Саймон жестом показал на дом Гаса.
– Хэнк Блейли написал мне, что ты обнаружила… – Он запнулся.
– Да, я шла с караваем бананового хлеба, – сказала Эллен. – Я всегда приносила ему что-нибудь сладкое раз в неделю или примерно так. Я прошла половину луга и… увидела его.
– О Боже… – пробормотал Саймон. – Мне жаль, что так вышло, Эл.
– Я старалась сохранять спокойствие, – сказала она. – Повернулась и пошла домой звонить в полицию. Позже они сказали мне, что Гас был мертв уже почти неделю. Его тело лежало на лужайке примерно в десяти футах от дома.
Поднявшийся ветер гнул ветви деревьев.
– Спасибо тебе, Эл, – сказал Саймон.
– За что? – спросила она. – За то, что вызвала полицию?
– За сладости, – ответил он. – За то, что была добра к нему.
– Меня удивляет, что ты испытываешь к нему благодарность.
Саймон пожал плечами:
– А меня удивляет, что ты носила ему банановый хлеб.
Эллен поставила свой стакан и обняла колени.
– Я жалела его. Гас всегда был со мной вежлив, но я бы не сказала, что мы были друзьями. Я никогда не смогла бы дружить с тем, кто хоть раз тебя ударил.
Саймон шумно вздохнул и потянулся, сведя к середине спины лопатки.
– Как бы то ни было, – сказал он устало, – мне все равно приятно, что ты была добра к нему. Я не знаю почему.
– Вероятно, потому, что ты любил его, – сказала Эллен. Я не вижу никакой надобности анализировать это. – Саймон резко махнул рукой. Его отрывисто-грубый тон заставил ее на миг умолкнуть. Но любопытство побуждало ее продолжить тему.
– Вы с ним поддерживали контакт после твоего отъезда?
– Нет. Не считая одного странного письма. Я получил его несколько недель назад по электронной почте. Совершенно неожиданно. Гас послал его в журнал, который вместе с новостями размещал мои фотоматериалы. Письмо слишком долго шло до меня.
– И что там было написано? – спросила Эллен.
Саймон устремил глаза в лунную ночь и допил последний глоток своего ледяного чая. Затем поставил стакан на ступеньку и достал из заднего кармана джинсов бумажник. Он извлек из него сложенный вдвое листок и протянул Эллен.
Она развернула его. Саймон оторвал половинку, где были указаны все маршруты e-mail.
Эллен поднесла бумагу к двери кухни, откуда падал свет.
Не слова, не удары клавиш представляла она, читая это сжатое послание. Строчные буквы, знаки препинания отсутствуют. Она слышала в уме лаконичный голос Гаса.
кому: тому, кого это касается
от кого: августа райли
перешлите пожалуйста это личное послание близкому родственнику и члену семьи
мистеру саймону райли фотожурналисту
по любому адресу имеющемуся в ваших файлах
саймон
я посылаю тебе это письмо через журнал где я увидел твои фотографии буду краток сейчас у меня есть доказательство что я не сумасшедший и теперь я могу рассказать правду каждому включая тебя не могу сообщить тебе большего так как это не личный форум свяжись пожалуйста со мной по вышеуказанному адресу и я расскажу тебе эту историю если ты захочешь ее знать если со мной что-то случится доказательство хранится у твоей матери извини что я был для тебя не лучшим дядей видел твою прекрасную работу в журналах твоя мать могла бы тобой гордиться я тоже
твой дядя август райли
Эллен наклонилась вперед, чтобы заслонить волосами лицо. Буквы расплылись у нее перед глазами. Горло сжалось от боли за все, что потрепанный клочок поведал об обоих мужчинах. Саймон хранил его в своем бумажнике как драгоценную реликвию. Бумага так часто складывалась и разворачивалась, что стала совсем вялая и легко морщилась. Там, где большинство людей носят семейные фотографии, у Саймона была эта загадочная записка от мертвого человека. И ничего кроме. Ничего и никого в мире.
Болезненный ком в горле разбух еще больше. Стоическое одиночество Саймона и трагическое уединение Гаса словно говорили в ней самой, резонируя подобно эху в пустой комнате. Ветер траурно завывал в деревьях. Ему вторили сверчки, разбивая сердце своими песнями: «Слишком поздно, все ушло и никогда не вернется». Гас приговорил себя к одиночеству, тогда как любовь была рядом. Нужно было только взять ее. Но он не нашел пути, чтобы обойти гнев и страх. Он сам погубил себя.
Скорбные мысли только усиливали боль и печаль. Даже луна, проплывающая по небосводу, казалась более одинокой и отчужденной. Эллен чувствовала, что усугубляет свое состояние и ввергает себя в отчаяние. Нужно пресечь это немедленно, решила она. Иначе она начнет громко плакать. Саймону этого не понять. Упаси Бог, чтобы он подумал, будто его жалеют.
Она промокнула глаза прядью волос и, чуть слышно шмыгнув носом, сложила листок. Потом тихо протянула его назад Саймону. Не надеясь на себя, она молчала еще несколько минут.
Саймон тоже не торопился говорить. Он запихал клочок обратно в свой бумажник и уставился на луну.
Когда Эллен могла рассчитывать, что голос ее не задрожит, она спросила:
– На что он намекает в этом послании? У тебя есть какое-нибудь предположение?
– Ни малейшего. – Саймон покачал головой. – Так же, как и о той истории, что он собирался мне рассказать. Даже не представляю, о каком доказательстве может идти речь. И как его могла сохранить моя мать, когда она уже двадцать восемь лет как умерла? И потом, зачем было через столько лет посылать мне это сообщение и в тот же день сунуть оружие в рот? Это лишено всякого смысла.
– Да, ты прав, Саймон, – согласилась Эллен. – В этом нет смысла.
– Но я чертовски дотошный. Ты этого не знала? – Он тихо засмеялся. – У Гаса была привычка досаждать мне подобными головоломками. У него это был род недуга – дразнить меня. Размахивать перед носом наживкой, пока я войду во вкус. Я наловчился решать его шарады, но это послание не могу расшифровать. Каким бы своевольным человеком он ни был, я не думаю, что он мог покончить с собой, не рассказав мне свою историю. Не мог он задать мне эту задачку, просто чтобы растравить меня.
– О Боже… – пробормотала Эллен. – Я даже не подозревала!
– Я сломал голову над этой проклятой историей. Гас был ранен во Вьетнаме, но я не знаю деталей. И еще с ним что-то случилось, когда я был маленьким. Я помню только, что моя мать тогда была очень расстроена. Потом она умерла, и я вообще перестал замечать что-либо. То время осталось большим белым пятном в моей памяти.
Хотя Эллен тогда была шестилетней девочкой, она помнила день, когда погибла мать Саймона. Она сгорела в собственном доме, где печь топилась дровами. Говорили, что пожар возник от искры. Для любого ребенка даже во сне не может быть худшего кошмара. Для Саймона он стал явью.
С того времени он отдалился от всех остальных детей. Он знал ужасный секрет, какого не пожелаешь знать никакому ребенку.
– С тех пор как началась моя жизнь с Гасом, – продолжал Саймон, – я отучился задавать вопросы о некоторых вещах. Однажды я попросил его показать снимки, которые он сделал во Вьетнаме. Он страшно разозлился, и с тех пор я больше никогда его не просил. То же самое было всякий раз, когда я спрашивал о моей матери. Поэтому я тоже перестал о ней упоминать.
– Есть кто-нибудь еще, кто может это знать? Саймон покачал головой:
– Из семьи больше никого не осталось. А у Гаса, насколько я знаю, не было друзей. В сильном подпитии он иногда произносил страстные речи в адрес воображаемого врага. Нес всякую околесицу наподобие: «Ты будешь гореть в аду!» или «Я увижу, как ты в муках корчишься в пламени!» Я думаю, это были отголоски Вьетнама и потрясение от того, что произошло с моей матерью. Плюс виски, – добавил Саймон.
– Я понимаю, – сказала Эллен. В эту минуту ей ужасно хотелось броситься к нему, взять его за руку или положить свою голову ему на плечо. Но она не посмела поддаться своему порыву.
– Когда Гас начинал разносить того парня, ну, того, которому он желал гореть в аду, для меня это было сигналом. Это значило, что пора уматывать из дома и ночевать в лесу. – Саймон быстро взглянул на Эллен краем глаза и добавил: – Или в твоей комнате, что было лучше. Тепло, мягко. И пахло хорошо. Ты была так добра ко мне, со всеми теми булочками, какао и другой пищей. Мой ангел-хранитель с пластиковыми контейнерами.
Ласковый тон его голоса поверг ее в трепет.
– Не смейся надо мной, – прошептала она. – Мне нужна была уверенность, что ты накормлен. Ты ничего не ел в доме Гаса.
– Ну, это не совсем так, – возразил Саймон. – С утра как раз все было хорошо, и только к вечеру он становился груб. К тому времени он уже был сильно пьян. Гас никогда не хотел есть, когда пил, потому что это портило ему кайф. А еще были вечера, когда он заводил одну и ту же песню: «Какой дьявол таится в сердцах мужчин!». Это нагоняло страшную тоску, и я всегда старался сбежать, чтобы не слушать его пустых тирад.
Этот небрежный ироничный тон снова вызвал у Эллен комок в горле. Саймон даже сейчас притворялся, что все это не имело для него большого значения.
– Может, это бессвязное электронное послание – всего-навсего алкогольный бред. – Он произнес это так, будто пытался убедить самого себя. – Полагаю, я этого никогда не узнаю.
– Ты когда-нибудь пробовал ответить ему по e-mail? – спросила Эллен.
– Боже мой! Много раз! Но всегда без результата. Потом пришло письмо Хэнка, и я наконец понял, почему Гас молчал все это время. – Саймон зарыл лицо в руки. – Сам я тогда глубоко увяз в Афганистане… с одним напряженным проектом. Если бы я знал… хотя, по существу, это ничего не изменило бы. Электронное послание Гаса по дате совпадает со днем его смерти. Просто я хотел бы… Ах, к черту все это! Если б желания были лошадьми, нищие ездили бы верхом. Моя мать обычно повторяла эту пословицу.
Сверчки по-прежнему пели в ночи, ветер продолжал шелестеть и вздыхать. Эллен молчала, прижав кулаки к своим дрожащим от переживания губам.
– Ты знала, что некоторые из вьетнамских фотографий Гаса получили журналистские призы? – спросил Саймон.
– Нет, – ответила она тихо. – Я этого не знала.
– Он был талантливым фотографом. Во всяком случае, до ранения. После этого начались все беды. Но он действительно был мастером своего дела. Один из лучших.
– Как и ты, – сказала Эллен. – Он гордился тобой.
– Гм… – Саймон пожал плечами.
– Я так считаю, – настаивала Эллен.
– Ты же никогда не видела моих работ, – беспечно-веселым тоном сказал Саймон. – Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
Они молча смотрели друг на друга. Ночные тени окутывали обоих своим успокаивающим таинством. Эллен чувствовала, как мотыльки кружатся и ныряют внутри ее головы.
Саймон протянул руку и осторожно убрал с плеч ее волосы.
– Не прячься за своими волосами, Эл. Это плохая привычка. Шестнадцатилетние могут ею пользоваться безнаказанно – прекрасной женщине нет оправданий.
Она чувствовала, что ее соски плотно прижаты к тонкой ткани.
– А когда ты смущаешь меня, это хорошая привычка? У тебя еще меньше оправданий, чем у меня.
Я не собирался смущать тебя, Эл. – Саймон провел по ее щеке кончиком пальца. У нее перехватило дыхание от сладостного покалывания, вызванного этим прикосновением. – Как ты ухитрилась стать такой дьявольски красивой? Как я мог так обмануться, Эл?
– Саймон, – произнесла она дрожащим шепотом. – Не надо.
Он уронил руку.
Эллен отвернулась и плотнее обхватила руками свои колени.
– Так где ты обедал?
– У Клер, – сказал Саймон. – Мы ходили туда с Корой.
– О… – Эллен удивленно посмотрела на него. – Хорошие бифштексы, – проговорила она наконец.
– Отменные, – согласился он. – У Коры дела, похоже, идут неплохо.
– Тогда, стало быть, ты неплохо повеселился. Гм… наверстывал упущенное?
Саймон положил свою теплую руку ей на колено. Эллен дернулась – и он тотчас убрал руку прочь.
– Кора великолепна, но та, с кем я хочу наверстать упущенное, – это ты, Эл.
Она сцепила пальцы в замок.
– Гм… разве сейчас мы не этим заняты? Итак, что вы ели?
– Я жареное мясо, Кора – салат, – сказал Саймон. – Я пил пиво, она – «Маргариту» со льдом. – Веселые нотки смягчили его низкий голос. – Мы беседовали. Потом я отвез ее домой, а сам прокатился вверх, до Хорсхед-Блафф. Понаблюдать, как взойдет луна. В противном случае я бы вернулся еще до девяти.
– О… – Эллен испытала странное удовлетворение. – Там, должно быть, очень красиво.
– Луна такая яркая, что гасит почти все звезды в небе, – завораживающим голосом рассказывал он, – и вся долина залита ее светом. Единственная звезда, висящая под луной, качается подобно бриллиантовой сережке. Взгляни на небо, Эл.
Она подняла глаза. Вкрадчивые слова Саймона посылали волны, передающие вибрацию ее телу.
– Хочешь подняться на гребень и посмотреть?
Предложение застигло ее врасплох.
– Гм…
– У тебя есть шлем?
– Откуда! Я ни разу в жизни не ездила на мотоцикле.
– Никогда? – Он, казалось, был шокирован. – Черт возьми! Эл, ты что? В тридцать два года?
– Не надо меня стыдить, – огрызнулась Эллен. – Да, в подобных вещах я профан. И потом, рядом со мной не было достойных молодых людей.
– Пойдем, Эл. Ты должна это испытать. – Саймон протянул ей руку и подобрал со ступенек свой шлем. – Я хочу слегка потревожить очарование чаепития.
– Но я… – Эллен судорожно вздохнула, когда он поднял ее на ноги.
– Наденешь этот. – Саймон посадил ей на голову свой шлем.
– Но как же ты? Тебе нужно…
– Не беспокойся, мы поедем тихо, – заверил ее Саймон. – Нас никто не увидит. Я доставлю тебя на Хорсхед-Блафф окольным путем. О Боже, она никогда не ездила на мотоцикле! Ну и ну! Это никуда не годится!
Он казался таким оскорбленным, что Эллен невольно засмеялась. Но ее смех внезапно оборвался, когда Саймон потянул ее через лужайку большой и теплой рукой, царапая кожу своими застарелыми мозолями. Это вызвало восхитительный прилив энергии, трепетным жаром охвативший тело.
– Саймон, я не уверена, так ли это…
– Тсс! Успокойся. Ты просто прокатишься на моем мотоцикле. Это такая мелочь, Эл.
Он перекинул ногу через седло и ждал, когда она сядет. Одно его терпеливое спокойствие уже было вызовом. Все повторялось, как в былые времена. Тот же тандем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49