Да и кто они? Мы с вами безысходно затруднимся, попытавшись назвать хотя бы два—три имени. Увы, тут нет личностей. Нет тех, с кем бы вам было легко и интересно собеседовать каждый день и на любые темы. А именно таким в идеале должен быть настоящий журналист — вашим постоянным, надежным, неназойливым и не кичащимся своим всезнанием заочным собеседником, на встречу с которым вам не жаль выкроить полчаса, час, два, как бы ни был загружен ваш день неотложными делами. Ваше общение с ним — как бы мирская исповедь. Вы свободно доверяете ему свои тревоги, сомнения, горечь своей социальной беззащитности. Он не щелкает вас по лбу, не хихикает по поводу ваших наивных суждений о стране, о мире, о партиях, об армии, об экономике, о вере, безверии и т.д. Наоборот, вы то и дело обнаруживаете, что своим умом почти уже дошли до тех же выводов, какие слышите от него. Он помогает вам подняться в собственных глазах, почувствовать себя полноценным гражданином, а не предметом чьих-то циничных манипуляций. Он подводит вас незаметно к простым и замечательным открытиям: жизнь небезнадежна, необходимо бороться за свое человеческое достоинство, за лучшее, что сокрыто в вашей душе — доброту, честь, совесть, веру, отвагу, жажду правды...
И вот вы открываете одну газету, другую, десятую, чтобы найти себе такого собеседника-наставника, знакомство с которым, пусть и заочное, украсило бы вашу жизнь, и — не находите. Вместо него там поскуливают какие-то кикиморы. Мельтешат, тычут вам в нос свои гороскопы, кроссворды и ребусы, сводки новейших убийств, телефончики саун с прелестными массажистками, рецепты молниеносного обогащения.
Словом, вы и сами знаете, сами ежедневно убеждаетесь: журналистики у нас нет. А вместо нее — шантрапа, общественная сволочь, петитная и нонпарельная чернь, платные агенты СМИ.
— Но что же оппозиционные газеты? — проворчит кто-то. — Разве и там нет никого?
Но что отвечать? Разве нам не ясно всем, что оппозиционная печать в России девяностых годов (уточню: к рубежу 95-го) почти полностью погромлена, так и не успев народиться по законам естества. Факт, стоящий, чтобы его запомнить: за пять лет до 2000 года у русского народа в России нет ни одной оппозиционной, подлинно независимой газеты, которая бы не пребывала в состоянии самой жалкой агонии. И ни одного, пусть самого малотиражного, журнала—еженедельника. Наши аккуратно прислуживающие правящему режиму «независимые» потрясают, правда, целым списком оппозиционных изданий, якобы угрожающих демократическому процессу в стране. Но этот липовый список состоит именно из доходяг, из названий, выходящих раз—два в год, не чаще, ничтожными к тому же тиражами.
Так что опыт недвусмысленно показывает: у нас независимо можно только молчать. Только доходить. Только умирать. Только валяться под забором.
Таково необходимое предуведомление к разговору о Драгоше Калаиче. И его первой книге, выходящей на русском языке.
Чтобы разглядеть в современном мире что-то хорошее, приходится отталкиваться от тиранящего глаза оскорбительного пейзажа всесветной дряни. Вот я и хочу предупредить читателя: мы сейчас начинаем говорить о хорошем, о журналистике великодушного и умного собеседования. Но это будет не абстрактный разговор, а разговор в связи с личностью сербского публициста, писателя и мыслителя Драгоша Калаича. Ибо, по глубокому моему ( и не только моему) убеждению, он, Калаич, — один из той немногочисленной когорты разведчиков будущего, которые своим творческим трудом оправдывают существование журналистики как таковой.
Встречаясь несколько раз с Драгошем в Сербии, в его родном Белграде (мы вместе ездили также в разрушенный Вуковар, в объятую войной Боснию), я многократно имел возможность убедиться, что как журналиста его знает вся страна, и каждая его встреча, — пусть мимолетная, — с доныне неведомыми читателями трогала меня подробностями, которые можно наблюдать, пожалуй, лишь в кругу сербов. Тут не было вытаращенных глаз и раскрытых ртов при виде столичной знаменитости. Как не было и фамильярности: мы, мол, с этим парнем из «Дуги» давным-давно кумовья. Да и сам он, отвечая на сдержанные, полные провинциального достоинства приветствия, вовсе не снисходил, но совершенно естественно держал себя на равных, будто продолжая разговор, по какой-то причине полчаса назад прерванный.
Так оно и было на деле: эти знакомства по сути своей лишь восстанавливали атмосферу долгого и взаимно плодотворного заочного собеседования.
Для того чтобы такая атмосфера однажды возникла, журналисту необходимо, помимо многого прочего, неустанно писать и без больших пауз печататься. Ведь у читателя то и дело возникает потребность «перемолвиться» с ним о чем-то насущном, занимающем теперь всех. А если журналист умолк надолго — на месяц, на два, — он как бы в одностороннем порядке прервал наметившееся сближение.
У себя дома я храню почти полные комплекты «Дуги», белградского журнала, в котором Калаич — член редколлегии и постоянный автор, — за последние четыре года. И не могу найти ни одного номера, в котором бы отсутствовала статья, интервью или эссе, подписанные его именем. «Дуга» — не еженедельник, а ежедекадник, то есть выходит три раза в месяц. На годовой круг получается 36 номеров. В каждый выпуск Калаич дает от двенадцати до двадцати четырех страниц, а то и больше (не говоря о том, что он еще и формирует геополитический раздел журнала статьями других авторов, чаще всего зарубежных: немцев, французов, итальянцев, русских). Геополитика — в центре и его собственного внимания. Очень редко он ограничивается только внутрисербскими событиями. Да и как ограничишься, если Сербия в последние годы снова стала игралищем всемирных сил. Поэтому у него внушительнейшее рабочее досье по США, по Германии, по Ближнему Востоку, по Японии, по Италии и Франции, а с начала 80-х годов — и по России.
Естественно, такие досье невозможно собрать, не зная языков. Калаич великолепно владеет итальянским, отлично — французским и немецким, безупречно (хотя и недолюбливает его) английским. С недавних времен усиленно занимается русским и уже читает в оригинале даже Константина Леонтьева. Легко схватывая на лету разговорную русскую речь, он, однако, не решается заговорить по-русски, стесняясь своего произношения, действительно пока не идеального. Вот что значит требовательность к себе!
Но еще немного о его работоспособности. «Дуга» (в том числе, благодаря участию Калаича) — самый популярный в бывшей и сегодняшней Югославии многотиражный журнал быстрого реагирования. Кроме того, Драгош часто печатается в особо почитаемых студенческой молодежью «Погледах» и в самых массовых газетах, прежде всего в «Политике». Стоит полистать великолепно издаваемый журнал сербского патриотического движения белоорловцев «Новые идеи», чтобы убедиться, что Калаич и здесь — в родной стихии.
Словом, его чисто журналистская работоспособность (не считая трудов почитаемого в художественных кругах живописца, писателя—фантаста и историка философской мысли) совершенно ни с чем не сравнима на нашей оскудевшей, задичавшей и оскверненной журналистской ниве. В этом смысле Калаича можно сопоставить разве лишь с великими писателями от русской дореволюционной газетной школы наподобие Михаила Меньшикова.
Но удивительно обильны бывают на письме и графоманы. Трудолюбие обретает цену лишь при определении качества произведенного.
Вот тут, говоря о Калаиче, нам, для большей наглядности, надо обратиться к собственно русской тематике его геополитических разведок.
В журналистских, литературных, но прежде всего в политических кругах России он в одночасье стал известен после первой же своей статьи, напечатанной в Москве. Такое в газетной практике случается крайне редко, а потому стоит восстановить некоторые подробности события. Дело было не так давно — в феврале 1991-го. Эссе в русском переводе называлось «Обновление или гибель России» и увидело свет в писательском еженедельнике «Литературная Россия». Переводчица, прекрасный, кстати сказать знаток югославских реалий XX века, сдавая свою работу, призналась, что перевод ей дался с большим трудом, потому что речь в статье идет вовсе не о Югославии, а исключительно об Америке и о нас, к тому же автор касается уж таких щепетильных подробностей геополитики начала столетия, что она, как бы это сказать... Ну, она ведь тоже дорожит своей работой, а там все и всё на виду. Ну, ну... слегка покраснев, милая женщина попросила: ей не нужно никакого денежного вознаграждения, но хорошо бы не печатать ее фамилию под переводом. (Последняя просьба была, конечно, исполнена ).
Публикация статьи мгновенно вызвала тихий шок в доме на Старой площади, где тогда еще размещался — за полгода до выселения — Центральный Комитет КПСС. Рассказывают, что партийные чиновники носились из кабинета в кабинет со статьей Калаича, как если бы в руках у них была портативная атомная бомба с часовым механизмом. Шуточное ли дело! Этот настырный серб говорил о том, о чем наивное большинство населения СССР ничего не знало, а «посвященное» меньшинство аккуратно помалкивало. Говорил об источниках финансового и идеологического обеспечения первой русской (по сути же антирусской) революции. Цитировал документы из малодоступных архивов США. Называл фамилии крупнейших денежных королей Америки начала века, кровно заинтересованных в свержении ненавистной им самодержавной власти в России. Ну, что там Парвус или Троцкий! Только мелкая разменная монетка в руках таких, как Яков Шиф и К". Американские финансовые магнаты, подтверждал Калаич с цифрами и фактами в руках, не пожалели золота и на сценарии двух революций 17-го года.
Не прошло и месяца после публикации, как главному редактору «Литературной России» Эрнсту Ивановичу Сафонову вручили конверт, пришедший откуда-то с Кубани. В конверт была вложена страница из местной газеты со статьей Калаича (перепечатанной, правда, без ссылки на отечественный первоисточник). На полях этой страницы — всего несколько слов от руки: «Что вы там в Москве все спите и спите! Вот каких вам авторов надо печатать, а не заполнять газету всяким мусором и навозом».
Так появились у Калаича в России первые надежные и благодарные заочные собеседники. Появились, повторяю, поcле первой же публикации. Слава Богу, русский читатель не разучился мгновенно оценивать качество печатного труда — на Кубани, на Волге, на Ангаре... Вскоре Драгош Калаич получил приглашение от Валентина Распутина: выступить на страницах «Литературного Иркутска» со всем, что бы он хотел сказать о современных судьбах славянства. О России.
Но мы «русскую тему» Калаича оставим на конец разговора, а сейчас приглядимся внимательней к его американским штудиям.
В 1993 году Калаич издал у себя на родине книгу под впечатляющим названием «Американское зло». Не правда ли, прямолинейностью своей такое название может насторожить? Неужели, скажет кто-нибудь, автор всерьез полагает, что все зло современного мира исходит из США? Нет ли в таком приговоре чрезмерной экзальтации, зашоренности или, мягче сказать, субъективности? Не возвращают ли нас к стилистике времен, когда всерьез писалось об «акулах империализма», линчевании негров и т.п.?
Как бы предвидя подобные вопросы, Калаич уже в предисловии к своей книге уточняет: исследуемый им феномен имеет совершенно очевидную европейскую родословную, которую, «условно говоря», можно определить как синтез «иудео-протестантской концепции экономики, анархического индивидуализма и принципов гражданского общества, в котором власть третьего сословия переросла в плутократию». На огромных пространствах «нового континента», вдали от обуздывающих норм европейской культуры и морали, эта гремучая смесь возросла до планетарных размеров, приобретя откровенно патологические черты и свойства. Первыми жертвами американского зла стали величественные культуры аборигенов, подвергшихся жестокому духовному и биологическому геноциду. Вторая губительная волна насилия обрушилась на «южан», которые унаследовали из Европы благородную архаику земледельческого феодального уклада, сложившегося еще до Французской революции. Кстати, сама эта революция, уточняет Калаич, стала во многом следствием возвратного шествия «американского зла» в Европу. Об этом свидетельствуют многочисленные факты, начиная от закулисной работы американских эмиссаров в предреволюционном Париже и кончая «Декларацией о правах человека и гражданина», составленной по образцу американского манифеста о независимости и эмансипации от европейской прародины.
Второе важное уточнение автора, касающееся корней и размеров «американского зла»: оно, это зло, вовсе не абсолютно и в самой современной Америке, потому что ему все упорнее сопротивляется «тихое большинство» американцев. Тех самых, которые, по свидетельству социологических диаграмм, с каждым разом все пассивней участвуют в президентских выборах и других акциях, требующих проявления политических чувств. Бытийственная природа зла в том и состоит, что оно не абсолютно, но постоянно покушается представить себя миру в качестве абсолютной ценности, устраивающей всех и вся.
Калаич не скрывает, что его особое внимание к природе и проявлениям американского зла не в последнюю очередь связано с тем, что именно его родина стала в последние годы мишенью номер один в Европе для амбиций, исходящих от законодателей «нового мирового порядка» (читай: все того же американского зла). И цитирует по этому поводу недвусмысленную директиву предпоследнего американского президента: «Сербия — наибольшее препятствие безопасности, экономическим и политическим интересам Соединенных Штатов Америки». Под этими словами Буша, как видим по событиям последних лет, вполне может подписаться и его преемник.
Но интерес Драгоша Калаича к Америке — это не столько реакция задетого за живое сербского журналиста, сколько пристальное внимание исследователя, который уже не первое десятилетие всесторонне изучает эту самую Америку и, похоже, в одиночку работает за целый институт.
1 2 3 4 5 6 7