами.
Участники гнусной церемонии испуганно отшатнулись. Конан почувствовал себя более чем неуютно.
– Прибыл сюда я, в присутствии дабы моем таинство причащения новорожденного сына великой страны Дзадишар было по правилам освящено, – размеренно, замогильным голосом проговорил новый персонаж этой сцены, предварительно хлопнув в ладоши. – Ведомо мне, что лекарь искусный, прославленный врач Родукар находится тут, а также младенца родители, а также родители тех, кто его породил, а также…
Тут он запнулся, забыв закрыть рот: взгляд его остановился на восседающем на троне киммерийце.
Повисла пауза. Боги молча смотрели друг на Друга; настоящий – удивленно и остолбенело, поддельный – испуганно и напряженно. Да, Конан оказался прав в своих догадках:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35