И потомки наверняка нашли эти ходы, побывали в них, описали...
Выслушав мою просьбу, научный сотрудник музея протянул мне тоненькую книжечку. На титульном листе я с восторгом прочел: "Об археологической экспедиции для исследования псковских подземелий, члена-секретаря Псковской археологической комиссии К, Евлентьеза. Летучия заметки.
Псков. 1873 г.".
Начало показалось мне скучным и затянутым. Подземные ходы автор называл галереями, а народные предания считал "выходящими за пределы возможного"... Вскоре, однако, рассказ стал живым, строгим. Члены экспедиции оказались людьми решительными и смелыми.
"Между Великолуцкими воротами и историческою Свинорскою башнею отыскали каменный дугообразный выход, ведущий... к Алексеевской слободе... Ревнители отечественной древности и старины очутились в подземной, темной, как осенняя ночь, галерее, зажгли огни... Высота галереи - косая сажень, так что два человека в ряд могли свободно следовать по ней, не касаясь головного свода подземелья. Галерея сооружена из дикого камня: стены, свод и пол - все плитяное... Необычайно прочной постройки... На десятисаженном расстоянии от выхода... экспедиция открыла другую галерею, пересекающую главный коридор под прямым углом..."
От волнения у меня пересохло во рту, я видел все, о чем писал историк прошлого века.
"Подземный коридор... все больше и больше углублялся в землю... все поворачивал влево - под площадь, занимаемую городом... На тридцатисаженном расстоянии от выхода из подземелья оказалась вода и затем - топкая, по колено, грязь... Двое перебрались в ботфортах через топкое место... Дальше пошла опять грязь..."
Первая экспедиция прошла не более ста метров, и участники ее вернулись назад. Однако они многое успели узнать.
"Подземный ход из Псковской башни к реке Великой, сооруженный, по всей вероятности, для добывания воды во время осадного положения города, оказался... засыпанным землей. Народная фантазия ведет этот ход под самую реку Великую...
Подземные ходы служили псковитянам путем для внезапных вылазок на осаждающего неприятеля, который почти ежечасно угрожал Пскову в прежнее время..." Записки писал истинный патриот суровой псковской земли. "Псковская область, начиная с 1116 года и кончая 1709 годом, имела... 123 войны с врагами внешними!.. Не многим городам Древней Руси выпало на долю такое горе-злосчастие, как Пскову! Недаром же он так измельчал, выродилсявылился в форму незначительного губернского города!" С автором статьи тут я не был согласен. Псков "выродился" по желанию царизма, и лишь Советская наша власть вернула величие древнему городу...
"1-го июля в 6 с половиной часов вечера экспедиция снова спустилась в подземелье... Перебравшись через... топкое место, где вода была до колен и ботфорты вязли в тине до половины, экспедиция попала, как говорится, из огня да в полымя, - в густую, вроде мучного теста, грязь... Через несколько минут передовой дал знать, что подземелье оканчивается обвалом свода..."
Я невольно вздохнул, переживая неудачу и второй экспедиции, читать стало скучно, неинтересно.
"Всего пути по подземелью... пройдено до 80 сажен. Назад тому 12 лет любопытные проходили эту галерею дальше и слышали над своей головой гром от экипажей, разъезжающих по мостовой..." Заинтересовало меня лишь подробное описание выхода, свода и подклети с двумя косыми амбразурами. Весь остальной материал книжечки был посвящен наземной экспедиции на Запсковье... Неожиданно я прочел: "Там... находился прежде тайник, которого теперь больше не видно". Речь шла о Гремячей башне. "Гремячая башня стоит на правом берегу р. Псковы, она построена из плиты лучшего качества, чем сами стены, пятиярусная, со склепом и тринадцатью амбразурами. В прежнее время каждый ярус ее, как и прочих псковских башен, отделялся деревянным помостом, на котором становились пушки, направленные в амбразуры..." Кроме тоненькой книжечки, никакого материала про подземные ходы не было...
Мне оставалось додумать концовку к воспоминанию о походе двух древних мальчиков, но воображение вдруг иссякло... Все было ясно: Густав-Адольф отступил, а юные герои вернулись в Порхов.
Пора и мне было возвращаться на родину...
Автобус быстро довез меня до нужного места. Я снова увидел холмы, лес, озера, и сердце замерло, словно вернулся после вековой разлуки. Поднимаясь в гору, увидел, что навстречу бежит Проса.
- Вспомнила, вспомнила, - издали закричала хозяйка.
Я растерялся, не понимая старую Просу.
- Вспомнила... Кто... про подземный ход... рассказывал... - Хозяйка задыхалась после быстрого бега. Выдохнула радостно: - Костя Цвигузовский... Он в плену был... через подземный ход бежал.
Я не удивился: про всевозможные подкопы читал сотни раз.
Коетю я нашел на берегу Черного озера, где он вырезал ивовые прутья для сенной корзины. Я уже знал, что Константин - один из лучших кролиководов в районе... Корзин Косте всегда не хватало, хотя Костя искусно их плел.
Проса говаривала:
- Костя плетун мировой, что хочешь сплетет: зыбку, кошель, корзину, сарафан и тот может сплести... - И добавляла : - А языком он еще лучше плетет. Кружева вывязывает.
Костя был не один. Рядом с ним вертелся маленький белобрысый мальчуган, имени которого я не знал.
Костя выбирал вязкие хлысты, срезал острым ножом, складывал в пук. Работая, он рассказывал про партизанскую войну:
- Под Дубковскими горами было. Лежу за пулеметом, стреляю. Вдруг рядом девушка с карабином залегла. Из нашего полка, а ни разу ее не видывал... Красивая. Так и смотрел бы, да воевать надо. II вдруг вижу: лицом в мох, карабин выронила. Целили, видно, по мне, по пулемету, а попали в нее... Сердце закипело... А тут они в атаку пошли - рослые, шинели зеленые, будто лес двинулся,,. Остановил. Вся поляна от их шинелей зеленой стала...
- Еще расскажите, - голосом маленького попросил мальчуган.
- После боя, раненного, домой меня отпустили. В плечо ранили, плечо и распухло, будто пчелы жиганули... Остался без пулемета с одной РГ-42... Граната такая, с банку сгущенного молока. Ночевал дома, дневал в лесу. Время было как раз ягодное. Рожь будет - голубица спеет... Набрал ягод корзину, матери решил отнести. Подхожу к дому - немцы. Идут цепью, оружие на изготовку. Меня увидели. Хеа, хеа, кричат, никуда не денешься, сто стволов навели, иду потихоньку навстречу. А солдаты спешат, двое с карабинами вышли из цепи и ко мне... Они меня и заслонили. Подходят, шагов пять осталось...
Костя положил каземь тяжелый пук, сложил старенький нож.
- Когда идешь с оружием, влево стрелять удобнее, вправо - хуже, разворачиваться надо. Тут я и станцевал, да еще и корзину бросил... В упор выпалили, а промахнулись... Недолго затвор передернуть, три-четыре секунды... За четыре секунды сорок метров пробежать можно. Рядом хлев глинобитный стоял, я - к хлеву, за него под горку, и в клевера... Бьют из автоматов по клеверу, как косой косят, еще раз ранило, а уполз, не поймали...
Костя весело тряхнул головой, взвесил на плечо тяжеленный пук.
- Постой, - я тронул Костю за рукав. - Проса говорила, что ты про подземный ход знаешь...
- Знаю. Только рассказ этот долгий... Придется идти со мной, расскажу дома...
Деревня, где жил Костя, лежала в разрыве леса. Рядом с домами стояли хмурые елки, еловая грива перерезала деревню надвое. Возле этой гривы и стоял покосившийся Костин домик. Шумела в огороде столетняя ель, прыгала по мохнатым ветвям белка, грелся на солнцепеке муругий пес... Костя усадил нас с Саней за тесовый стол, врытый под окнами дома, принес полное решето спелой лесной малины...
Костя начал рассказ, и лицо его стало хмурым.
- В плен меня взяли полуживого... Повезли в Славковичи, потом в Порхов - в страшный порховский лагерь. Тысячи людей в нем фашист замучил. Теперь там поле, памятник стоит, а тогда - бараки, бараки, одни бараки... Кормили плохо, какая-то баланда, бурда-мурда. Встретил одного нашего, раньше толстенный был, буктерь, вижу, тоненький стал, тоньше тогнины... Утром, чуть заря, - на работу. Гонят конвойные, а мы еле бредем, шатаемся, что тростник на ветру... Работа тяжелая: на дороге, в каменном карьере, в лесу... Бурелом прошел, весь обрелок свалило. Распиливали эти лесины на шпалы... Коневая в общем работа. Парень-то я был кремяный, камни катал, а после болезни да на лагерных харчах совсем кащеем стал, еле ворочаюсь... Одна радость - живой. В плен-то попал без оружия, по подозрению, не то расстреляли бы на месте...
Костя заметил, что мы с мальчиком не взяли ни Ягодины.
- Вы что? Ягоды-то только из бора... Свежие, духмяные... Угощайтесь!
Взяв горсть малины, Костя продолжал:
- Выпала и хорошая работа: на кладбище фашистов хоронить. Потом я узнал: наш полк поработал, угробили добрую половину карательного отряда... Немцы народ аккуратный: лежат убитые на земле, под каждым солома расстелена. Грузовик гробов привезли - гробы дубовые, крепкие... Сгрузили мы гробы, ямы копаем. Лопата хорошая, что коса отточена. Лопата - оружие надежное. В рукопашном бою - особенно. Отошли конвойные, на чью-то могильную плиту пулемет поставили. Кладбище каменной стекой огорожено. За стеной - часовые, каски видно. Все равно кто-то попробовал уползти... Крики вдруг, стрельба... И тут я мальчонку увидел, лежит в траве, худенький такой... - Костя пристально посмотрел на меня. - Помню тебя в войну мальчишкой... Похож на тебя был тот пацан, просто вылитый... Лежит и ручонкой вот так показывает мне и моему сотоварищу: ложитесь, мол, ползите. Бросили лопаты, поползли... Трава высокая, будто в воду канули. Подползаем к каменному склепу... Мальчонка вниз, что-то повернул, открылась железная дверь. Малец в дверь, мы - за ним... Пересидим, думаю, суматоху, ночью, как стемнеет, уйдем.. А мальчонка щелк - карманный фонарик включает. Видим, в склепе как бы нора и еще дверка, только не железная, а каменная. Втиснулся мой товарищ в нору, за ним и я, а мальчонка забрался и дверь закрыл... Хороший мальчонка и так на тебя похож, что я его твоим именем назвал... Смолчал, может, и имя было как твое... Ползли сначала, потом стало просторнее, пол плитой выстелен, свод и стены каменные. А сердце - будто щур пойманный... Не верится, что бежали. Видывал я, как выдра прячется, сидит на льдине, а потом бурть - будто ее и не было... Идем, мальчонка фонариком светит. В тайник попали, думаю. Потом соображаю: это же подземный ход! Еще от деда слыхивал про него, только дед говорил, будто ход завалило... Дышать тяжело, душно, сыро. В одном месте ход сузился, не ход, а лисья нора, ни каменных стен, ни пола, ни свода. Легли, поползли...
Товарищ мой в грудь был ранен, в легкие, вижу, потемнел лицом, еле движется.
Словно наяву увидел я то, о чем рассказывал Костя Цвигузовский.
Ход круто пошел вниз, с потолка, со стен стали срываться капли воды, пол стал мокрым. Беглецы догадались, что идут под рекой. Каменной кладки не стало, ход был просто прорублен в толще известняка. Под ногами зажурчал холодный живой поток. Вода была по колено Косте и его товарищу, по пояс мальчугану. А ход все опускался. Вскоре беглецы брели по пояс в воде, а мальчуган шел на цыпочках, чтобы не захлебнуться, высоко поднимал над головой горящий фонарик.
- Костя! Костя! - долетел чей-то тревожный голос. - Тебя на почту вызывают. Звонить кто-то будет...
Рассказ прервался, Костя торопливо встал, вбежал в дом, вернулся переодетым, вывел из сарая велосипед...
Костю вызвали на совещание в Псков, я вернулся в Порхов. На автобусной остановке меня ждала Зина.
- Я каждый день прихожу... Всего два автобуса, живем рядом. Рассказывай, что узнал!
Выслушав меня, Зина вздохнула:
- Опять не до конца... В музее говорят, что никакого хода не было, а мне думается - был...
Через четыре дня я вернулся на родину. Когда шел берегом Лиственного озера, показалось вдруг, что я никогда и никуда не уезжал, всегда был здесь и жизнь была неподвижной и прозрачной, как озерная вода. Старая Проса была в тревоге, тужила, что пропала черная курица.
- Может, ястреб унес? - высказал я предположение.
- Не, не ястреб - сова... Совы есть - кур дерут. Прилетит днем, бух на курицу и задерет... Кругом напасти. Боров все гряды избуравил, в саду гада застебала... Лето сухое, вот и ползут в деревню из болотины.
Я спросил Просу про Костю Цвигузовского.
- Сейчас вроде тверезый. Тверезый-то он хороший, а напьется, так кричит, буянничает, кулаком сулит. Он и в партизанах один раз напился, так пулемет отобрали, посадили на ночь в хлевину... Бранили потом.
Проса вдруг вспомнила, что я уезжал...
- Съездил-то удачно? Узнал чего?
- Узнал... Только Костя знает самое главное... Рассказать не успел...
- Так найди Костю. Только он на месте не сидит, некогда, то сам работает, то другим помогает. Искать надо. Был бы бинокль, он бы так и притянул... Может, он на покосе, а может, и в кузнице...
Костю помог мне найти мальчишка. Около озерка Слепец, на сплавине Костя чинил продырявившуюся комягу. Рядом лежали сети, липовый черпак и зесло...
Выслушав мою просьбу, ветеран нахмурился.
- Вспоминать - душу бередить... Ладно, доскажу... Спасибо, что пришли. Ватагой веселее... Бывает, не с кем и рыбу половить... Без дружков живу. Кто старше меня, кто млаже. Ровесников нет - сложили головы.
День стоял теплый и ласковый, над Слепцом кружили дикие утки.
Рассказ Кости был прост и суров.
- ...Кто там? Кто? - тревожно спросили из-за двери. - Пароль?
- Белый камень, - ответил мальчуган.
Дверь с шумом открылась, и Костя увидел подземелье с низким каменным сводом и корявыми стенами. На валуне теплилась жировая плошка, огонек ее был похож на осенний осиновый лист. На полу, на снопах соломы лежали раненые: смутно белели бинты, слышались стоны.
В древности в подземелье был, видимо, склад: в углу теснились дубовые пороховые бочки, грудой лежали огромные каменные ядра, а рядом с ними ствол от старинной пищали. По стене спускалась цепь грубой железной ковки...
- Под землей жутко, - признался Костя. - Темнота - глаз коли... Будто из полдня прямо в полночь попал... Сыро, пахнет что в погребе. Окоп пашней пахнет, а тут иной дух, тяжелый... Где идешь стоя, а где и ползком приходится.
1 2 3 4 5 6