Не того требовала логика углубленной революции: ей нужен был энтузиазм веры, закрепленной властною волей непреклонного авторитета.Но откуда же прийти вере и авторитету? – Вот проклятый вопрос, во всей своей неумолимости стоявший тогда перед страной. Прежде, чем на него ответить, истории угодно было подвергнуть итальянскую государственность достаточно крутым испытаниям. 7. Джиолитти. Захват фабрик и соглашение 19 сентября 1920. Красный призрак Положение страны ухудшалось с каждым месяцем, все ярче разгорался костер анархии. Правительство Нитти продолжало свою политику усиленного покровительства промышленности и снисходительного отношения к растущим аппетитам рабочих союзов. Но изменившееся после выборов соотношение сил в парламенте не могло все же не отразиться на его судьбе. Пополяры, опиравшиеся по преимуществу на деревню, восставали против нездорового сверх-индустриализма, невыгодного крестьянству. Социалисты, со своей стороны, отказывали в поддержке буржуазному правительству, связанному с банками. И в июне 1920 г., в разгар рабочих волнений, министерство Нитти пало, поскользнувшись на вопросе о «политических ценах» на хлеб: искусственное понижение цен на продукты сельского хозяйства, проводимое еще со времени войны в угоду рабочим, больно било по карманам и государства, и крестьянства.На посту премьера, вместо ушедшего Нитти, появился старый знакомец, мудрый и опытный Джиолитти, le conspue, «торговец августовским солнцем», казалось, войною вовсе загнанный в небытие. Трудно было думать, что он воскреснет после своего нейтрализма 1914 года. Его воскресило послевоенное похмелье, примирившее с ним «общественное мнение», и в трудные, критические минуты национальной жизни он снова очутился у государственного руля.В отличие от Нитти, он был далек от новорожденной финансовой и промышленной аристократии, шиберской знати. Всегда и раньше отстаивал он идею приоритета сельского хозяйства перед индустрией в Италии, бедной промышленным сырьем. Тем более теперь он ставил своею задачей в первую очередь обуздать непомерно распухшую индустрию, непосильным бременем лежащую на государстве.Задача эта повелительно диктовалась экономическим положением государства. Однако практическое решение ее неизбежно сталкивало власть не только с капиталистами, но и с рабочими, также кровно заинтересованными в сохранении наличного порядка поддержек и субсидий. По обстановке, это было опасно, и Джиолитти стремился всячески завуалировать сущность своей программы внешним заострением ее не против рабочих, а против капиталистов. Он обещал провести закон о конфискации военной сверхприбыли, нарядить следствие по вопросу о военных издержках и, учитывая «разочарование в войне», декларировал, что будет настаивать на переходе к парламенту права объявлять войну и заключать трактаты.Но когда правительство устами министра труда Лабриолы выдвигало примирительную формулу: «нужно готовить новый режим», – слева запальчиво отвечали: «он уже готов». Революция не хотела ждать, – она противополагала себя реформе. Она вдохновлялась убеждением, что освобождение рабочих должно быть делом их собственных рук.При всей серьезности своих стремлений оздоровить хозяйство страны и при всем понимании причин его расстройства, Джиолитти не был в состоянии осуществить намеченные мероприятия. Он спотыкался на каждом шагу, встречая оппозицию одновременно предпринимателей и рабочих, банков и кооперативов. Он принужден был рекомендовать предпринимателям идти навстречу требованиям рабочих: «во имя мира». Когда в палате ему указывали на чрезмерность требований и пагубность бесконечных уступок, он восклицал не без отчаяния: «да, но мы же не можем допустить заводы закрыться!» И военная ситуация в экономике искусственно продолжалась, затопляя население бумажными деньгами, углубляя кризис. К 1921 г. в стране вращалось 22 миллиарда банковых билетов: за два года их сумма возросла на 8 миллиардов! Курс доллара за 1920 год поднялся с 13 до 28 лир. Коммерческий баланс на 1921 г. выражался в угрожающих цифрах: 20 миллиардов импорта на 9 экспорта. «Перераспределение богатств!» – кричали шумливые политики. «Растрата национального богатства» – констатировали экономисты См. об этом обстоятельный рассказ у M.Pernot, «L'experience italienne», «Revue des deux mondes» 15 Mai 1923. Нужно сказать, что вся эта статья (№№ от 1 и 15 мая, 15 июня и 1 августа 1923), при всем субъективизме ее автора, может все же служить хорошим источником ознакомления с фашизмом.

.Революция имела два штаба: социалистическую партию и Всеобщую Конфедерацию Труда. Как «вещь чрезвычайно авторитарная», она требовала властного и централизованного руководства, проникнутого сознанием поставленной цели и средств ее достижения. Внешние события развертывались для нее более или менее благоприятно. Многое зависело от воли, ее организующей, цели, ее направляющей, и разума, ее осмысливающего.Всеобщая Конфедерация Труда насчитывала уже в 1919 году свыше двух миллионов членов. Социалистическая партия к моменту своего предельного расцвета, осенью 1920, обладала 156 местами в палате, 2022 коммун (между прочим, муниципалитетами в ряде крупных городских центров, напр., в Милане, Флоренции, Болоньи, Ферраре), тремя тысячами партийных секций и тремястами тысяч членов. Силы, несомненно, немалые. Но внутри руководящих органов непрестанно шли трения, нестроения, горела внутренняя борьба. Иначе, впрочем, и быть не могло: всякая революция развертывается «диалектически», через противоречия.Тактика Третьего Интернационала по отношению к международному социалистическому движению была, как известно, направлена к «вышелушеванию» монолитных коммунистических когорт из наличных социалистических партий. Отсюда и знаменитые «21 условие» вступления в Коминтерн, выработанные в августе 1920 вторым его конгрессом. «Условия» обеспечивали жесткий централизм партийного аппарата и безоговорочную дисциплину партийных рядов, предписывали строгую коммунизацию всей организационной и пропагандистской деятельности партии, предрешали верховную гегемонию Москвы и предписывали суровую «чистку» партийных рядов от всяких реформистских, «соглашательских» элементов. По отношению к итальянской партии специально был заклеймен Турати и особенно подчеркнута необходимость прочистить парламентскую фракцию В своей статье «Фальшивые речи о свободе» (4 ноября 1920 года) Ленин анализировал положение Италии и обосновывал позицию Коминтерна. «Теперь – писал он – самое необходимое и безусловно необходимое для победы революции в Италии состоит в том, чтобы действительным авангардом революционного пролетариата в Италии сделалась партия вполне коммунистическая, неспособная колебаться и проявить слабость в решительный момент, – партия, которая бы собрала в себе максимальный фанатизм, преданность революции, энергию, беззаветную смелость и решимость. Надо победить в чрезвычайно трудной, тяжелой, несущей великие жертвы борьбе, надо отстоять завоеванную власть в обстановке невероятно обостренных покушений, интриг, сплетен, клевет, внушений, насилий со стороны буржуазии всего мира, в обстановке опаснейших колебаний всякого мелкобуржуазного демократа, всякого туратианца, всякого „центриста“, всякого социал-демократа, социалиста, анархиста. В такой момент и в такой обстановке партия должна быть во сто крат тверже, решительнее, смелее, беззаветнее и беспощаднее, чем в обычное или менее трудное время» («Собрание сочинений», т. XVII, с. 374).

.Московские требования вызвали глубокие разногласия внутри итальянских социалистов. Сначала, 1 октября, в Центральном Комитете партии семью голосами против пяти (в том числе Серрати) прошла коммунистическая резолюция. Но уже 11 октября в Реджио Эмилия правое крыло открыло конференцию протеста, прошедшую под знаком триумфа Турати. А в январе 1921, в атмосфере начавшегося революционного отлива, конгресс в Ливорно формально завершил партийный раскол, превратив одну партию в две: социалистов и коммунистов. Последним, однако, бедным людьми и влиянием, так и не удалось удержать революцию от угасания.Периодом наивысшего революционного подъема в Италии следует считать лето и осень 1920. Бушевал забастовочный психоз. Еще в начале года разразились грозные забастовки почтово-телеграфных и железнодорожных служащих. В июне же, когда уходил Нитти, многим казалось, что час большевистской революции окончательно пробил в стране. Рабочее движение нарастало стихийно и победоносно. Пролетарские организации брали всю экономическую жизнь страны под свой контроль. Повсюду красовались портреты Ленина, звучали коммунистические призывы. Июль ознаменовался военным мятежом в Анконе.В конце мая в Генуе собирается съезд металлистов для выработки новых экономических требований. 18 июня выработанные условия предъявляются федерации промышленников. Идет речь о повышении заработной платы на 60%, об участии рабочих в прибылях, о проведении реального рабочего контроля, о паритетных комиссиях и т.д. Предприниматели уклоняются от удовлетворения требований, считая их экономически невыполнимыми. Стороны совещаются, пытаются договориться, но соглашение не налаживается. Антисемитские круги злорадно подчеркивают влиятельность евреев в Италии, стране, столь бедной евреями: в совещаниях рабочих и предпринимателей обе стороны, действительно, были – случайно – представлены евреями. В августе представители хозяев вручают рабочей делегации решительный ответ: «при настоящем положении промышленности требования экономических улучшений не могут быть удовлетворены». В тот же день комитет действия союза металлистов созывает съезд делегатов от секций и обращается с воззванием к рабочим. Собравшийся через несколько дней съезд решает начать обструкцию («итальянскую забастовку»), и немедленно там и здесь вспыхивают острые конфликты на почве поломки машин, порчи материалов. 30 августа правление автомобильного завода «Ромео» выносит постановление о закрытии завода (локаут). Миланская секция металлистов в ответ дает распоряжение о занятии рабочими всех металлургических заводов Милана и окрестностей. Распоряжение исполняется, и около трехсот предприятий захватываются вооруженными рабочими. Создается рабочая охрана, потом является специальная красная гвардия (guardie rosse). Проповедуется трудовая дисциплина, насаждаются методы чисто военной организации, внушается мысль о необходимости революционной иерархии. Жены рабочих мобилизуются для общего дела. Первое время царит энтузиазм. На заводах развеваются красные флаги. Праздничные дни проводятся в торжествах и митингах. Правительство бездействует, бессильное помешать событиям: Джиолитти в Сенате категорически заявляет, что «насильственное очищение фабрик от захвативших их вооруженных рабочих, столь страстно требуемое буржуазными партиями, невыполнимо ни по техническим, но по юридическим основаниям». Движение разрастается далеко за пределы Милана и Пьемонта, перекидываясь из одного города в другой, стихийно охватывая всю страну. К металлистам присоединяются рабочие других производств, зараженные примером, увлеченные воздухом борьбы. Почтовые чиновники доставляют рабочим корреспонденцию, адресуемую фабрикантам. Железнодорожники в свою очередь всячески помогают стачке, зачастую отступаясь при этом даже от велений закона и формальных требований службы. Католическая народная партия и ее организации, со своей стороны, поддерживают движение, хотя еще не так давно, в начале года, помогали правительству справляться с аналогичными стачками.Экстремисты социалистической партии стремятся углубить события. Их позиция ясна: экономическую борьбу нужно превратить в социально-политическую революцию, необходимо осознать, что всякая классовая борьба есть в конечном итоге борьба за власть. Стачка для итальянских сторонников Москвы представлялась мощным орудием разрушения буржуазного государственного аппарата и установления пролетарской диктатуры Ленин отмечал это в своей статье против Турати в мае 1920: «Как тупоумно и пошло-буржуазно непонимание революционной роли стихийно разрастающихся стачек!» (т. XVII, с. 194).

. И, будучи последовательными, они добивались, чтобы формальное, как и реальное, возглавление рабочей борьбы перешло к социалистической партии, т.е. одному из отрядов Коммунистического Интернационала. Отстаивая этот взгляд от имени партии на собрании дирекции Всеобщей Конференции Труда, коммунист Дженнари доказывал, что движение уже переросло экономическую фазу, становясь революцией и гражданской войной.Но Конфедерация Труда, руководимая реформистами, стала на иную точку зрения. Д'Арагона, генеральный секретарь Конфедерации, приветствуя стачку, в то же время упорно отрицал ее политический характер: борьба, согласно реформистской концепции, должна быть ограничена экономическими целями и руководиться не социалистической партией, а всеобщей Конфедерацией Труда.Это была живописная и драматическая борьба двух больших течений современного социализма. Пылающая кровь, дерзновенная революционность, фанатическая вера, варварская разрушительность большевизма с одной стороны, и утомленная рассудочность, методический оппортунизм, умеренная постепенность, благородная цивилизованность реформизма – с другой. Различие темпераментов, стилей, вероятно, и возрастов: ведь «старость ходит осторожно и подозрительно глядит»…10 сентября открылась конференция профессиональных рабочих организаций, на решение которой был перенесен спор между Исполнительным Комитетом партии и Конфедерацией. Не только Турати, но и «центрист» Серрати высказался за резолюцию Д'Арагона, которая прошла 591,245 голосами против 409,569, поданных за резолюцию Дженнари. «Руководство движением – значилось в принятой резолюции – должна принять на себя Генеральная Конфедерация Труда, осуществляя его с помощью социалистической партии… Целью борьбы является признание хозяевами контроля союзов над предприятиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29