Глядя на нее, я ощущал себя Кассандрой, беседующей с жизнерадостными жителями Трои. Стоит яркий солнечный день, голубеет бездонное небо, весело щебечут птицы, и легкомысленным троянцам не хочется думать о грозящей им опасности. Стены Трои крепки и надежны, стрел у них много, провианта достаточно, и сама могущественная Афродита стоит за них. Что там каркает эта безумная девка? И только Кассандра видит смерть, реющую над обреченным городом. Перед ее глазами – трупы, кровь, неистовые враги, разящие направо и налево. Но когда она говорит об этом грядущем ужасе, ей никто не верит. Горожане сохраняют свою жизнерадостность.Моя жизнерадостность пропала в тот вечер, когда, напряженно думая, я собирал воедино разрозненные детали. Я извлекал их отовсюду: с безмолвных страниц дневника, из своих воспоминаний, из окружавшей меня повседневной действительности. И, мысленно раскладывая их, я с ужасом обнаруживал, как точно они прилегают одна к другой. Да, у меня не было веских доказательств своей правоты, но точно так же не было ни одной мелочи, которая опровергала бы эту новую и жуткую в своей убедительности теорию. И уже один этот факт заставлял меня подозревать, что за этими весело размалеванными стенами таится неведомая опасность. Я чувствовал, что над нами нависает смутная, темная угроза. Но пока что я был в одиночестве.– Рыцарь отказывается принять вызов? – поинтересовалась Мари.– Рыцарь принимает вызов, – мрачно ответил я, – но опасается, что дама пожалеет о своем легкомысленном поступке.– Не пытайтесь запугать бедную даму. Итак, приступим. Ты утверждаешь, что никакого подопытного не существует, эксперимент проводится над ничего не подозревающими актерами, а образ Зрителя – это просто идеальный способ держать их в рамках эксперимента. При этом ты не имеешь ни малейшего представления о сути того эксперимента, который проводится над всеми нами. Правильно?– Почти, – ответил я. – Я по-прежнему допускаю, что эксперимент ведется над Зрителем и что актерам ничего не грозит. Но я считаю, что существует большая вероятность того, что… в общем, того, что ты только что описала.– Уточнение принято, – благосклонно сказала Мари. – Я же утверждаю, что у тебя нет никаких серьезных оснований для подобных выводов, и берусь тебе сейчас это доказать. Слово за вами, мсье. Каков ваш первый аргумент?Обстановка начинала напоминать экзамен Катру, но здесь я чувствовал себя гораздо увереннее.– Если верить записи в дневнике, после истечения контракта Шеналь собирался писать книги от имени Пятого. Причем он придавал значение как самому процессу, так и гонорарам. Однако, согласно Луазо, он не только не сделал этого по собственному почину, но и отказал им, когда они просили его написать книгу и обещали хорошо заплатить.– И каков твой вывод?– Луазо врет. Шеналь никогда не вышел отсюда – или вышел в таком состоянии, в котором книги писать невозможно.– Не принимается. Твой предшественник благополучно вышел отсюда, получил больше денег, чем он может потратить за всю жизнь, встретил свою старую любовь, обнаружил, что она по-прежнему питает к нему теплые чувства, и понял, что есть вещи гораздо более важные и интересные, чем написание бесполезных книг.– Хорошо, – согласился я. – Твоя версия не хуже.Мари не удовлетворил такой ответ.– Моя версия лучше, потому что она гораздо правдоподобнее. Что еще?– Дневник оборван на полуслове. Несколько страниц вырвано.– Вывод?– Что-то произошло в тот вечер. Шеналь успел только вырвать особо опасные страницы и кинуть дневник за стол. Может, за ним пришли. А может, пустили газ.Мари сделала страшные глаза:– И, теряя сознание, он пытался скрыть свои записи?– Да.– А что он сделал с вырванными страницами? Теряя сознание, съел?Я промолчал.– Драматично, но маловероятно, – подытожила моя экзекуторша. – Дневник он, конечно, бросил за стол. Но вовсе не потому, что почувствовал опасность. Просто он понимал, что вынести тетрадь ему не удастся, и не нашел ничего лучшего, чем спрятать ее в комнате. Ну, а страницы он вырвал задолго до этого. Чем-то они ему не понравились. Или наоборот – там были записаны какие-то особо удачные формулы или стихи, и он забрал их с собой.– А почему он оборвал запись?– Потому что, как некто справедливо заметил, за ним пришли. Ну, не совсем пришли, а просто сказали, что пора выходить. Вот он и вышел. Похоже на правду?– Похоже, – согласился я.– Два – ноль, – сказала Мари. – Что дальше?– Дальше кровь, энцефалограммы и прочие анализы.– И что тебя в них тревожит?– То, что их регулярно делают всем актерам. Если эксперимент проводится только над одним человеком, зачем нужен этот спектакль?– Затем, чтобы скрывать этого человека от всех остальных. Нельзя же проверять только одного.– Это понятно. Разумеется, ходить на эти процедуры надо всем. Но зачем же делать настоящий анализ мне или тебе?– А-а, крови жалко? – сощурилась Мари. – Значит, бедного мальчика можно колоть, а тебя нельзя?– Да при чем тут это, – сказал я, стараясь не раздражаться.– Ни при чем, – согласилась она. – И твои подозрения тут тоже ни при чем. Понятно, что анализы делают всем без исключения для того, чтобы даже сами врачи не знали, кто такой подопытный.– Ты не находишь, что это звучит несколько натянуто? – поинтересовался я.– Не нахожу, – отрезала Мари.Она явно наслаждалась происходящим. Игравшая на ее губах улыбка говорила о том, что я не смог поселить в ней и тени подозрения. Я вздохнул.– Ну, если даже это не кажется тебе подозрительным, то остальные доводы ты вообще проигнорируешь.– Возможно, – согласилась она. – Но ты попробуй. Или благородный рыцарь просит пощады?– Еще нет, – ответил я. – Что ты скажешь о том, что кричал свихнувшийся Шинав?– Ничего, кроме того, что я ему искренне сочувствую.– Неужели все эти крики «он обычный, а я нет», «и ты не будешь обычным» не вызывают у тебя никаких подозрений?– Если бы крики психически ненормальных людей вызывали у меня подозрения, то в Париже я бы тряслась от страха, прочитав любую бульварную газетку. Они все пророчили или конец света послезавтра в три часа, или повальное изнасилование инопланетянами.– Но сейчас-то мы не в Париже.– А ты уверен? – лукаво спросила она.– Хорошо, – сказал я. – Оставим в покое Шинава. Хотя к нему мы еще вернемся. Помнишь, давным-давно мы все встречались со своими предшественниками? Еще до первого экзамена.– Помню, – ответила Мари.Ее лицо приняло несколько напряженное выражение. «Неужели в их беседе была тоже какая-то странность?» – мельком подумал я.– На следующий день Поль был очень задумчивый и даже не приставал к Эмилю. Помнишь?– Припоминаю.– Так вот, он был таким задумчивым, потому что после короткой перепалки посетитель сказал ему буквально следующее: «Я – обычный человек, который притворяется бессмертным. А тебе притворяться не придется» .– И это все? – спросила Мари с каким-то облегчением.– Все, – подтвердил я.– Ну и что в этом страшного? – удивилась она. – Он просто намекал на то, что Полю надо лучше учиться.Сама не зная того, она почти слово в слово повторила то, что я сказал Полю в тот день. Но с той далекой поры мои взгляды кардинально изменились.– А о чем говорили вы? – поинтересовался я. Мари пожала плечами.– Уже точно не помню. Обо всем понемногу. А что?– Мне показалось, что мой вопрос вызвал у тебя неприятные воспоминания.– Ничего неприятного там не было, – уверенно сказала Мари.– А все-таки? Или ты боишься говорить об этом, потому что ваш разговор подтверждает мою теорию?– Он ничего не подтверждает. Просто я просила ее после выхода наружу позвонить моим родителям и сказать, что у меня все нормально.– А она отказалась, – утвердительно сказал я.– Наоборот, согласилась, – ответила Мари.– Тогда что же тебе не понравилось?– Когда она ушла, я обнаружила в ее кресле бумажку, на которой записывала номер телефона.– И ты думаешь, что она забыла ее намеренно? Для того чтобы намекнуть тебе, что она отсюда не выйдет?– Это ты так думаешь, – ответила Мари. – И именно поэтому я не хотела тебе об этом рассказывать. Конечно, она забыла ее случайно. А если и специально, то правильно сделала. По контракту она не имеет права говорить об этом ни с кем.– Да, – сказал я фальшивым тоном, – конечно, она забыла ее случайно. И вообще все, о чем я тебе говорю уже целый час, – это полнейшая чушь.– Я не говорила этого, – с улыбкой возразила Мари. – Твоя теория интересна, но, по-моему, беспочвенна.– Беспочвенна?– Конечно. Хорошо, предположим на минуту, что ты прав. Зрителя не существует. Эксперимент ведется над нами. Неизвестно, что они исследуют, но это и не важно. А важно другое – в чем опасность? Как они могут влиять на нас? Они ведь ничего не делают с нами. Ни психически, ни физически. Они никак на нас не влияют. А если так – то пусть исследуют. Нам-то какая разница? Анализы действительно выглядят подозрительно, но ведь они только берут кровь. Они ничего не вводят внутрь.– А ты уверена, что тебе ничего не вводят внутрь? – тихо спросил я.Что-то в моем тоне заставило Мари стать серьезнее.– Во всяком случае, мне об этом ничего не известно, – сказала она после недолгих размышлений.Я не торопился. Мне хотелось, чтобы она сама сделала этот вывод.– А если задуматься?– Ты имеешь в виду, что нам что-то вводят во сне?– Нет. Хотя сон – это особая статья.– Тогда как? Внутрь можно вводить что-то через кровь или…Она подняла голову.– Ты считаешь, что они дают нам какие-то вещества через еду?Я невесело кивнул. Игры заканчивались. В ход пошла тяжелая артиллерия.– Я не считаю, что они так делают. Но допускаю такую возможность. Буду очень признателен, если ты убедишь меня в обратном.Мари напряженно думала.– Нет, – сказала она наконец. – Это утверждение я опровергнуть не могу. Но его одного недостаточно. У тебя, наверное, есть что-то еще?– Есть, – согласился я.– Ты что-то говорил про сон…– Да. Знаешь, что такое гипнопедия?– Ты хочешь сказать, что нам что-то внушают во сне? – теперь она растеряла остатки веселости.– Могут. По крайней мере, все средства для этого у них есть. Ничто не мешает им по ночам нашептывать нам все что угодно. А больше им ничего и не нужно. В наши организмы можно вводить любые вещества через еду. В наши головы можно вбивать все что угодно через эти устройства, – я ткнул себя за ухо. – Всего этого более чем достаточно для каких угодно воздействий – психологических, химических, генетических, любых! Делая регулярные анализы, они могут следить за результатами. А с помощью мифического Зрителя они могут заставлять нас не говорить друг с другом ни о чем, кроме того, что необходимо для их эксперимента. Я не знаю, что они исследуют, я не знаю, как они исследуют, но я знаю, что это здание, – я повел рукой, – является превосходным полигоном для любого исследования над людьми. Причем добровольно находящимися тут людьми.Теперь Мари была совсем серьезна.– И ты считаешь, что они так и делают?Я понимал, что мои слова звучат пугающе, но мне было необходимо заставить ее избавиться от той веселой недоверчивости, с которой она начинала наш спор.– Я считаю, что для этого у них есть все возможности. Я считаю очень вероятным то, что они этими возможностями пользуются. И я считаю, что нам вполне может грозить серьезная, если не смертельная, опасность.– Но что нам грозит? Что они могут с нами делать?– Все, что угодно. В этом-то все и дело. Все, что угодно. Но если они что-то делают, это должно быть как-то связано со смертью. Какое-то комплексное исследование. Способы замедления старения, способы воздействия на психику, что-нибудь в этом роде.– А что происходит с теми, кто пробыл здесь три года?– Не знаю, – ответил я. – Может быть, их переводят в другое помещение. Туда, где проходит следующая фаза эксперимента, в чем бы она ни заключалась. Может быть, их действительно выпускают на свободу, хотя это маловероятно. А может, просто убирают как ненужный шлак.Мари сидела в глубокой задумчивости.– Нет, – твердо сказала она наконец, – все равно я тебе не верю. Подожди, не возражай. Все, что ты сказал, звучит очень убедительно, но это ничего не значит. Ты ведь просто говоришь, что вот так, посреди Франции, в конце двадцатого века над нами экспериментируют как над крысами. Я не могу в это поверить. Это абсурд. Мы же не в фильме. Нет, дай мне закончить. То, в чем ты пытаешься меня убедить – это какое-то сумасшествие. Мы в цивилизованной стране, мы граждане цивилизованной страны. Нас нельзя просто посадить в клетку и пичкать препаратами без нашего согласия. Этого тут никто не допустит. Ни один человек в здравом уме на такое не решится. А тем более целая организация. Понимаешь? Этого просто не может быть!Она замолчала.– Значит, не может быть? – спросил я.– Не может.– Никто не допустит?– Никто, – упрямо повторила она.– А что будет, если завтра, нет, не завтра, сегодня – нас перевезут на другой конец света? Или просто убьют? Что будет тогда? Кто не допустит этого? Кто пошевелит пальцем для того, чтобы это предотвратить? Или хотя бы чтобы наказать виновных? Кто вообще об этом узнает?!Мари хмуро молчала.– Ты хотела передать своим родителям, что у тебя все в порядке? А что они знают о том, где ты и что с тобой происходит? Что им известно о тебе? В лучшем случае то, что ты завербовалась на работу в какой-то институт. Ну, еще, может быть, номер телефона, по которому ты звонила, чтобы дать согласие. Хотя ты его наверняка им не давала. Но даже если и давала, можешь не сомневаться, что по этому номеру до Тесье дозвониться нельзя. Ну и что можно сделать с такой ценной информацией? Или им известно о тебе что-то еще? Или кому-то другому? Или хотя бы тебе самой? Кто-нибудь в целом свете, хоть один живой человек, кроме этих экспериментаторов, знает, где ты находишься? Где я нахожусь? Где все мы находимся?!Я уже больше не следил за своими словами, не пытался приуменьшить, смягчить те подозрения, которые терзали меня. Слова лились сами собой, выплескивая мрачные накопившиеся мысли.– Да с нами в любой момент можно сделать все что угодно, и никто в цивилизованной Европе никогда не узнает об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38