– Ладно. Но с твоей стороны было бы разумно вести себя хорошо, проехав Битаву, держаться подальше от Королевского тракта и забыть о потайной лестнице. После тебя ее стерегут – они не собираются повторять ту же ошибку дважды.
Соукьян кивнул. Волшебник чуть заметно махнул рукой – то ли благословил, то ли так просто. И обратился к Лал:
– Ну, а ты, чамата?
Когда Лал заговорила, то обращалась не к нему, а к Соукьяну, и так тихо, что казалось, будто она говорит сама с собой:
– Если ты едешь на Лейшай, пожалуй, я провожу тебя дотуда. Давненько я не бывала на кораблях – неудивительно, что я так плохо соображаю. Мне надо оказаться на палубе.
Соукьян накрыл ладонью ее руки. И сказал:
– Я посажу тебя на корабль.
Он открыл было рот, чтобы сказать еще что-то, но тут из его сумки показался черный нос и блестящие глаза лиса, совсем как в тот весенний день.
– А-а, – сказал ему Соукьян, – ты все же выбрал Лукассу! Я так и думал.
А Лукассе он сказал:
– Он не мой, и я не могу оставить его себе или подарить – он всегда идет туда, куда хочет.
Провел рукой по шее лиса и сказал в острое ухо:
– Ну что ж, ступай, старый товарищ.
Но Лукасса рассмеялась, покачала головой, подъехала поближе и заглянула в глаза лису.
– Что, неужели ты поедешь со мной и с волшебником? Да нет, вряд ли. Кто угодно, только не ты.
Она взяла в ладони острую мордочку, наклонилась и прошептала что-то, чего я не расслышал. Потом быстро чмокнула лиса пониже маски. Лис негодующе тявкнул и нырнул в сумку.
– Он просто хотел попрощаться, – тихо сказала Лукасса.
Тут все вокруг меня начинают прощаться, как-то слишком быстро и скомканно. Тикат пожимает мне руку, внезапно смущается, бормочет что-то про младшего братика, который умер во время морового поветрия. Лукасса целует меня в нос, как лиса, с той же милой неуклюжестью, и что она помнит, а чего не помнит, я никогда не узнаю. Лал целует меня совсем иначе и говорит:
– Где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось, помни: есть на свете человек, который тебя любит.
Соукьян снимает с себя серебряный медальон – вот этот, видите? – и вешает его мне на шею.
– Стоит он недорого, и никакой магической силы в нем нет, но за него ты сможешь купить себе хотя бы ужин – или приобрести друга, если найдется человек, который его признает.
С одной стороны на медальоне восьмиугольный рисунок, а с другой – выпуклая надпись, которую я не могу прочитать.
– Но мне же нечего тебе подарить! – возражаю я. Соукьян улыбается и что-то достает из кошелька, висящего на поясе. Я не сразу понимаю, что это, но потом узнаю рваную тряпку, покрытую ржаво-бурыми пятнами.
– Как ты думаешь, – мягко говорит Соукьян, – многим ли людям случалось пролить кровь ради меня? Я этим дорожу не меньше, чем всем остальным, что у меня есть.
И тоже целует меня, так что я получил по поцелую от всех троих.
Что до волшебника, то он рассеянно говорит:
– Передай Маринеше, что ее доброта не забыта. Прощайте, прощайте.
Он явно торопился ехать дальше и уже развернул коня, когда Лукасса вспомнила, что собиралась вернуть Лал кольцо с изумрудом. Лал поколебалась, глядя на кольцо с какой-то непонятной тоской, потом протянула его волшебнику. Тот небрежно запихал кольцо в карман и ткнул коня каблуками. Жеребец тут же рванулся вперед, и Тикат с Лукассой поскакали следом, не оглядываясь. Но на повороте старик повернулся в седле и громко крикнул мне:
– Тебя зовут Ванд! Не забывай нас, Ванд!
И мы остались втроем – Лал, Соукьян, и я, и еще мое истинное имя.
– Хорошо хоть, вовремя вспомнил, – сказал Соукьян. – Совсем память потерял.
– Да он вечно так, – возразила Лал. – Наверно, так навсегда и останется бродячим фигляром.
Говорить было уже совсем не о чем, и потому они в последний раз сказали мне «до свидания» и поехали прочь, как всегда, споря друг с другом. Перед тем как скрыться из виду, они оба обернулись, но было уже слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует.
Тунзи совсем не хотелось возвращаться в трактир. Он заржал и рванулся подо мной, пытаясь последовать за остальными. Когда я натянул повод, чтобы развернуть его, он неуклюже загарцевал на дороге, один раз даже на дыбы встал, так что под конец вымотал нас обоих. Но все равно домой он повернул неохотно и тащился еле-еле – с тем же успехом можно было спешиться и вести его под уздцы. Но я расплакался и долго не мог успокоиться, так что оно и к лучшему, что мы ехали так медленно.
Карш встретил меня на перекрестке. Это удивило меня не меньше, чем мятеж Тунзи. Когда я его увидел, он шел медленно, но голос его звучал так, как будто он незадолго перед тем бежал бегом.
– Я подумал, что ты мог все-таки уехать с ними. Передумать в последнюю минуту…
– Когда соберусь уезжать, я тебе скажу, – ответил я. Карш кивнул и взял Тунзи под уздцы, но конь захрапел и рванулся, все еще пытаясь повернуть обратно. Я сказал:
– А вот он хотел ехать с ними, очень хотел. Никогда в жизни не видел, чтобы он так артачился.
– Что ж, – сказал Карш. Он тяжело пожал плечами и повел Тунзи по дороге к «Серпу и тесаку». – Даже у старых толстых меринов бывают свои мечты. Иногда самые удивительные.
Через некоторое время я спешился, потому что мне было как-то странно ехать, когда Карш идет пешком. Мы молчали, пока не подошли к трактиру так близко, что стало слышно, как орут петухи, как скрипит колодезный насос и как Гатти-Джинни жалуется небесам на какую-то несправедливость. Тут я сказал:
– Мое истинное имя Ванд.
Карш пару раз повторил его, без особого выражения.
– Но ты, если хочешь, можешь по-прежнему звать меня Россетом, пока я не уехал, – сказал я. – В конце концов, какая разница?
Карш покачал головой.
– Да нет, разница есть, – проворчал он. – Ванд… Раз тебя так зовут, значит, так и будем звать. Ванд.
Тунзи почуял завтрак и прибавил шагу.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45